До большой деревни было всего шесть километров – разве могло это незначительное расстояние удержать разгорячённых плясками, вином и молоком молодых парней?! И мы начали свой легендарный поход, а вернее – курсантский исход из Фьюнатово.

Большинство двинулось пешком. Но нашлись несколько молодцов, которые, для облегчения своего передвижения быстро овладели подручным колхозным транспортом.

Во дворе клуба стояла телега с пустыми бидонами из-под молока. Неподалёку на лужайке паслась выпряженная лошадь. И уже через 20 минут наша четвёрка катила на телеге, удобно развалившись на сене, следом за ушедшими ранее ребятами. Это я постарался, запряг лошадь, как единственный в группе специалист с кое-какими навыками крестьянской жизни. Сидя на передке, я лихо размахивал концами вожжей, временами как-то очень по-крестьянски крича на лошадь: «Ехай шибче!». Пожилая лошадка прядала ушами, однако свой равномерный шаг и не думала убыстрять, очевидно, по причине устоявшегося наплевательски-философского склада характера.

Когда мы подъезжали к окраинам большой деревни, сзади внезапно послышались тарахтенье автомобиля и конский топот. Нас догоняла странная парочка передвижных средств: маленькая «инвалидка» и белый конь со скачущим верхом Валеркой Ш. Причём конь не был оседлан, и при скачке фигура Валерки, скользя по мокрой спине коняги, слегка заваливалась то на один, то на другой бок. Валерка обладал неутомимой, прямо цыганской любовью к лошадям, а вернее, к желанию скакать на них. И где бы ни был потом Валерка, куда бы ни забрасывала его служба, всегда первым делом всматривался в окрестные дали в поисках коня для скачек. А поскольку при этом он был ещё и ярким блондином, то и прозвище к нему приклеилось соответствующее – «Белый цыган». И вот этот Белый цыган красиво обошёл нас на всём скаку, можно сказать, у самого финиша!

Крошечная «инвалидка», битком набитая курсантами, догнала нашу телегу, но обогнать не смогла по причине узости просёлка. Исполняющий обязанности шоферюги жал на клаксон, пассажиры орали, высунувшись из окон, пытаясь согнать нас на обочину. Для обгона. Но мы, как и положено ехавшим на телеге крестьянам, степенно молчали, даже не поворачивая голов в их вопящую сторону. Как оказалось после, много лет «инвалидка» простояла «на приколе» в соседнем с клубом колхозном дворе. Её хозяин предпочитал не ездить на ней по причине неисправного аккумулятора. Наши технически очень грамотные курсанты Герка Ч. и Юрка В., а также присоединившийся к ним слегка покачивающийся Андрюха, решили машинку завести. И ведь получилось! Что они с ней сделали, одному автомобильному Богу известно, но ехала она прилично, даже сумев догнать нашу резвую лошадку. В «инвалидке» уместилось шесть человек! За рулём, естественно, сидел московский ас Андрюха.

Когда мы подъехали к деревенскому клубу, шёл уже второй час ночи. И кино про Ассоль, и танцы давно закончились, а румяные крестьянские девушки сладко посапывали на мягких перинах, просматривая сны про красивую жизнь с городским «прынцем», который везёт их во «дворец-хрущёвку» на телеге с алыми парусами. Во дворе клуба стояли, устало покуривая, все наши ранее притопавшие ребята, и Валерка, любовно поглаживающий белого конягу. Конь непрерывно шлёпал Белого цыгана по щеке большим языком, иногда, для разнообразия, покусывая временного хозяина за ухо.

Ровно в два часа ночи мы начали движение по деревне: надо же было – если уж приехали – изучить населённый пункт. Телегу с лошадью мы бросили во дворе клуба. Там же окончательно застыла достигшая последнего причала «инвалидка». Только Валерка не бросил боевого друга: он вышагивал с белым коником впереди отряда. Мы устало тянулись за ними беспорядочной толпой…

Пройдя деревню насквозь (не такая уж большая она и оказалась), мы вышли на какой-то грязный просёлок. Решив, что все дороги ведут во Фьюнатово, поплелись по просёлку. Изрядно поплутав, под утро всё-таки нашли родную деревню, где нас с радостью встретила тёплая жилуха – клуб.

Следующее утро началось с разборок. Сразу несколько озабоченных колхозников суетливо прохаживались по двору, ожидая вразумительных объяснений. Возчик молока не обнаружил ни телеги, ни лошади, только пустые бидоны сиротливо валялись на траве. Хозяин «инвалидки», которому именно сейчас приспичило её чинить, размахивая руками, что-то доказывал председателю колхоза, мрачно курившему беломорину. Председатель искал своего белого коня, которого Белый цыган Валерка от большой любви отпустил на волю. Конь радостно смылся в неизвестном направлении. Валерка потом уверял нас, что будто бы сам конь упросил отпустить его…

Вот такой и запомнилась наша первая курсантская «военно-морская» практика в деревушке Фьюнатово, затерявшейся среди болот и лесов Ленинградской области.

Пролетел мокрый картофельный сентябрь во Фьюнатово. Грязные, но окрепшие и сплочённые, мы вернулись в Систему (так в курсантской среде, по неизведанным причинам, просторечно называлось училище). Кстати, ВВМУРЭ имени А.С. Попова (изобретатель радио, если кто не знает по своей недостаточной образованности) шутливо переводилось курсантами как Высшее вокально-музыкальное училище работников эстрады имени Алега Попова (имелся в виду знаменитый цирковой клоун Олег Попов).

После хорошей бани начались учебные занятия, наряды, дежурства, работы, редкие увольнения… в общем, служба.

Нам выдали личное оружие – АКМ (автоматы Калашникова модернизированные). Сдав экзамен по устройству калаша, маленько постреляв на стрельбище, мы стали регулярно нести караульную службу. На секретных постах, у всяких важных дверей, ведущих к скоплениям давно отслужившей на флотах техники. Мы старались попасть в караул вместе, всей нашей почти неразлучной четвёркой. Сменившись с постов, самозабвенно резались в караульном помещении в преферанс, предпочитая сочинский вариант этой завлекательной игры. Играли мы в карты по-разному, соответственно своему характеру: Мишка и Баграт уверенно и спокойно, а мы с Валеркой – неоправданно рискованно, зачастую не продумав концовку. Часто пытались взять мизер, да ещё и в тёмную, но, как правило, пролетали. И – как оказывалось в итоге – выигрывал почти всегда хитрый армянин из Туркменистана.

Из всех видов нарядов самое двоякое впечатление представляли наряды на камбуз (корабельную кухню). Худшим был тот, когда несколько курсантов отмывали посуду за всем училищем. И так целый день. После каждого приёма пищи. То есть четыре раза в сутки. Кроме того, надо было помочь официанткам сначала накрыть столы, потом соответственно убрать… А курсантов-то в училище более трёх тысяч! Да ещё матросская рота обслуги. Да оркестранты… В общем, грусть – тоска… Мытьё посуды заключалось в следующем: допустим, я – курсант–посудомойка, стою перед огромной металлической мойкой, где грудами навалены тарелки, вилки, ложки, половники, и, наконец, самое чудовищное – грязные бачки (кастрюли). Особенно ужасны они были после обеда с пшённой кашей. Каша готовилась на воде и застывала мгновенно, чуть поостыв. От неё – от тёпленькой – ещё можно было оторвать ложкой кусочек не вкуснятины, но если каша застывала, то она превращалась в скользкое… дерьмо! Поэтому, когда нам приносили бачки, то в большинстве каша даже тронута не была. Всё это пшённое дерьмо выкидывалось в огромные ёмкости, очевидно, для гусей, кур и охранных собак на даче у начпрода (начальника продовольственной части). Гуси-то объедались, а мы потуже затягивали пояса, и, если появлялись деньги, то шли в буфет, где в особой фаворе были халва и горячая яичница – глазунья… Но я отвлёкся – посуда-то ещё не мыта! Включаю краны с горячей и холодной водами, они соединяются старым резиновым шлангом в один слоновий хобот. Их этого хобота хлещет вода нужной температуры. Справа в алюминиевой миске – сухая горчица (Ferry тогда и в помине не было) для лучшего отхода грязи и остатков пищи. Ко всему этому полагается тряпка, щётка со стёртой щетиной и обрывок мочалки. Начали! Берём, мочим, трём… берём, мочим, трём… и так до тех пор, пока не будет ощущаться жир. Весь этот процесс длится несколько часов, особенно долго после обеда.