2. Роберт Харли.

О, воистину это страшный человек, кровно связанный с Мефистофелем, продавший ему душу и тело за талант. Признаться, при всем моем здравомыслии и умении находить объяснение любому явлению, иной версии у меня не возникает. Сейчас поясню свою запутанную мысль.

Не успел я написать заветное имя, как в дверь принялись ломиться! В спальню пытался проникнуть не кто иной, как Роберт Харли собственной персоной.

Вот уж действительно не к ночи будь помянут!

Я уже писал про джинна из волшебной лампы; мне снова пришло на ум это сравнение. Дверь не поддалась: придвинутое кресло держало надежно, открылась лишь узенькая щель, в которую мистер Харли тотчас просунул свой длинный нос. Каюсь, у меня мелькнула шальная, заманчивая мысль надавить плечом и прищемить это безобразие, но я сдержался. Наступил на горло собственной песне.

Остро пахнуло коньяком в гремучей смеси с пивом, вслед за носом насколько возможно просунулись губы трубочкой и сдавленно забормотали:

– Док, душка, миленький, спаси меня, солнышко! Сторожишь его – и пожалуйста, так и ннннадо, только меня не погуби!

– В чем дело, Роберт? – насторожился я, слегка приоткрывая дверь и выглядывая в коридор.

Харли стоял на четвереньках перед дверью в кое-как накинутом халате и посверкивал в темноте белой задницей; та таинственно мерцала и, как я снова невольно отметил, была чертовски хороша.

– Сторож хренов! – выругался Роб, оглядывая меня мутным взором. – А если б я не один был? А если б мне к башке пистолет приставил кто нехороший? А тут ты купился, дверь открыл, убийца бабах! Ты труп. Он снова – бабах! Я раненый в ногу отползаю! А он к Курту – и третий раз ка-ак…

Я не дослушал обвинительной речи, признав ее справедливой, и захлопнул дверь.

За тяжелой створкой тихо ойкнули и снова заскреблись:

– Ой, док, не сердись, я же так, в те-оргии… ори те… в теории, мля, вот… Ну, готика, понимаешь, дом с маньяком, все такое… Ну мы ж не параноики с тобой, Патерсон, а?

– Роб, ты меня уже достал, – честно признался я, отодвигая кресло и распахивая дверь. – Что тебе надо, можно яснее?

Он поднял голову, оправил халат и попытался встать, бестолково цепляясь за косяк:

– П-понимаешь, Джеймссссс… П-п-презент…

– Что?

– П-п-президент… Э, черт! Презентация! Во! У меня завтра… сегодня… сегодня?! О, бля!.. презентация, а голова немно-о-о-ожечко побаливает и чу-у-уточку тормозит. Спаси меня, док, ты обязан, ты клятву давал помогать страждущим! Вот я – страждущий, не в пример твоим ухоженным психам!

Я покачал головой, любуясь на этого шута:

– Иди, проспись, страждущий! – посоветовал я, невольно улыбаясь. – Могу дать аспирин и поискать рассолу.

– Не-а! – замотал головой Харли, да так энергично, что я испугался за хрупкие шейные позвонки. – Нет у милорда рассолу, по штату не вышел, а аспирин – хня, не поможет, только в клозет потянет с неодолимой силой. Ты глянь, душенька, у него в столике, а? Порошочек волшебный там должен быть в белой бумажечке, мне же много не надо, пупсик, мне же на язычок, лизнуть только граммулечку и ладненько! А то я свой еще вчера сожрал… Ну-у-у пожалу-у-уйста, ну будь лапочкой!

– Вот врежу тебе, заноза, узнаешь, какой я лапочка! – выругался я, снова захлопнул дверь и принялся исследовать содержимое прикроватного столика.

Порошок нашелся быстро: аккуратно расфасованный по дозам, бережно упакованный в полупрозрачную кальку, перетянутую бухгалтерской резинкой. Какое-то время я осматривал находку, вполуха слушая ругань вперемешку с мольбами и клятвами в вечной любви, льющимися из-за двери, потом решился и вскрыл пакетик. Ткнул пальцем в белую пыль, попробовал на язык. Странно. Не кокаин. Не морфий. Вообще не наркотик.

Что-то знакомое, вроде безвредное. Слегка отдающее травами и банальным анальгетиком.

Память вздрогнула, чихнула и заработала, наконец, в полную силу.

Я испытал данное средство на себе в тот памятный вечер, когда Курт затащил меня в «Клеопатру». Тогда я обнаружил на тумбочке стакан с микстурой, показавшейся мне отваром из-за травяного привкуса, выпил – и проснулся без каких-либо признаков похмелья.

Хорошее средство. Сильное. Если Роберт Харли принял вчера порошок, он вполне мог осилить подборку напитков из бара Мак-Феникса, причем в произвольном порядке, – и при этом заехать в клинику профессора Гаррисона в кристально трезвом виде.

Я вздохнул, завернул вскрытый пакетик и отнес его страдающему Харли.

– Курт сочинил? – спросил я художника, жадно вылизывающего кальку. Порошок был довольно горьким, его требовалось разбавлять водой, и меня передернуло от подобного подхода.

– А то! – горделиво подтвердил Роб. – Он знаешь какие штуки сочиняет? Закачаешься!

Я принес закачавшемуся Харли минералки из бара при спальне, и страдалец выхлебал всю единым залпом, отчего заикал с потрясающей воображение громкостью.

– Спасиб тебе, до-о-обрый человек! – торжественно возвестил он, отползая в сторонку. – Ты прости, я вот тут вот… ик… на коврике… ик… заночую…Спокойной тебе и все… ик… такое…

– Размечтался! – фыркнул я, приподнял пьянчужку и потащил обратно, в его собственную спальню. Скинув обмякшее тело художника на кровать с амурами, плотно прикрыл дверь и вернулся к Курту и к своим записям.

Итак…

2. Роберт Харли.

Сыгранный спектакль подозрений с художника не снимал.

Напротив!

У него по-прежнему была возможность похитить опытные образцы «Феникса».

Он мог подговорить Тома Коннерта «подшутить» над извечным соперником и, вероятнее всего, пообещать за «шутку» ночь, полную любви и бурного секса.

Не на эту ли ночь рассчитывал влюбленный Томас, так мило покрасневший после приглашения Харли. О, мальчик шел за наградой, за ласками своего кумира, но Харли его, похоже, жестоко обломал. Потом, правда, позвонил и постарался оправдаться, наврал с три короба, не иначе.

Я отметил, что с данной версией все складывалось хорошо, просто отлично складывалось, пазл к пазлу, что стоит попытаться допросить Коннерта, так сказать, по горячим следам, по отголоску обиды на кумира. Подумав, я просто записал этот вывод: мне надоело звонить Слайту и общаться с его автоответчиком.

Я понял, что смертельно устал и хочу спать, но природное чувство долга заставило меня жирно вывести два вопроса:

а. Был ли Роберт Харли в Министри оф Саунд в ночь полнолуния?

b. По какой причине художник сдал одежду в химчистку? (Отметим в скобках: лучшую ночную химчистку столицы!)

В том, что он мог выпить содержимое батареи бутылок, выстроенной под мойкой, я уже не сомневался. Разыгранное Харли представление, можно сказать, подталкивало в спину к этой светлой картине: убитый горем художник – преданный друг, чуткая, легкоранимая натура – напивается до чертиков, пытаясь изгнать кошмары и заснуть; ему приносят пиццу, он не удерживает коробку и – о, горе! – опрокидывает содержимое, сплошь соусы и жир, себе на костюм, после чего вынужден страдать в халате и на босу ногу, ибо ботинки с носками не избежали печальной участи.

Страдание нагишом явно понравилось мистеру Харли: к спальне Роберта примыкала обширная гардеробная, и ему, безусловно, было во что переодеться, не голым же он ездил в клинику за Куртом. Он вообще мог не трудиться сам, как когда-то не трудился я, просто скинуть в ванной свой перепачканный навороченный пиджачок и доверить его заботам профессиональной прислуги Мак-Феникса. Но Роберт пошел более сложным путем, путем самостоятельным, исключавшим ненужных свидетелей. Почему?

Природа брала свое и организм, едва оживший после пятичасового сна, настоятельно требовал отдыха. Я посмотрел на часы и зевнул: до рассвета оставалось всего ничего, а до возможного пробуждения Мак-Феникса того меньше, стоило использовать оставшееся время с большей пользой, чем никчемные записи.