Сейчас императрица старательно разглядывала каминный экран, обтянутый тканью с рисунком из белых и лиловых кистей сирени, словно пытаясь найти в знакомой детали интерьера что-то новое — постоянно смотреть в глаза собеседнику, неторопливо излагавшему Луизе свои поучения, было слишком трудно. А ещё труднее оказалось не скашивать взгляд на стоявший перед Морицем Вильбеком бокал с красным вином — в точности такой же, как и тот, что был пристроен возле самой Луизы на белом столике с гнутыми ножками.

— Я ведь не могу прямо диктовать Карлу свою волю, дядюшка, — Луиза очень старалась, её голос звучал любезно, а не раздражённо. — Он слишком самоуверен и далеко не всегда спрашивает у меня совета.

— Умная женщина всегда найдёт способ обуздать мужчину, — продолжал гнуть своё Мориц.

«Кто бы тебя взнуздал, старый пень! — ноготки Луизы впились в её нежную кожу. — Жаль супружница твоя померла, а любовницу тебе, похоже, уже не потянуть… Хотя, вон Адриан Фиенн не намного и младше, а, говорят, пол-Фиорры к себе в постель перетаскал».

— Я буду очень стараться, поверьте, дядя. И пейте вино — оно прекрасно, — Луиза взяла свой бокал и сделала глоток, а после неторопливо облизала яркие губы. — Посланник Лутеции прислал мне его в дар.

Это как раз было правдой — лутециец действительно отправил ей, в числе прочих подарков, несколько ящиков вина.

— Лутеции? — Мориц резко отставил взятый было бокал. — Уж не крысиного ли яду он туда добавил? Да не дёргайся так, Луиза, тебе пора бы научиться понимать юмор!

— Простите, дядя. Но, разве стоит так шутить?

— Всегда знал, что у тебя, Луиза, нет ни ума, ни смелости. Можешь возносить хвалу Троим, за то, что позволили тебе дважды пролезть в императорскую постель — ни на что другое ты всё равно не годна!

Эти слова Луиза проглотила молча, и Мориц, бросив последний уничижительный взгляд на племянницу, её покинул. Но едва за ним закрылась дверь, Луиза со злобным выкриком: «Клятый старый дьявол!» отшвырнула в сторону бокал с предназначавшимся дядюшке вином, которое было щедро сдобрено отравой. Кисти сирени на каминном экране окрасились алым, будто бы цветы упали в лужу крови.

***

В кабинете пахло старой бумагой и — едва уловимо — пылью. Как бы старательно слуги ни прибирали комнату, такое количество древних — часто почти рассыпающихся на глазах — книг и манускриптов, которые кардинал Фиенн привык держать под рукой, давало о себе знать. На письменном столе тома сочинений богословов и правоведов, переплетённые в алую и чёрную кожу, лежали вперемешку со стопками донесений от Гончих, написанных на тонкой дешёвой бумаге, так что свободного места почти не оставалось.

Несмотря на то, что связь с Гончими Габриэль поддерживал регулярную, ему было заранее любопытно, зачем сегодня Штайн вызвал Рихо — обычно кардинал сам посылал того в Чёрную Крепость в удобное время. Во всяком случае, можно было рассчитывать на честный рассказ Рихо о его разговоре со Штайном — и то, что в Эрбурге у него есть человек, которому можно доверять безоговорочно, грела вечно мёрзнущего в имперских северных краях Габриэля лучше мантий из дорогой тонкой шерсти.

Кроме того, кардинал надеялся на то, что Алиме всё же удастся сотворить чудо — далеко не первое в её карьере целительницы — и вылечить Зефа Янсена. Чародей Ковена, которого, к тому же, не искало его руководство, посчитав мёртвым, попавший в руки Гончих, был для них редкостной удачей.

Случись Янсену выжить, Габриэль сделает всё, чтобы известная тому информация стала достоянием Церкви — пусть даже придётся самому допрашивать мага. А после… Габриэль рассчитывал, что Янсена рано или поздно удастся склонить и к более долгому сотрудничеству. Кто как не маг-стихийник сможет научить курсантов Обители Терновых Шипов распознавать грязные уловки его собратьев по Ковену?..

И если знания Янсена спасут жизни паре-тройке молодых обалдуев — таких же, какими Габриэль и Рихо были несколько лет назад — покидающих Обитель вроде бы отлично обученными, но всё равно слабо представляющими, с чем им придётся столкнуться в реальном бою, то кардиналу совершенно плевать, что его обвинят в заигрывании с магами, от которых Церковь предписывает держаться на солидном расстоянии. В конце концов, такие разбирательства длятся долго, а через пару-тройку лет Габриэлю будет уже всё равно. Неоспоримая привилегия мертвецов — их невозможно вызвать на допрос в Журавлиную Башню.

Теперь же перед Габриэлем стояла… или скорее всё-таки — сидела на стуле для посетителей иная проблема, правда тоже имевшая непосредственное отношение к Стихийному Ковену. Эулалия Осорио — уж Габриэль-то знал её настоящую фамилию — дочь одного из аристократических родов Эдетанны, наделённая немалыми способностями к управлению водной стихией.

Разумеется, от запятнавшей знатное семейство дочери поспешили избавиться, отдав её людям Ковена. Но с собой из родного дома девушка — на момент проявления магического дара Эулалии уже исполнилось пятнадцать — унесла лютую ненависть к магам и страстную веру в Создателя и Двоих. Габриэль признавал, что стремление Эулалии служить Церкви было для последней весьма полезно. Вот только меры — в любви к Троим и ненависти к собственной сути — чародейка не знала.

Сейчас большие чёрные глаза Эулалии горели яростью и мукой, а её хрипловатый голос — в другое время способный одной лишь интонацией привести любого мужчину в приятное волнение — звучал отчаянно:

— Прошу вас, ваше высокопреосвященство, — Эулалия склонила голову так, что распущенные волосы тёмной блестящей волной скрыли её лицо. — Прошу, разрешите мне сделать это!.. Я уверена, что у меня получится убить Сигеберта!

— Главу Ковена? — уголок рта Габриэля дёрнулся не то в усмешке, не то в гримасе. — Я понимаю, что ты — весьма способная ученица, но неужели ты превзошла Адденса в магическом искусстве всего за три года?

— Есть разные способы, — жарко зашептала она. — Заклятия, которые уничтожают всё вокруг, но сами не требуют большой силы… если, конечно, при этом не накладывать защиту на себя. Но я готова!.. Готова умереть за дело Церкви! Может, это позволит мне хоть немного искупить мои грехи…

Уже в который раз, Габриэль подумал, что Тирра совершила крупную ошибку, признав магов неугодными Троим существами. Святой Престол обладал огромной властью над умами жителей континента, вот только обладать — не означало грамотно распоряжаться. Кому бы было хуже, если б обычные люди не шарахались от магов, а сами чародеи не копили злость на весь мир, будучи не допущены в «приличное общество»?.. Вот только Тирра не желала и на полшага отступить от древних догматов, закосневшая и безмерно гордая.

— Я — грязь и мерзость перед лицом Создателя, я это знаю, — между тем продолжала Эулалия, прижимая ладони к груди, едва прикрытой канареечно-жёлтым шёлком — сегодняшний наряд чародейки не отличался скромностью. — Но я смогу, ваше высокопреосвященство!.. Смогу послужить Троим, пусть и своей смертью!

У Габриэля начинала гудеть голова от сбивчивых фраз Эулалии. Но с девчонкой определённо надо было что-то делать — слишком уж упряма та была в своём желании пострадать за веру. А умирать ей пока что рано, как и Сигеберту Адденсу — хотя, последнего Габриэль бы с удовольствием прикончил собственными руками, но — всему свой срок.

— Значит, грязью себя считаешь? — Габриэль быстро сдёрнул с шеи звезду Троих и аккуратно уложил её на стол перед собой. — Хочешь послужить Создателю, поскорее представ перед его троном?.. Как это очаровательно, право же! — в его голосе появилась злость.

Застыв с крепко стиснутыми руками, Эулалия потрясённо наблюдала за тем, как первое лицо в мидландской церковной иерархии быстро вскакивает на ноги и начинает стаскивать с себя — одну за другой — детали кардинальского облачения.

«Его высокопреосвященство сошёл с ума?! Не собирается же он меня…»

— Говоришь, мерзость? А теперь, пожалуйста, посмотри-ка сюда. Нравится?.. Красота, прямо благолепие, не так ли?