— Это все огневиски. — принёс он на выдохе, но гриффиндорке показалось, что парню стало чуточку легче. Кто знает, сколько таких секретов похоронил внутри себя бывший Пожиратель Смерти? — Надеюсь, завтра я ничего не вспомню.
Драко усмехнулся, и Гермиона улыбнулась в ответ, хотя сама не знала, из-за чего конкретно. Просто потому, что в чёрных зрачках, поглотивших серые радужки, читалось хотя бы немного меньше щемящей душу пустоты, а тёплая ладонь слизеринца все ещё лежала в её собственной. Он не убрал руку.
Это уже многое значило.
— Позволь полюбопытствовать: в честь чего же такой праздник? — девушка улыбнулась уголком губ. — Отмечали наступление зимы?
— Разумеется, нет. — ответил Драко, зевнув. Гермиона понятия не имела, который час, но её тоже безумно клонило в сон. — Просто слизеринцы праздновали моё возвращение. — потянувшись, волшебник продолжил. — Ладно, пусть радуются, пока я здесь.
— «Пока»? — удивилась гриффиндорка. — Малфой, что ты задумал?
Снова зевнув, парень уронил блондинистую голову на плечо девушки, утыкаясь носом ей в шею и замечая, что от Гермионы пахнет чем-то сладким и очень приятным. Банан и карамель — услужливо подсказало обоняние. Знала бы Грейнджер, насколько это соблазнительное сочетание.
— Пока что я буду искать информацию, — тихие слова затерялись где-то в кудрявых локонах. — а на зимних каникулах…
Несмотря на то, что глаза предательски закрывались, Гермиона усилием воли заставила себя посмотреть на собеседника:
— Что на каникулах, Малфой? — слизеринец молчал, и, видя, что он не собирается отвечать, девушка решила сменить тему. — Ради Годрика, только не говори, что ты планируешь ночевать здесь? На полу! В заброшенном туалете!
— Просто спи, Гермиона. — лениво протянул слизеринец, удобнее устраиваясь на плече гриффиндорки и прижимая её к себе, неразборчиво бормоча что-то про надежду на амнезию и действие огневиски.
Взмахнув палочкой и применив Согревающие чары, гриффиндорка почему-то улыбнулась, кончиками пальцев касаясь светлых блондинистых прядок. Наверное, ей стоит уйти. Аккуратно выскользнуть из объятий Драко и вернуться в спальню. Так, как и положено. Это ведь правильно, верно? Тем не менее, что-то останавливало, не давало подняться на ноги. Это «нечто» приковало к стене и кафелю, лишая возможности поступить так, как следует.
Может, Гермиона просто хотела остаться?
Решив, что даже ей, умнейшей-ведьме-своего-поколения, стоит хотя бы изредка совершать что-то такое, чего действительно жаждет её душа, девушка закрыла заклинанием дверь, починила окно и трансфигурировала мантию Драко, валявшуюся за полу с момента её прихода, в нечто, смутно напоминающее то ли матрас, то ли разложенное кресло. Мерлин, неужели она — Грейнджер — действительно собирается спать здесь?!
Почувствовав, как тёплая рука Драко обнимает её за талию и притягивает к себе, заставляя буквально ощущать на шее ровное дыхание слизеринца, Гермиона улыбнулась и закрыла глаза.
Комментарий к Часть четырнадцатая: «Это все огневиски»
Мерлиновы панталоны, что творят эти двое?!
========== Часть пятнадцатая: «Соври, что тебе все равно» ==========
Гермиона знала, что так будет.
Она ни капли не сомневалась, что после их чересчур доверительного разговора Малфой окончательно закроется от неё, и была права, так и не признавшись самой себе, что в глубине души надеялась на то, что им удастся все обсудить. Сам же Драко весьма ясно дал понять, что с Гермионой говорить не собирается, когда ушёл на рассвете, словно его и не было, не удосужившись сказать хоть что-то. Конечно, гриффиндорка не ждала услышать «доброе утро» или «спасибо, что была рядом, когда я разваливался на куски», но, видит Мерлин, проснуться в полном одиночестве на какой-то собственноручно трансфигурированной развалине, ночью казавшейся ей весьма похожей на маггловское разложенное кресло, посреди заброшенного женского туалета, ей хотелось меньше всего. Первые несколько секунд она искренне не понимала, как вышло так, что события прошлой ночи оказались явью, а никак не сном, после же пришло осознание: она действительно согласилась провести ночь с человеком, который за полчаса до этого на её глазах пытал Круциатусом студента, а после и вовсе признался в убийстве ребёнка. Мерлин! Тот вечер казался Грейнджер каким-то далёким, скомканным, вдоль и поперёк прошитым чистым безумием. Животный страх, непонимание и шок смешались в один большой комок из отвратительных эмоций, слившихся в единое целое настолько, что Гермиона окончательно потеряла грань между опасениями за жизнь однокурсника и настоящим страхом за то, как бы Драко действительно не сошёл с ума. Как вообще вышло так, что вместо того, чтобы вступить с Малфоем в дуэль во имя спасения Джеффри, она лишь взяла слизеринца за руку, и, глядя ему прямо в глаза, опустила его палочку? Почему она бросила Хупера и Гойла там, в коридоре, наскоро стерев из их памяти события минувшего вечера, а сама побежала за Драко? Для чего не бросила его, когда он оскорблял и угрожал? С какой целью выслушала его откровение и села рядом?
Почему. Она. Осталась?
И главный вопрос: что ей теперь делать? Гермиона чувствовала необходимость сказать что-то Малфою, как-то объяснить свои действия ему (а, может, и самой себе?), лишь бы избавиться от гадкого ощущения, что она поступила неправильно, услышала и увидела то, что не должна была, оказалась посвящённой в тайну, о которой ей не следовало знать. Влезла Драко в душу, воспользовавшись тем, что тот был пьян и разбит. Это подло. Так не должно быть.
Неизвестно, считал ли Малфой так же, но ясно было одно: он не желал ничего обсуждать, наверняка сожалея обо всем сказанном. С того утра прошло две недели, а слизеринец так и не произнёс ни слова, обращенного лично к ней, к Гермионе. Годрик, он не только перестал цепляться к гриффиндорцам, но даже оставил в покое их «Золотое трио»! Грейнджер могла бы вздохнуть спокойно, решив, что волшебник стал вести себя по-взрослому, если бы не одно «но»: Драко постоянно о чем-то думал. Девушка замечала, как слизеринец часто смотрит в окно, будто чего-то выжидая, и хмурит лоб, точно споря сам с собой. Видит Мерлин, Гермиона сама не знала, что занимало её собственные мысли больше: то, что слизеринец явно что-то планировал — пожалуйста, Годрик, пусть хотя бы в этот раз чёртов мальчишка никуда не аппариирует, — или то, что гриффиндорка никак не могла объяснить появление одеяла, каким она оказалась укрыта тем злополучным утром. Грейнджер не была бы лучшей ведьмой столетия, если бы не знала наверняка, что кроме недо-кресла-недо-матраса она не трансфигурировала ничего. Предположение, что сам Драко сделал это для неё, заставляло смеяться и сомневаться в собственном рассудке одновременно, но других вариантов не было. Не могло же одеяло взяться из воздуха!
Значит ли это, что…?
***
Драко решил, что пора со всем этим заканчивать, подразумевая под «всем» приступы внезапного доверия к Грейнджер и принятие её помощи, припадки, сопровождаемые поцелуями и называнием грязнокровки по имени, неконтролируемые проявления заботы и эмоциональной близости, и все то, что по его личному мнению свидетельствовало о развитии психического заболевания и было неразрывно связано с этой девушкой.
Ему нужно заниматься другими, куда более важными делами, а не делиться с поттеровской подружкой секретами, открывая ей душу и наколдовывая одеяло, чтобы та не отморозила свою любопытную гриффиндорскую задницу.
Необходимо снова попытаться устроить встречу с отцом — «Салазар, я затылком чувствую её взгляд», — продвинуться по делу с изучением информации о шкатулке, — «моя рубашка пропиталась запахами банана и карамели» — убедиться, что мать не пренебрегла усилением защиты поместья — «видимо, Грейнджер помирилась со своими идиотами, раз они снова таскаются за ней по всему Хогвартсу», — выведать, нет ли новостей о сбежавших Пожирателях и, наконец, избавиться от поселившейся в голове гребаной грязнокровки, которой он почему-то вдруг начал доверять. Отвратительно! Недальновидность, глупость и безответственность в высшей степени!
