Но заявившиеся в её палату сотрудники отдела внутренних расследований ФБР смогли пробудить в ней злость.

— Мы просто выполняем свою работу, детектив, — сухо возразил один из них — одинаковые темные костюмы, высоко застегнутые рубашки, отрешенные лица, будто пластиковые маски.

— Выполняете свою работу?! Рей лежит в реанимации без печени и с пробитой насквозь головой, а вы двое смеете заявляться сюда и спрашивать насчёт убийства сучьего Найджела Стивенсона? Да вы сначала дождитесь, выживет ли сам Рей!

— Детектив, — растягивая это слово с неприятной интонацией снисходительного терпения, проговорил один из агентов. — Мы понимаем, Вам непросто. Но расследование произойдёт так или иначе и…

— Ни черта вы не понимаете!

— И будет суд, — упрямо продолжал федерал. — Учитывая обстоятельства, вероятнее всего, приговор будет оправдательным. Это была самозащита. Но мы обязаны сначала это выяснить.

Их фигуры задрожали и стерлись, вымытые из поля зрения Дженис подступившими слезами.

— Вон, — выдохнула она слабо.

— Мы ещё вернемся.

— Уходите.

— Но знаете, детектив. А ведь неопровержимых улик, связывающих Найджела Стивенсона с четырьмя жертвами, Вы с Фернандесом так и не нашли.

— Вон! — заревела она на пределе возможностей своего саднящего горла. И голос её, или это был писк приборов, или напряженные сосуды в голове, зазвенели в её ушах надрывным тревожным набатом. На этот зов прибежали две медсестры, заставили её лечь и просто в катетер воткнули какой-то новый, неприятно холодящий шприц.

— Дайте мне телефон, — проговорила она, чувствуя, как немеют язык и губы.

— Вам надо отдохнуть, детектив.

— Дайте. Мне. Телефон.

Дженис отчетливо не знала почему, — наверное, ещё не верила, что всё действительно закончилось — но запретила Блэнкеншипу привозить Эмори обратно в Филадельфию. И пресекала его вопросы, почему, ведь убийца убит, ведь теперь всё нормально. Для неё всё было максимально далеко от нормального, но объяснять это Блэнкеншипу она не хотела. Как избегала и Фрэнка. Вообще ни с кем не общалась кроме коротких бесед с радующимся своим неожиданным каникулам сыном. А ещё каждый день просила отвезти её к Фернандесу.

И в кресле-каталке долго сидела возле его койки в едва нарушаемой гулом приборов тишине интенсивной терапии, накрыв его испещренную порезами руку, всматриваясь в перебинтованное лицо под кислородной трубкой. К Рею она сбегала от психолога, подосланного ей то ли врачом, то ли лейтенантом, от порой заглядывающих в палату пронырливых журналистов; рядом с ним искала спасения от тяжелых воспоминаний.

Фернандес был молчаливее, чем обычно, не пахнул древесно-мятным дезодорантом, а остро разил медикаментами, не буравил её внимательным взглядом своих глаз-угольков, был не здесь. И одновременно вроде с ней.

Вечером после ухода федералов, Дженис снова обратилась к медсестре с просьбой отвезти в реанимацию. Та находилась двумя этажами выше, и медсестра отвезла каталку к лифту, нажала на кнопку и уткнулась в экран своего телефона в ожидании кабины. А когда та приехала и двери разомкнулись, подтолкнула кресло вперёд, но Дженис вскрикнула:

— Стойте!

В лифте были трое: женщина, чьё лицо показалось Уокер призрачно знакомым, и двое подростков.

— Это Вы… — проговорила женщина после нескольких секунд всматривания в Дженис. А когда дверь стала закрываться, она просунула между створок руку и продолжила: — Это Вы, та девушка из отельного номера моего мужа. Получается, это из-за Вас он в таком состоянии?

— Мам? — выглядывая на Уокер из-за спины миссис Фернандес, окликнула её дочь. У девочки было похожее на Рея узкое лицо и его прямой нос.

Женщина взмахнула рукой — красные ногти полыхнули в ярком искусственном освещении, будто пожар — призывая к молчанию. Она смерила Дженис таким презрительным взглядом, что ей захотелось ссутулиться, уменьшиться, исчезнуть.

— Вас-то он спас. А что осталось нам? Тело, которое, возможно, никогда не придет в сознание?

— Простите, я не… — пролепетала Уокер, отыскивая руками колёса в слабой надежде управиться с креслом самостоятельно и сбежать.

— Точно! — фыркнула миссис Фернандес. — Вам нужно просить прощения. У них, — она махнула рукой себе за спину, на детей. — У меня. Вы кого из себя возомнили? Решили, что можете забраться в постель к моему мужу? А затем и этого Вам стало мало?

Её слова отпечатывались в мозгу и в сердце Дженис, будто разожженное до красна клеймо, оставляющее после себя кровоточащие отпечатки. Слышать их было невыносимо. Уокер оглянулась на медсестру в надежде, что та увезёт её, но та, опешив, только наблюдала за происходящим.

— Что же Вы такое говорите… — сказала Дженис растеряно.

Двери лифта снова стали закрываться, и в этот раз, к счастью Уокер, жена Рея не стала их задерживать.

Миссис Фернандес совершенно ничего не знала и была очень права одновременно. Дженис и в самом деле брала то, что ей не принадлежало — будто крала эти долгие спокойные часы рядом с Реем в его палате. Теперь его семья была тут, и невозможность увидеться с ним неожиданно для Уокер ощущалось худшим из ударов, которые она могла сейчас получить. Будто из груди что-то безжалостно вырвали.

Медсестра снова шагнула к кнопке вызова лифта и нажала, но Дженис туда уже было нельзя.

— Нет, — проговорила она тихо. — Отвезите меня обратно.

========== Глава 25. Расставлять всё обратно по местам. ==========

Ощущалось как-то странно — спустя столько времени снова оказаться в главном полицейском управлении. Многое — и многие, кивавшие, подходившие, пожимавшие руку и даже останавливавшие для короткой беседы — тут было словно знакомо, но было и чужим, и будто просто временно забытым.

Известным ему — будто из дежавю, нежели из собственного прошлого — маршрутом Рей поднялся в отдел убийств. Подходил к концу январь, но кое-где ещё оставалась растрепанная рождественская мишура, свисали с потолка подвешенные на нитках и вырезанные из офисной бумаги снежинки. У кого-то на столе была крохотная, украшенная опустевшими конфетными обертками искусственная ёлка.

Дженис Уокер сидела за своим столом, расслабленно откинувшись на спинку, наблюдая за ним от самой двери и улыбаясь.

— Тебе идут шрамы, — вместо приветствия заключила она, и Рей изумился:

— Правда?

Она кивнула.

— Ты был слишком слащавым. А теперь внешне вполне соответствуешь своей славе грозы серийных убийц.

— Слащавым? В твоём словаре это означает красивым?

Дженис подхватила из стакана карандаш и метнула в него.

— Ой да заткнись ты! — со смехом огрызнулась она.

Они не виделись два месяца и сегодня должны были видеться в последний раз. Их ждало символическое судебное заседание, после которого его путь был обратно в Вашингтон, а её — за этот стол. Всё возвращалось на круги своя: серийный убийца был остановлен, резонанс вокруг этого дела в прессе и Интернете стихнул, они оба оправились от своих физических ран и постепенно учились сосуществовать с ранами душевными. Рею в Филадельфии больше не было ни места, ни применения. И обычно в конце командировок он по этому поводу ощущал некоторое облегчение, но не в этот раз. Это расследование далось им с Уокер слишком высокой ценой.

— Пойдём прогуляемся перед судом, — предложил Рей, и Дженис согласилась.

Снаружи был очень морозный день из тех, когда солнце висело над городом, дразнясь и обманывая, а воздух был таким густым и острым, что вдыхать его было больно.

— Выпьем кофе?

Уокер метнула в него короткий, переполненный боли и ужаса взгляд, и покачала головой. Впрочем, улыбка на её губах не померкла.

— Я теперь предпочитаю только воду, — сообщила она. — Спасибо.

Рей скучал по ней. По этой её эмоциональной оголённости и строгой решимости. Он шагнул ближе к ней, обвил её плечи и с силой вдавил себе под руку, обнимая так, что она в шутку поморщилась и закряхтела.

— Не позволь ему тебя сломать, Дженис, — проговорил он, вблизи рассматривая её поднятые на него голубые глаза. — Пей кофе. Чёрт возьми, назло ему и своему страху пей настолько много кофе, сколько выдержит твоё сердце.