— Мы разбили новый лагерь чуть поодаль, — сказал он. — Всё равно сейчас уже слишком поздно, чтобы отправляться в путь, и все устали. К тому же надо сначала похоронить убитых.

Ноэми встретилась с Рихо глазами и вздрогнула, хотя его взгляд показался ей отнюдь не жутким, а всего лишь усталым. Но, помедлив, спросила:

— А Ансу?..

— Рассказал всё, что нужно.

— И умер?

— Да, — голос Рихо звучал абсолютно ровно. — Я не оставляю недобитых врагов. Не собираюсь повторять чужих ошибок, знаешь ли. Как и причинять кому-то страдания впустую.

— Не впустую, значит, можно?! — прошипела она. — Знаешь, я всё слышала. Всё… Чудовище!.. Ты — чудовище, чёрт бы тебя побрал! Думаешь, после такого тебя ждёт что-то кроме Бездны?!

— Думаю, что не собираюсь обсуждать это с вами, госпожа Бернар, — ответ оказался сух до безжизненности. — Идёмте в лагерь, пока вы хотя бы на ногах держитесь, — и опять нагло повернулся спиной к растерявшейся Ноэми.

Ей не осталось ничего, кроме как просто подчиниться.

***

Здесь нашлось удивительно много времени для размышлений. Пожалуй, несмотря на всю кощунственность подобного сравнения — почти как в каком-нибудь уединённом монастыре, где Габриэля так хотела видеть его дорогая матушка. Вот только теперь он пребывал ровно там, где, как она утверждала, должен был очутиться, если останется глух к её наставлениям. В Бездне, среди демонов и прочих адских созданий. Правда при этом — до сих пор во плоти…

И чаще всего Габриэль возвращался к мысли, что судьба — он никогда бы не стал винить в своих бедах Троих — на редкость зло посмеялась над ним. Исполнила его самое горячее в последние проведённые в столице империи недели желание, но какой ценой!..

Тогда, противной и тёмной ранней эрбургской весной, Габриэль особенно ясно ощущал близость смерти. Чудилось, будто она уже не просто стояла за плечом, как было всё время после того, как он поймал некромантское проклятие, закрыв собой Рихо. Теперь она наклонилась и заглядывала Габриэлю в лицо. Дурацкая слабость преследовала с утра до ночи, сон не приносил облегчения. А от боли, угнездившейся под покрытой чёрно-багровой коркой кожей, даже самые сильные зелья спасали лишь ненадолго. И бахмийка-целительница могла сколько угодно говорить Габриэлю, что ему стоит просто побольше щадить себя. Он-то всё равно понимал, что подобные признаки говорили только об одном: ему осталось совсем недолго. Краткие месяцы, может быть даже — недели. И, проклятье, этого было мало, слишком мало!..

Габриэль не желал уходить в ту пору, когда Церковь и её воинство стояли на пороге больших перемен, а имперский престол занимал не то глупец, не то безумец. Не мог оставить Рихо, которого сам же впутал в смертельно опасные интриги, Лавинию — без Габриэля её точно некому оказалось бы удержать от самоубийственных глупостей… Да и попросту не хотел умирать в двадцать семь лет, когда ещё столько было задумано, но не сделано. Это, чёрт возьми, всё равно было отчаянно несправедливо!.. Как бы он ни пытался смириться и убедить себя в обратном.

Даже уже в особняке имперской тайной службы, вместе с мыслями о Рихо, которому суждено было по-дурацки сгинуть вместе с ним, в голове упорно билось жалкое: «Я не хочу умирать так рано. Я не хочу оставлять их всех. Только не сейчас, нет!». После была боль от клинков имперских убийц, холод, почему-то ещё сильнее принявшийся терзать тело… И, наконец — быстро навалившаяся темнота, которую Габриэль встретил с причудливой смесью страха и облегчения.

Когда же Габриэль очнулся снова, первым, что он почувствовал, стал почти невыносимо обжигающий зной, который удивительным образом сменил пробиравшую до костей мидландскую сырость. Вторым оказалось странное ощущение того, что боль совершенно исчезла. Не только от ран, но и та, что сделалась за два года неотступно привычной, никогда не пропадая полностью — от проклятия… А потом Габриэль открыл глаза, и увиденная парочка козлоногих чёрношкурых бесов не оставила у него сомнений насчёт того, где именно он находится.

Пожалуй, Габриэль даже не мог бы сказать, что был слишком уж удивлён. В конце концов, он не раз преступал церковные и светские законы. Истязал и убивал — далеко не всегда быстро и в честном бою. Лгал и бесстыдно пользовался как своим знатным происхождением, так и саном кардинала. Возможно, он делал подобное не ради своих личных интересов, но ведь грех всё равно ложился на его душу. И если Трое сочли Габриэля достойным адских мук, он готов был без пререканий согласиться со справедливостью их приговора. Вот только на самом деле куда труднее оказалось принять тот факт, что он всё-таки жив, и даже теперь больше не загибается от проклятия. От него Габриэля излечили с такой же лёгкостью, с какой и исцелили вроде бы смертельные раны.

То, что было не под силу лучшим магам континента, оказалось пустяком для демоницы, которая обратила свой «благосклонный» взгляд на умирающего кардинала. Тёмная тварь вскоре сама посетила просторную, но абсолютно пустую камеру, в которой держали Габриэля. И доходчиво объяснила, что Бездна, во всяком случае — та её часть, в которой пребывали они оба — была местом, где обитали существа из крови и плоти, а не страдающие души грешников. А у самого Габриэля вполне имелся шанс вернуться отсюда в знакомые ему края. Всего-то и надо было заключить договор со спасительницей. Та решила, что ей пора усилить своё влияние в мире людей, а высокопоставленный церковник мог быть демонице в таком деле очень полезен. Но Габриэль отказался сразу. Возможно, даже чересчур по-наивному быстро для опытного интригана, которым считал себя прежде — слишком претила ему мысль о подобной сделке.

Тогда в ход пошли долгие разговоры, наполненные довольно предсказуемыми предложениями вечной жизни, власти и знаний. Габриэлю даже устроили прогулку по владениям его любезной хозяйки, большую часть времени пребывавшей в облике высокой, безупречно красивой женщины — правда, с кожей ярко-красного цвета и тремя парами ничем не прикрытых грудей. И пригласили на празднество, устроенное демоницей для своего ближайшего окружения. Последнее сильнее всего утвердило Габриэля в мысли, что он охотно сдохнет хоть десяток раз подряд, лишь бы не допустить проникновения подобных тварей в мир людей… До тех пор хозяйка была с пленником удивительно мягка и терпелива. Но, похоже, его очередной отказ, произнесённый публично на развесёлой пирушке, разозлил её достаточно, чтобы демоница перешла к иным методам.

Испытав их на себе, Габриэль понял — последние два года научили его неплохо переносить боль. Пусть и изобретательность прислужников краснокожей твари стала неприятным сюрпризом даже для того, кому пыточное дело было не в новинку. Терпел Габриэль довольно долго, даже сам удивляясь, откуда брались силы. Возможно, их дарила надежда наконец-то умереть. Если он и оказался бы после смерти лишь в иной части Бездны, от его умения переносить боль хотя бы ничего больше не зависело… Но, к изумлению Габриэля, демонице эта игра надоела первой. В очередной раз окинув долгим взглядом его много раз покалеченное и вновь исцелённое тело, она скривила пухлые губы и, прошипев: «Ты слишком слабый и упрямый! Было бы жаль доломать такую ценную игрушку», — приказала вернуть его в прежнюю камеру.

На какое-то время Габриэля оставили в покое и, вероятно, именно поэтому он и не свихнулся окончательно. Хотя в Бездне, где огонь мог дышать морозом, лёд — опалять жаром, а вода — течь снизу вверх, трудно было понять остаёшься ли ещё в здравом уме или это уже всего лишь иллюзия. Все встреченные Габриэлем здесь люди выглядели либо раздавленными страхом, либо поминутно задыхавшимися от экстаза и однозначно потерявшими какое-либо человеческое достоинство. И Габриэль понимал, что рано или поздно сам неизбежно превратится в такое же скуляще-визжащее существо.

Каждый раз, получая передышку и оставаясь в одиночестве, он удивлённо спрашивал себя, что же давало ему силы не сказать своей владелице безусловное: «Да», — на любое её предложение… Может, это были молитвы Троим, словно бы стеклянным крошевом царапавшие язык, но всё равно хоть немного отвлекавшие, когда он упрямо их повторял. Или воспоминания об оставшихся по ту сторону реальности: обо всех людях, которые служили ему, шли за ним и верили ему. Которых он в итоге подвёл и бросил. И всё же сдаться точно означало бы предать их окончательно… А возможно, Габриэля просто спасала дурацкая гордость Фиеннов, которой у него было не меньше, чем у упрямых предков, выживших на руинах мира, сожжённого магами и демонами.