— Обычных мер предосторожности вполне хватит, — пожала плечами чародейка. — Голыми руками не хватать, а лучше — брать только в перчатках из кожи морского змея. Ну, и перевозить в шкатулке из белопламенной стали. В остальном Звезда не так опасна. Хранили же её Эррейны у себя и щупальцами не покрывались. А чародей… Думаю, он вёз артефакт на себе через океан, чтобы замаскировать его магию собственной.
— Надо быть полным идиотом, чтобы согласиться на такое, — хмыкнул Асторре в ответ, потягиваясь в своём любимом кресле, обитом мягкой фиолетовой кожей. — Либо — фанатиком, что тоже, конечно, не исключено. Но всё-таки, у тебя нет предположений, зачем штуковина ташайцам?
— Никаких, — покачала головой Дагрун. — Никогда не интересовалась соланнскими артефактами.
— Кеару, похоже, что-то знает о Звезде. Во всяком случае, он мне так написал. Ладно, завтра они с Хейденом прибудут сюда, тогда и будет время мальчишку расспросить.
— Предупредите ташайца, чтоб он был поосторожней, командир. После того, что произошло в эллианских купальнях, горожане слишком злы на туземцев. Я слышала, одну дикарскую девчонку уже забили до смерти где-то на окраине — подумали, что она змеиная жрица, — в тёмно-серых глазах Дагрун читалась тревога.
И Асторре отлично понимал, почему она забеспокоилась. Магов мидландцы любили не больше чужеземцев и, начав с дикарей, вполне могли перейти на чародеев. Пусть даже саму Дагрун и защищала воля Церкви, но разъярённой толпе это едва ли получилось бы растолковать.
— Не волнуйся, — сказал Асторре, легонько сжав запястье собеседницы. — Второй Эдетанны с растерзанными на площадях магами в Хайнрихштадте не будет. И ташайцев просто так убивать здесь не станут. Это дело Церкви — разбираться, кто из туземцев заслуживает смерти, а не всяких выблядков из подворотен.
— Гончие станут защищать дикарей от мидландцев, командир? — уголок рта Дагрун дёрнулся вверх. — Губернатор не назовёт это вмешательством в дела светских властей?
— Губернатор уехал охотиться на горных козлов. Самая подходящая для него компания, — ухмыльнулся Асторре. — А когда вернётся, надеюсь, уже всё уляжется.
— Не заиграйтесь с имперцами. У них острые зубы — вспомните хотя бы убийство кардинала Фиенна.
Всё-таки Дагрун, какой простой и понятной она бы ни казалась Асторре, сражаясь с ним бок о бок или разметавшись обнажённой в его постели, оставалась истинной чародейкой Ковена. Умной, коварной и умеющей ранить словами не хуже, чем заклятьями… Даже когда она сама об этом не подозревала.
Но сейчас Асторре нашёл в себе силы ответить всё с той же спокойной усмешкой:
— Вот его я им ещё точно как-нибудь припомню, — и тут же добавил: — Не стану тебя задерживать, Дагрун. Ближайшие дни у нас наверняка выдадутся весёлыми, так что советую выспаться. Ну, или отдохнуть как-нибудь поинтереснее.
— Благодарю, командир, — в ответ Дагрун наградила Асторре такой ослепительной улыбкой, что он едва не предложил ей задержаться в кабинете.
Но, поразмыслив, не стал делать этого сегодня, когда на губах ещё ощущался вкус поцелуев Исар, как всегда, ускользнувшей из его дома не попрощавшись.
Вместо этого, когда дверь за Дагрун захлопнулась, Асторре подошёл к окну, за которым успела сгуститься ночная тьма. Опёршись бедром о подоконник, вытащил из-за ворота овальный золотой медальон на длинной цепочке. И, раскрыв вещицу, принялся разглядывать помещённую в неё миниатюру. Изученную до каждого мельчайшего штриха, но всё равно заставлявшую сердце каждый раз при взгляде на неё сжиматься от боли.
С портрета на Асторре смотрела со странной гримаской — не то смущённой, не то любопытствующей — совсем юная девушка, ещё почти ребёнок. Её худощавое смуглое личико с мелкими чертами казалось не особенно привлекательным, было в нём даже нечто болезненное, но выразительные тёмно-карие глаза придавали ему своеобразную прелесть. А вот густыми чёрными локонами, ниспадавшими на узкие плечи, могла бы гордиться любая красотка. Художнику отлично удалось передать их пышность и блеск.
Асторре прекрасно помнил, что его племянница всегда любила, к неудовольствию своей матушки, носить волосы распущенными. Берениче терпеть не могла модные эллианские причёски из множества кос, увитых лентами и жемчужными нитями, заявляя, что от них раскалывается голова. И замысловатых нарядов тоже не любила, предпочитая самые простые, лёгкие платья, что ей — тоненькой и хрупкой — удивительно шло… Даже и без взглядов на портрет Берениче Асторре до сих пор помнил каждую её чёрточку и каждый жест. То, чему она радовалась, что злило её, а что — огорчало.
Они с Берениче, конечно, были очень разными. Самый беспутный отпрыск рода Сагредо, которого даже мундир церковного воинства не избавил от любви к сомнительным проделкам, и тихая, скромная дочь его старшего брата. Но тем не менее, как Асторре убедился, встретившись с подросшей племянницей на семейной вилле, где отдыхал после тяжёлого ранения, нашлось у них и немало общего.
Для начала — любовь к сентинским мастифам, которых Берениче предпочитала обычно сопровождавшим эллианских дам мопсам и болонкам. Чуть позже — страсть к верховой езде, которой поправлявшийся Асторре с удовольствием начал обучать Берениче, обнаружив в ней куда больше желания и упорства, чем во многих курсантах Обители Терновых Шипов. И — в какой-то момент — то, что на самом деле они удивительно похожи в своем нежелании подстраиваться под собственное блистательное семейство, платившее обоим за это чем-то между жалостью и презрением.
Берениче стала истинной наградой для Асторре, который к тридцати с лишним годам имел длинный список любовных побед, чуть меньший — успехов на службе и не приобрёл ровно никаких привязанностей.
Наградой, в итоге отнятой небесами так же внезапно, как и подаренной, потому что он не сумел уберечь её. Только отомстить за смерть своей любимой девочки. Это в первые дни после гибели Берениче, наверное, и стало единственным, что уберегло его от полного помешательства. Сейчас вспомнить то время не составило труда — картины прошлого, как живые, легко возникали в памяти.
…Казалось очень странным ощущать спокойное удовлетворение, сидя в тюрьме у Белых Псов, но это было именно то чувство, которое охватило Асторре. Когда-то он, как и многие из Гончих, боялся этого — оказаться арестованным всесильной церковной службой внутренних расследований — куда сильнее, чем гибели в бою или даже плена у еретиков или чёрных магов. А теперь понимал: он ничуть не сожалеет о поступке, который привёл его в камеру и, вполне вероятно, приведёт ещё на костёр.
Так что, услышав негромкий шорох отворившейся двери, он даже не вздрогнул. И лишь заметив вошедшего в камеру посетителя, мысленно выругался. Видеть старшего брата сейчас хотелось меньше всего.
— Томазо, — насмешливо протянул Асторре, стоило тому преступить порог. — Пришёл посочувствовать падшему родичу?
— Нет. — Благообразное, хоть и начавшее уже слегка оплывать лицо брата приобрело брезгливое выражение. — Всего лишь посмотреть в глаза мерзавцу, опорочившему нашу семью.
— Как предсказуемо, — ровным тоном ответил Асторре. Но ему дорогого стоило сохранить внешнюю невозмутимость.
Наверное, он только сейчас понял, что до этого момента на что-то надеялся. Если не на благодарность со стороны брата, то хотя бы на… понимание. Ведь Берениче, за которую он мстил, чёрт возьми, была дочерью Томазо!.. А он казался опечаленным больше «позором», который навлёк на их дом Асторре, чем её смертью.
— Предсказуемо?! — взвизгнул Томазо. — И у тебя ещё хватает совести ёрничать?.. Ты убил невинного человека, Асторре! Мужа своей племянницы! Не просто убил, а пытал его, неделю! Чего ты ждал от меня, того, что я прощу тебе грехи и приму в объятья?!
— Невинного?! Да к дьяволу такую невинность! Он убил твою дочь, а ты… Тебе его жаль, что ли?!
— Мне жаль смотреть на то, что ты сделал с репутацией нашей семьи! — патетически провозгласил Томазо, хотя смотрел при этом на Асторре как-то неуверенно. — И из-за чего… Из-за своих пьяных бредней! Берениче… Я скорблю по моей девочке, но она просто упала с лошади! Несчастный случай, в котором никто не виноват, никто!
