Тощая и грязная, как бездомный котёнок, обряженная в потрёпанную блузу и штаны, Ноэми всё равно держалась с какой-то особой гордостью и изяществом. Рихо пожалел, что в своё время так мало интересовался происхождением Фиеннов. Ведь что-то было в них, в той самой древней крови, в нитях, тянущихся из давно сгинувшей Соланны и куда более сложных, чем простое родство. И, может, знай он об этом больше — сумел бы лучше защитить девчонку, умевшую смотреть глазами демонов и бывшую не то благословением, не то проклятием во плоти… Но сейчас, глядя на прилипшие к её лбу спутанные пряди светлых волос и упрямо поджатые губы, он почему-то просто вспомнил о том, что когда Лавиния впервые призналась ему в любви, она была даже младше этой высокородной дикарки.
…Тогда, тёплой фиоррской зимой, уже медленно склонявшейся к солнечной весне, Рихо как раз получил небольшой отпуск после ранения и возвратился в дом, ставший ему родным. Увы, Габриэля он здесь не застал — того вызвал по какому-то срочному поручению кардинал Мерьель, приметивший молодого офицера после недавнего раскрытия заговора Багряных Стрел во Вьенне. Лавиния же в первые дни едва сумела урвать время для краткого приветствия. Её матушка, озабоченная скорым приездом в Фиорру герцога Рауля Клари, который должен был заключить с Лавинией помолвку, почти не отпускала от себя старшую дочь, заставляя её надзирать за подготовкой к пышному празднеству.
Возможно, как раз подобное одиночество и сделало первые дни в Фиорре до ужаса тоскливыми для Рихо. Ночи же оказались ещё более невыносимыми, то и дело заполняясь кошмарами. Во сне он раз за разом захлебывался кровью, словив те самые три стрелы, от которых не так давно прикрыл Габриэля, но, в отличие от реальности, так и не дожидался никакой помощи… И умирать было очень страшно. До диких воплей, которые, разумеется, слышала вездесущая прислуга, на следующий день обязательно косившаяся на Рихо с брезгливым осуждением. От этих взглядов собственная неуместность в мирном богатом доме ощущалась особенно остро.
Так что Рихо начал стараться как можно реже ступать за порог отведённых ему комнат. Пусть даже существование наедине с собственными мыслями явно не возвращало ему душевного равновесия. Скорее наоборот — всё глубже погружая в трясину ненависти к себе. И когда очередным солнечным утром Рихо увидел в своей спальне тихо проскользнувшую сюда Лавинию, он едва ли обрадовался её появлению. Потому что понимал: он наверняка выглядит достойным жалости, если не презрения. А увидеть это чувство написанным на лице девушки, которой он восхищался как минимум последние пару лет, Рихо хотелось меньше, чем выйти безоружным против стаи упырей.
Однако Лавиния, коротко поздоровавшись, всего лишь невозмутимо обвела взглядом его полутёмную благодаря задёрнутым шторам берлогу. Потом решительно потянула закрывавшее окно атласное полотнище в сторону и, прежде чем Рихо успел возразить, уселась рядом с ним на постель, поджав под себя ноги. Совсем как прежде, в их беспечном детстве.
— Лавиния, — хрипловато произнёс Рихо, когда она, ласково улыбнувшись, положила руку ему на плечо, — я, конечно, очень рад тебя видеть…
— …Но по твоему лицу этого не скажешь. Хотя я еле-еле сумела ускользнуть от матушки, чтобы нарушить твоё затворничество!.. Скажи, — маленькая белая ладонь беззастенчиво скользнула в ворот его полурасшурованной рубашки и устроилась аккурат поверх свежего шрама на груди, — очень было больно?.. А сейчас — болит ещё?
— Терпимо, — Рихо шумно выдохнул, стараясь отвлечься от своей реакции на запах апельсинов и пряностей от увитых золотистым жемчугом светлых кос и тепло скрытого лишь тонким бежевым шёлком тела. — И нет, больше не больно. Но, Лавиния, — он всё-таки отвёл её руку в сторону. А потом мысленно грязно выругал себя за вспыхнувшее на миг желание прижать тонкие пальцы к горячей коже покрепче и заставить их опуститься ниже, — прошу тебя, лучше не делай… так. Мы уже не дети, а я — не каменный.
— Да ну?..
В следующее мгновение улыбка Лавинии сделалась хищной. А её вторая ладонь легла Рихо на бедро, и он вздрогнул всем телом, будто бы его ткнули раскалённой железкой.
— Если так — то поцелуй меня, Рихо Агилар, — шёпот, сорвавшийся с полуоткрытых губ, словно бы царапнул его по сердцу. — И только посмей сказать, что не хочешь!
Такого бы Рихо утверждать не стал — столь нагло врать он ещё не научился. Но всё-таки попытался справиться с собой, бросив в ответ:
— Лавиния, Создателя ради, это очень дурная игра!.. Ты почти что просватанная невеста!
— Игра? — Рихо показалось, будто бы её голубые глаза потемнели до яростной синевы, но прикосновение пальцев к его щеке вышло до странности нежным. — Я люблю тебя. Это ты считаешь играми?!
— Я… Лавиния, ты не понимаешь, что говоришь!.. Это увлечение, блажь, что угодно, но не… Я — бастард, сын язычника и неверной жены. Приблудыш, которого выкинули из родного дома, а твой отец — приютил из милости. А ты…
— А я — породистая кобылка, которую презентуют в обмен на лутецийский нейтралитет, — отрезала она. — Которая даже не может выбирать, с кем ей делить ложе. Зато вот кого мне любить — я выберу только сама.
Рихо поразился, сколько горечи было в словах той, кого он считал избалованной беспечной куколкой, не ведающей забот и печалей. Но всё же не сдался, продолжив:
— Ты просто не знаешь мужчин кроме меня и своих братьев. Но все говорят, что твой жених красив, умён и обходителен с женщинами. К тому же он — герцог, лутецийский маршал и любимец короля. Он сумеет обеспечить любую твою прихоть, преподнесёт хоть луну с неба, стоит тебе пожелать! А я… Что могу дать тебе я?
— Себя, — улыбка Лавинии стала теплее, но в её голосе зазвучали жадные нотки, — себя, Рихо. А больше мне ничего и не нужно.
— Какой-то незавидный подарочек, — попробовал пошутить Рихо, но сквозь усмешку неудержимо прорывались горечь и страх, — в придачу идут только порченная шкура да кошмары, про которые тебе, конечно, уже доложили. И ничего другого у меня на такой службе не будет. Разве что прибьют или рехнусь вконец… Не хочу тебе такого счастья.
— Тогда скажи, что не любишь меня, Рихо Агилар, — Лавиния упрямо сдвинула светлые брови. — Скажи, глядя мне в лицо — и я сразу же уйду.
Он не смог не признать, что условие было более чем конкретным. Но при этом — абсолютно невыполнимым. Так что Рихо предпочёл выполнить другой приказ Лавинии: тот, что она отдала чуть раньше.
Её губы оказались обжигающе горячими и слишком умелыми, чтобы он поверил, будто бы поцелуй стал для неё первым. Но подобное едва ли волновало тогда Рихо — как и всё, что было с ними обоими до этого дня и должно было произойти после.
…Правда, позже он частенько думал: какими бы сделались их судьбы, прояви он тогда немного больше выдержки и выстави Лавинию за дверь? Счастливей и спокойней или только хуже?.. Впрочем, сейчас Рихо понимал, что это он нынешний научился ставить долг выше личного, а тогда… Тогда он был слишком юн, горяч и напуган, чтобы отказаться от мечты, которая сама распахнула ему объятия. Позволила вновь почувствовать себя живым, после того, как дыхание смерти словно бы накрепко въелось в кожу. Сумела показать, что он ещё нужен кому-то — слишком сильно, чтобы имел право дать волю собственным страхам. И едва ли Рихо смог бы забыть о том, что она сделала тогда — хоть через год, хоть через десять лет.
— Сегодня вернёмся в поселение, — довольно мягко сказал он, поравнявшись с девчонкой, о которой до сих пор не знал почти ничего, но которая до странности часто наводила на мысли о двух самых дорогих ему людях. — Надеюсь, ваш «отец Родольф» не станет предъявлять мне очередных претензий. Потому что, клянусь милостью Троих, сейчас я точно не настроен это терпеть!
— Родольф — жадный щетинистый боров, — припечатала в ответ Ноэми, дёрнув плечиком под заскорузлой блузой. — Отец… отец его терпеть не мог. Но сын Родольфа, Шарль — он совсем другой. Он мой лучший друг!
— Друг?
Рихо позволил улыбке тронуть свои губы. Судя по тому, как мальчишка взахлёб рассказывал ему о Ноэми, тот вряд ли рассчитывал исключительно на дружбу. Впрочем, сынок сектанта точно не пара девушке, в чьих жилах течёт кровь одной из знатнейших семей континента. Да и затерянное в лесах скопище лачужек за грубым частоколом — для неё не место…
