Я не отказал ему в поддержке и при попытке покинуть заведение. С самого утра я достаточно намаялся с Мак-Фениксом, но как только о мое плечо оперся грузный Слайт, я понял, что с Куртом, в сущности, проблем и не было. «В спортзал! – мысленно пообещал я себе, шатаясь под весом инспектора. – Я обязательно вернусь в спортзал, мне нужно подкачать трицепсы!»

К счастью, мне быстро удалось поймать такси, и я отвез его в новый город, где Слайт купил себе квартирку, надеясь лет через двадцать выплатить кредит. Миссис Слайт приняла с рук на руки блудного мужа, выслушала его пьяные претензии и грозно нахмурилась; я не стал дожидаться развития событий и спешно ретировался, соврав, что такси ждет внизу. Впрочем, оказалось, что таксист действительно не успел еще отъехать, я вернулся в центр и первым делом отправился к себе домой, где сходящая с ума от беспокойства квартирная хозяйка пыталась хоть как-то привести в порядок гостиную. Узнав о несчастье с сэром Куртом, она оставила упреки (а равно и уборку) и воздела руки в молитве к благим Небесам и пресветлой Деве Марии.

Я уже не пытался понять, почему все женщины без разбору сходят с ума по Мак-Фениксу. Это было и остается загадкой, одной из многих, рожденных женским сознанием.

Пожелав миссис Флиттл успеха в ее нелегком деле, я отправился в ванную, выбрился, вычистил зубы и привел в порядок ногти. Потом я упал в кровать и заснул, обещав себе, что подремлю часок, не больше, и вернусь в больницу к лорду. Я даже поставил будильник, видит Бог, но увы, мое сознание отключилось столь надежно, что мерзкий звон прошел мимо, ни за что не зацепившись по дороге.

***

Проснулся я в зыбких сумерках, когда на город опустилась промозглая морось, заставлявшая прохожих ежиться и кутаться в воротники пальто. Меланхолично отметив, что осень все нахальнее жмет кнопки климат-контроля, устанавливая собственные порядки в столице, я хотел повернуться на другой бок, но организм настойчиво поманил меня в уборную. Там, глядя в зеркало на свое осунувшееся, желтое от недосыпания лицо, я вспомнил, что должен вернуться в клинику, что Курт нуждается в присмотре и уходе, и хотя у Гаррисона весь медперсонал исключительно высокой квалификации, простое сочувствие друга может сыграть решающую роль в окончательном выздоровлении пациента.

Наскоро перекусив оставленными миссис Флиттл бисквитами, я взглянул на часы и ужаснулся: половина одиннадцатого! Я выругался самыми грязными словами, оделся, спешно вышел на улицу и поймал такси. Через двадцать минут, изрядно намучившись в пробке, я подъехал к клинике, прошел по дорожке, прыгая через лужи (когда успел пройти дождь я, разумеется, не помнил) и, позвонив, вошел в приемный покой. Попросив сестру доложить обо мне профессору, я не мешкая проник в коридор и поспешил к палате Курта. На ходу я придумывал солидные причины своего длительного отсутствия, но потом решил честно признаться, что проспал, сочтя повод уважительным. Заготовив бодрое приветствие, я толкнул знакомую дверь… и застыл на пороге, силясь глотнуть воздуха.

Палата была пуста.

Уже успели собрать грязное белье и застелить кровать целлофановой пленкой, стояли не до конца пролитые капельницы и отключенные приборы контроля, сиротливо лежал на тумбочке костяной мундштук Мак-Феникса, точно безделица, которой не суждено отныне радовать хозяина. Шторы были опущены, в комнате пахло сыростью и, пожалуй, безнадежностью: несмотря на активное проветривание, остро бил в ноздри запах хлорки. Прижав руку к опасно колотящемуся сердцу, я осматривал палату и пытался понять, что произошло. В голове металась истеричная мысль:

«Все кончено! Он умер!»

Заметки на полях.

Даже теперь, после долгого кропотливого анализа, не могу понять, отчего я сразу предположил самое худшее. Возможно, оттого, что внутренне был все еще готов к потере. Разумеется, я пытался подготовить себя к такому исходу; милосердное сознание, – великий предохранитель разума, именуемый также смирением, – исподволь настраивалось держать удар, повторяя как заклинание заветное «На все воля Божья!». Я успел уверовать в летальный исход, еще когда Курт лежал в коме, когда Гаррисон не питал надежд на исцеление. Я ждал смерти – и дождался. Я стремился к достойной встрече, но смерть застала меня врасплох.

«Все кончено! Он умер!»

Я спал, просто спал, тихо, без сновидений, когда он умирал. Может, он оттого и рассказал все Слайту, он знал, что проживет недолго…

Все кончено!

Увы, я был опытным врачом и знал, что кризис часто наступает после полного прояснения сознания, я бранил себя за собственную небрежность, невнимательность, все же было как на ладони – просветление и затем резкое ухудшение! Боже, а вдруг он умер, когда я пил пиво в компании Слайта? Я мог оказаться рядом, помочь, позвать Гаррисона, наверняка Курта можно было спасти, как же я мог…

Курт! Ну, как же ты так, Курт!

Что же остается, кроме как жить с подобным грузом? Друг мой! Враг мой!

Курт!

Сердце не выдержало, сбилось, я стал медленно сползать по дверному косяку, служившему непрочной опорой, но подоспевший Гаррисон поддержал меня и крикнул санитаров.

– Где он? – едва отдышавшись и морщась от нашатыря, спросил я, имея в виду морг.

– Я звонил вам, друг мой, но никто не брал трубку, я звонил и домой, и на мобильный.

Я кивнул. Мобильный телефон я выключил в пабе, чтобы не мешал общению, а домашний бессовестно проспал.

– Как это произошло, профессор?

Гаррисон несколько удивленно посмотрел на меня, но списав невнятность вопроса на общую слабость организма, спокойно ответил:

– Как обычно, Патерсон, не волнуйтесь, мы соблюли все формальности.

– Что?

– Говорю вам: выписка прошла с согласия и по личной просьбе милорда, вы же понимаете, сэр Курт принадлежит к тому классу пациентов, ради которых стоит идти на многие уступки. Приехал его друг, мистер Харли, и изъявил желание забрать милорда домой. Мы сопротивлялись и тянули время, я, как уже говорил, несколько раз звонил вам, но вы не отвечали, а сэр Курт горячо поддержал идею переезда. Увы, больничная палата явно тяготила его, несмотря на наши старания.

– Ты просто выписал его? – от возмущения я подскочил на койке, куда был заботливо помещен санитарами, но искренняя радость, невозможное облегчение, которое трудно описать словами, мешали мне разозлиться по-настоящему. Я осознавал, что Гаррисон отпустил Мак-Феникса под опеку вероятного убийцы, но тот факт, что Курт до сих пор жив, придавал мне сил.

Боюсь, из-за противоречивых эмоций, бессонницы и вынужденного голодания, от пережитого стресса я вновь потерял сознание, но опытный Гаррисон живо привел меня в чувство и послал подручных в столовую за порцией полноценного обеда. Лишь когда я поел, умяв без остатка мясной бульон с гренками и внушительный бифштекс с кровью, профессор согласился продолжить беседу, предварительно прочитав мне долгую лекцию о вреде голодания в стрессовой ситуации и напоив меня отвратительно сладким чаем с шоколадом. Видя, что мне полегчало и я вновь способен рассуждать здраво, он выдал список необходимых Курту лекарств, а следом и сами препараты, аккуратно упакованные в картонную коробку. Я тщательно пересчитал порошки и ампулы, поминутно сверяясь со списком, повертел в пальцах шприцы и кивнул.

– Здесь указано время приема и необходимая суточная доза. Я так понимаю, что милорд рассчитывал на вас, Патерсон, так как от услуг профессиональной сиделки отказался. Постарайтесь не допустить, чтобы у пациента развилась паранойя, мой друг. Видите ли, лорд настоятельно просил передать вам, как только вернетесь, что ждет вас у себя на Беркли-стрит и что довериться он может только вам.

Что ж, с его стороны это было разумно. Доверять тому же Роберту Харли я бы не стал. Художник мог похитить опытный образец «Феникса». Художник мог убить Софи Даньер. К такому выводу мы с инспектором пришли за пятой кружкой.