Темниковой Людмиле Михайловне,

Каменской Елене Петровне, посвящаю.

Двести лет назад.

– Про-охор! Волчье племя!!!

Темнота и туманная мгла покрыли и крик, и самого бредущего: тот шумно дышал, ступал неуверенно, тяжело – третьи сутки без сна. Давно должны были выйти к деревне, но лес всё не заканчивался…Сквозь тучи прорвалась, ослепив, ярко-жёлтая луна, и вокруг сразу забормотало, запузырилось. Подошвы начали проваливаться во что-то податливое и мягкое.

– Куды завёл?! – встрепенулся мужик. – Потрох свиной! – стылая осенняя вода мгновенно забралась за голенища. – Гутарил, Филюрины – от сто вёрст …?! – ткнув батогом, и не ощутив дна, мужик, едва не свалившись, выругался: полы длинного шерстяного сюртука изрядно отяжелели.

Схватив обеими руками спасительный шест, – между руками что-то свисало, – заблудившийся крутанул головой, и, на мгновение, оцепенел: позади никого не было.

– Шельма! – прошипел Никифор, лёгкое облачко его дыхания слилось с сизым туманом, столбом поднимающимся вверх, – убёх!

Он до боли вглядывался в темноту, вертелся, и, уже с трудом отрывая ноги, успел сделать несколько размашистых шагов до того, как трясина проснулась…

Повезло – племяш тоже зуб на отца имел. И хотя не доверял ему Никифор, – барчук барчуком, – выхода не было, пришлось наобещать с три короба. Племянник, прирождённый охотник, знал эти места, как свои пять пальцев. Лес уважал, и тот отвечал ему тем же.

Убёг Прошка, провёл, как отрока сопливого. Тяжесть в руке вернула желание действовать. Со своей ношей Никифор не расстался бы ни за что на свете. Утерев злые слёзы, он повыше поднял большой мешок. Неуклюже переваливаясь, беглец прощупывал батогом дно, с силой вырывая то одну, то другую ногу. «Утоп, может?» – пронеслось вдруг, но не вызвало ни тени сожаления. При свете луны, насколько хватало взгляда, открывалась безрадостная картина: тёмная гладкая поверхность, утыканная корягами, плывущими сучьями, островами высокой болотной травы. В очередной раз Никифор выдернул ногу уже без сапога. Сапоги справил совсем недавно, к кожевнику аж на край Алтоновки наведывался. Получилось то, что нужно: высокие голенища, складки в палец толщиной – предмет особой гордости, даже каблук имелся. Хотелось Никишке походить во всём на родного брата, да только купец Михаил, сын Петра, таковым его не считал в силу ряда причин.

Он боролся, дёргаясь, как муха в паутине, но топь подобралась, и начала стискивать в зловонных объятиях. Сильный, – тридцать годков только минуло, – Никифор быстро выдохся. Рванув за отворот, он избавился от сюртука. Тут же пожалел: сюртук справный, тёплый. А картуз он ещё в лесу посеял.

Время, казалось, исчезло, или кружило на одном месте, так же, как озябший и дрожащий беглец, чьи руки наливались свинцом. Откинув со лба прилипшие жидкие волосы, сделав ещё одну попытку вырваться от сжимающего кольцами невидимого змея, Никифор бросался из стороны в сторону, ища хоть какую-то твердь, но всё время натыкался только на коряги и торчащие острыми пиками в воде голые стволы ольхи и берёзы. Как безучастный свидетель, равнодушно блестела, завораживала гостя, вязкая тёмная гладь. Где-то ухнул филин. Тоже смеялся…

– Надул…надул…, – как безумный, бормотал Никифор.

Болото дразнило, играло, вспучивая то здесь, то там быстрые воронки.

– Да что ж это…Про-о-о-шка! – крик взметнулся к вершинам высоченных деревьев где-то на краю топи, и вернулся обратно. – Про-о-о-хо-о-р!

Беглец уже не сопротивлялся, вяло наблюдая за тем, как внутри головы разливается туман. Через полуприкрытые веки он видел, как высыпали на болотную гладь звёздочки. Высыпали и разбежались, образуя бесконечную линию. Его шатнуло, пришла глупая мысль: «вона как… не страшно совсем». В ореоле пляшущих звёздочек показалось знакомое лицо: русые косы, глаза, за которыми Никифор и на край света бы пошёл. Он из последних сил налёг на батог, прогоняя видения, но тот выскользнул из оцепеневших рук, и мужик оказался по плечи в болотной гнили.

– Никифор, – раздалось где то совсем рядом, – ступай! – голос, казалось, исходил оттуда, где резвились звёздочки, где плыли Варины глаза. Голос прятался, смеялся над тонущим.

По подбородок в воде, ещё ворочаясь, Никифор криво улыбнулся.

– Врёшь! – шептал он неслушающимися губами, – схоронился, думаешь, – Прошка…, – голова беспомощно повисла, мужик зачерпнул ртом затхлой воды.

Сон это или бред, не имело значения: последние силы иссякли, и всем весом Никифор рухнул туда, где ждал последний приют…

Ещё очень долгое время никто не знал, ни куда исчезли брат купца Михаила Аверьянова, Никифор, и его племянник Прохор Плешак, ни куда исчезло золото купца…

Темнота может и не быть кромешной. Если, конечно, у вас есть пара глаз, которые раздвигают её мягким, жёлтым светом.

На этом его сходство с плотными, с Третьей силой, заканчивалось. Небо было чистым. Втянув звёздный воздух едва заметными под низким, выпирающим лбом, отверстиями, он стал тяжело, грузно спускаться. То принюхивался, пригибаясь длинным туловищем, то выпрямлялся, позволяя всем четырём конечностям разогнаться. Глаза всё труднее нащупывали привычные ориентиры. Если верить им, вокруг только туман и грязно-зелёные пятна.

– Он то у я ра сс! 1

Гулко заворочались, пробуждаясь, где-то там наверху, крупные красноватые камни, и секундой позже, просыпались вниз сплошной стеной. Это было неожиданно.

– Зз!2 – в лапу воткнулось остриё.

Взвыв от боли, он обхватил ступню обеими лапами, но тут же загремел мордой вниз, сметённый основным мощным потоком. Камни стукались и отлетали друг о друга, их догонял шлейф из мелких невидимых песчинок.

– Ири ма нэ та тирех!3 – выругался высокий, вцепившись когтями в землю. Он подтягивал к себе задние лапы, инстинктивно заслоняя голову от беспорядочных ударов – булыжники всё ещё летали. Таким ученики не должны его видеть. И не увидят. Противоположный, утопающий в деревьях, склон Таану, огласился воем…

Великан давно забыл, где заканчивался тот, чью капсулу несколько сотен лет назад выплюнул громадный челнок со Шра-Ни, и капсула немедленно врылась глубоко под землю. Неразвитая хорда внутри желеобразного сгустка шевельнулась, и начала расти – через сутки она полностью заменилась позвоночником. А ещё через сутки обозначились зачатки конечностей – верхних, нижних и боковых.

Шестипалая лапа нащупала чуть ниже макушки, над загривком, небольшой овал под прозрачной пластиной. Только он, третий, не обманывал, и всё чаще сигналил о том, что светила на небе приняли нужное положение. Такое же, как на схеме, заложенной за много галактик от Зилеварии. Значит, уже совсем скоро Они будут здесь. Отдышавшись – камнепад, наконец, прекратился, – высокий понял, что спустился не по своей тропе. Его тело его обмануло. Как скоро всё внутри будет против? И почему всё труднее становилось дышать? То, то шкала его ль-а4 дошла до самого предела, он знал. Запрокинув голову, – как всегда, навалилось режущее изнутри ощущение, – он завыл.

– А ю у-у-у-у! А ю у-у-у-у!

Волки по ту стороны горы смолкли. Тоскливый вой проник через грубую шкуру безжалостных хищников, а по их хребтам прошла дрожь.

Он спустился к самому подножью Таану5. Здесь что-то изменилось, понял он по неуловимым признакам. И это не показалось.

– Туяра. Су на ли таа па6, – произнёс он в пустоту, и, вздохнув, медленно опустился на облако из тумана. Два его ярких луча обшаривали пространство перед собой.