Что это за чувство? Не влюблённость, нет. Гермиона Джин Грейнджер — героиня войны, отличница, гордость родителей и учителей совершенно точно не может быть влюблена в Драко Люциуса Малфоя — высокомерного саркастичного слизеринца, бывшего Пожирателя Смерти, того, на чьих руках кровь.

Шестая и седьмая капли друг за другом упали на бумагу.

Уважение? Нет, бред. Конечно, блондин через многое прошёл и вряд ли нахождение в кругах сторонников Тёмного мага было похоже на райский курорт, но уважать его ещё не за что. Наверное, не за что. Во всяком случае, Гермионе о таком неизвестно, а сам Драко вряд ли когда-нибудь расскажет ей об этом.

Бумага пропиталась восьмой каплей крови.

Захотелось плакать. Так, как это делают все девчонки: громко и навзрыд, когда им очень больно или обидно. Бремя «умной девочки, подружки Гарри Поттера» всегда было не самым лёгким, но теперь, когда друзья все реже были рядом, а в их глазах читалась пусть и потаенная, но такая холодная пустота, оно, казалось, ломало худые плечи и хрупкие ключицы.

Девятая кровавая капля соскользнула на пергамент.

Тогда, на первом курсе, одиннадцатилетняя Гермиона не подозревала, что её желание быть всеми любимой и ничем не уступать в знаниях чистокровным волшебникам приведёт её к тому, что теперь, в семнадцать, окружение будет воспринимать её лишь как сильную и независимую героиню, а не как человека, такого же, как и все остальные, способного грустить и уставать, чувствовать боль и страх.

Десятая капля крови испачкала свиток, и Гермиона зарыдала.

Впервые ей не нужно было скрывать своих слез, боясь кого-то расстроить или разочаровать. Просто стояла и плакала, стоя посреди полуразрушенного женского туалета, окруженная холодным ветром, леденящим тело, и горьким отчаянием из-за своей же слабости, превращающим в кусок айсберга душу. Держала в одной руке осколок стекла, а другой, перепачканной кровью, вытирала солёные градины и дорожки. Здесь, среди разбитых кафельных стен, её никто не потревожит, не засмеет редкие минуты бессилия и одиночества. Наверное, только тут, в пустом, забытом Мерлином туалете, гриффиндорка по-настоящему может быть собой.

Достав дрожащими руками из сумки перо и чернила, Грейнджер подняла упавший пергамент. Кроме того, что бордово-красные капли полностью впитались в бумагу, свиток никак не изменился. Продолжая рыдать, но старательно прогоняя мысли, что, возможно, заклинание не сработало, Гермиона решила начать писать и пришла к выводу, что ей нечего сказать слизеринцу.

Совсем.

С трудом выведя трясущимися пальцами «Малфой?», умнейшая-ведьма-своего-поколения решила, что одно слово — все, на что хватает ее сил и, неаккуратно бросив вещи обратно в школьную сумку, вышла из комнаты.

Несколько капель крови так и осталось на разбитом кафеле.

========== Часть одиннадцатая: «Верните его в Хогвартс» ==========

Поправив и без того идеально сидящую мантию на плечах сына, Нарцисса сделала несколько небольших шагов назад, чтобы в очередной раз убедиться, что молодой человек полностью готов к предстоящему перемещению. Безусловно, женщина была рада, что Драко наконец решил заняться поручением Министерства и внял просьбе отца, но материнское беспокойство не отпускало её ни на миг, хотя аристократка и пыталась это скрыть.

— Ты справишься. — волшебница улыбнулась уголками губ, сжимая ладонь сына в своей.

Драко коротко кивнул.

В отличие от матери, он был уверен в том, что делает, а потому не сомневался в своих силах. В конце концов, если не он, то кто? Вся эта ситуация с Азкабаном и отцом порядком раздражала, так что возможность разрешить её казалась слизеринцу невероятно заманчивой. Малфою нужно лишь прийти и поговорить, не более. Ничего невыполнимого! Конечно, некоторые нюансы осложняли миссию, но для себя Драко решил, если что-то пойдёт не так, он всегда сможет воспользоваться палочкой так, как считает нужным. Не зря ведь его тренировали в непростительных?! Однако, Нарциссе о том, что сын рассматривал и этот вариант, знать не стоило.

— Ты связался со своим другом, которому присылал свитки? — Малфой перевела внимательный взгляд на Драко. — Он писал тебе?

Нет, не связался. Прошлым вечером, когда слизеринец почувствовал жжение в руке, говорившее о том, что на втором пергаменте оставили послание, он предпочёл проигнорировать этот факт. Волшебник заранее знал, о чем будет писать Грейнджер: спрашивать, где он, что делает и когда вернётся. Ответов на эти вопросы не было, а потому парень решил, что свяжется с гриффиндоркой только тогда, когда это действительно будет обусловлено необходимостью.

— Мой друг ничего мне не писал.

Нарцисса нахмурила тёмные брови, но решила промолчать. Сын явно не хотел развивать тему, а значит, допытываться до него не имело смысла.

— Думаю, я готов. — поправив рукава мантии, волшебник сделал несколько широких шагов к камину.

— Удачи, Драко.

Произнеся: «Тюрьма Азкабан» и подкинув летучий порох, юноша исчез в изумрудных языках пламени.

***

Выйдя из камина, расположенного в будке рядом с местом заключения, блондин облегчённо выдохнул. Перемещение прошло вполне успешно и безболезненно, что давало надежду на то, что и оставшаяся часть плана пройдёт так же хорошо. С этой мыслью волшебник покинул небольшую комнату. Порывы холодного ноябрьского ветра с силой ударили в лицо, заставляя зажмуриться, и пронзили тело, покрывая бледную кожу мурашками. Первым делом взгляд серых глаз уловил огромную треугольную в сечении башню, вершины тёмных стен которой исчезали в пасмурно-грязных облаках. Здесь, в этих самых стенах, были заключены сотни тысяч волшебников, совершивших самые разные преступления. Воры и убийцы, коррупционеры и хранители тёмных артефактов, те, кто применяли Непростительные для пыток, а ещё его отец.

«Пожалуй, именно здесь ему самое место.» — констатировал Малфой.

— Было крайне приятно иметь с Вами дело, мистер Раллиган. — послышался знакомый голос из-за угла будки, и молодого человека передернуло.

Уокер.

Чёртов. Ублюдок. Уокер.

Злоба. Бешеная, тягучая и удушливая. Такая, словно по раздражённой глотке льют расплавленный свинец, а он медленно, плавно, как патока, заполняет пространство и прожигает нутро, сползая ниже, к органам, она заполнила все его существо. Драко с хрустом сжал челюсти, чувствуя, как кровь начинает стучать в висках, обдавая тело жаром. Он ненавидит этого человека. Просто ненавидит. Презирает до глубины своей прогнившей насквозь души эту лицемерную улыбочку, приторные фразы и гребаное всепонимающее выражение лица. Если бы у Драко была такая возможность, он бы пустил Аваду Лукасу в голову и даже не пожалел об этом: таких, как этот министерский урод, нельзя жалеть. Он подставил не только самого слизеринца, но и всю его семью, а подобное не прощают. Борясь с желанием придушить волшебника голыми руками прямо на глазах того, с кем он говорил, блондин сжал ладони в кулаки, не замечая, как белеют костяшки пальцев.

— О, мистер Уокер, не стоит! — отозвался мужчина в дорогом сером плаще, с которым, очевидно, прощался Лукас. — Это я должен Вас благодарить: Вы оказали мне такую услугу!

«Знали бы Вы, мистер Раллиган, какую услугу Ваш почтенный коллега оказал мне, Вы бы плюнули ему в лицо. — слизеринец усмехнулся, выглядывая из-за ушла и представляя эту картину.

— До новых встреч!

— До свидания.

Обмен любезностями и сладкими речами, завершенный крепким рукопожатием, был, наконец, окончен. Волшебник в сером плаще направился в противоположную от тюрьмы сторону, поправляя слетающую из-за ветра шляпу, а Лукас — в Азкабан. У Драко, тем не менее, были другие планы.

Едва министерский работник завернул за угол будки, как его прижали затылком к деревянной двери, а к глотке приставили палочку. Глядя, как на долю секунды в чёрных, как уголь, глазах зарождается страх, слизеринский принц почувствовал невероятное, почти маниакальное удовольствие.

«Страшно тебе, ублюдок? Теперь представь, как страшно было мне, когда ты запустил заклинанием в мою спину. Подумай, как боялся я, когда ты, глядя в глаза мне и моему отцу, зачитывал на суде все то, что я «сообщил на официальном допросе». Вообрази, в каком ужасе от пережитого прошлого и перечеркнутого будущего был тот семнадцатилетий парень, который тебе поверил, когда ты, министерская мразь, обещал помочь! Как думаешь, что чувствовал я, когда ты подставил мою семью?» — казалось, парень наслаждался беспомощностью Уокера, буквально упивался его болью и страхом, а также собственной жаждой мести.