Теперь стало страшно и мне. Я живо представил себе призрак несчастной Софи Даньер, окровавленный и бледный, зовущий Курта, тянущий за собой в иной мир. Я подумал, вот такие примеры и порождают веру в загробную жизнь.

Я не решался заговорить, и Курт через силу приоткрыл глаза, моментально взорвавшиеся потоком слез, обильно смочивших небритые щеки:

– Осуждаешь меня, Джеймс? Конечно, осуждаешь. За Соф, за Нелли, за остальных. Так ведь?!

– Понимаешь, Курт, – через силу выдавил я, – дело не в этом… Просто…

– Ну! – яростно крикнул он, рывком садясь на кровати. – Просто я – последняя мразь? А ты – святой, исцеляющий мои жертвы?!

– Просто Софи Даньер умерла. Ее убили вчера, в ту же ночь, что отравили тебя. Ты выкарабкался, а она скончалась по дороге в больницу.

– Что?!

Ярость Мак-Феникса была столь велика, что он встал на ноги и сделал несколько шагов к двери. Потом силы оставили лорда, и я еле успел его подхватить и дотащить до кровати. Он позволил уложить себя, укрыть одеялом и покорно подставил лоб под мою прохладную ладонь. Гнев ушел, уступив место безразличию. Я заподозрил жар и позвал Хазбена, тот измерил пациенту температуру и сделал укол, настоятельно рекомендовав полный покой.

По щекам Курта текли слезы, но была ли причиной светобоязнь или же отголосок сердечной боли, я не знал.

– Снова маньяк? – вяло спросил Мак-Феникс.

– Да, – не стал скрывать я. – Или кто-то, играющий в маньяка.

– Я?

При этих словах я внимательно посмотрел на лорда, но в его лице отражалась теперь лишь апатия – реакция организма на успокоительный укол. Он не играл, не врал мне, он допускал подобное развитие событий и был готов, я клянусь, готов был принять утвердительный ответ.

– Нет. Есть свидетели.

– Слава Богу!

Заметки на полях.

Знал ли Курт, что простым односложным вопросом убедил меня в своей невиновности, непричастности к смерти мадемуазель Даньер? Что именно с этой минуты я отбросил сомнения и окончательно принял его сторону? Знал ли об этом Курт?

Теперь, положа руку на сердце, я думаю, что знал. Он все знал. Всегда. Он взвешивал каждое слово, особенно в разговоре со мной. Он всегда видел за моей спиной тень инспектора Слайта. Я был частью общего замысла, и мне не позволяли сбиться с заданного курса. Меня вели, как авиалайнер в тумане… Нет, лучше не вспоминать про авиалайнер… слишком больно…

Маленький винтик методично вкручивали в доски событий, пригоняя заготовки одну к другой, так медленно и плавно, почти ласково, что бедный маленький винтик не замечал вращения.

Глупо с его стороны.

Смертельно глупо с его стороны.

– Бедняжка Соф. Мне жаль…

Я кивнул, хотя сомневался в последнем.

– Бедняжка Соф, – задумчиво повторил Курт. – Значит, убийство. И когда мне ждать полицию?

– Инспектор Слайт обещал зайти после ленча, – поделился я приятной новостью. – Полагаю, что и профессор Гаррисон освободится к этому часу.

– Хорошо. Значит, нужно поспать и привести себя в порядок. Я не могу принимать гостей в таком виде.

– Если хочешь, я съезжу на Беркли-стрит и привезу твои вещи.

– Опять пытаешься сбежать? – усмехнулся Курт. – Нет уж. Останься и охраняй меня от призраков, Джеймс Патерсон!

Почему-то мне показалось, что он издевается надо мной.

Он шутил над страшными вещами, над гибелью молодой красивой девушки, влюбленной в него девушки, он намеренно обращал трагедию в фарс. Отчего-то мертвая Софи Даньер пугала его значительно меньше, чем Софи Даньер живая.

– Ты перегибаешь палку! – сердито осадил я лорда и выдрал пальцы из его ладони. – Как ты можешь, Курт, ведь ее убили из-за тебя! Опомнись!

– Опомниться? – недобро скривил губы Мак-Феникс, до отвращения делаясь похожим на собственный портрет кисти Роберта Харли. – Что ж, память восстановится быстро, и убийца ответит за все. Но оплакивать Софи – уволь. Заигравшаяся дура!

– Иногда я готов убить тебя своими руками! – не выдержав, вспылил я и тотчас пожалел о сказанном.

Лорд резко дернул меня за руку, я потерял равновесие и завалился на его кровать. Он ухватил меня, притягивая ближе, сжал горло локтем, заставляя кашлять и дергаться; я почти придавил его, в борьбе сметая с тумбочки пузырьки и градусник, я извернулся и изготовился ударить, но в этот миг Курт прошептал мне в самое ухо:

– А ты слей в унитаз налоксон. И никто ничего не докажет!

Он сразу ослабил хватку; бешеная вспышка отняла у Мак-Феникса остаток сил и он лежал в полуобморочном состоянии, обнимая меня за торс. Я не пытался освободиться, тяжело дыша и марая потом его подушку; боюсь, что со стороны мы смотрелись, как любовники после бурного секса, но в тот миг это не имело значения.

– Ты клялся, что не тронешь меня и пальцем! – укорил я.

– Да, прости, мне сейчас сложно себя контролировать.

– Ты тоже прости, – попросил я. – Я не должен тебя упрекать, не имею права.

Курт сделал усилие и вновь приблизил губы к моему уху:

– Имеешь, – шепнул он, согревая его дыханием.

У меня резко защемило сердце от такого признания, но я постарался не выдать волнения.

– Не говори ерунды! – строго приказал я, однако не убрал его руки и не вставал с кровати, пока он не уснул с тихой улыбкой, смягчившей его лицо.

Заметки на полях.

Теперь мне вспомнилось, что когда он спал, я тоже задремал бок о бок с ним, успев подумать, как нелепо мы смотримся, а еще – что Курт спит как маленький ребенок, лишенный конфеты и потому обиженный на все человечество, в обнимку с любимой игрушкой.

Я переживал сильнейший душевный разлад. Я ненавидел и, возможно, даже презирал его за бессердечие, за все те мерзости, что он себе позволял, за его проклятое самомнение, но в то же время все яснее понимал, что ищу оправдание его поступкам и при свойственном мне упорстве обязательно найду. Более того, я чувствовал, что уже многое готов ему простить за краткое сумбурное признание моих заслуг и прав. За то, что он «грелся моим теплом».

О, если Курту понадобится адвокат перед Богом, он знает, где меня искать.

Более поздняя запись.

Если дьяволу понадобится обвинитель, пусть вызовет в Небесную канцелярию д. п. Джеймса Даниэля Патерсона лично. Буду рад помочь.

И пусть все катится к черту.

(Небрежно зачеркнуто).

***

Инспектор Слайт, как и обещал, явился после ленча, к нему присоединился профессор Гаррисон, завершивший обход пациентов.

К этому времени Курт успел поспать и подкрепить свои силы бульоном; я и Хазбен оттащили его в душевую, где лорд вымыл, наконец, волосы, вычистил зубы и чисто выбрился. С помощью санитаров облачившись в костюм, названный им «домашним», Мак-Феникс, в черных шпионских очках, надежно прикрывавших глаза от солнечного света, принял посетителей на свежем воздухе, в уютной беседке больничного парка. Признаться, везти его в беседку пришлось при посильной поддержке санитара, идти лорд не мог да и вообще чувствовал себя скверно, жалуясь на головокружение и тошноту, его заметно знобило, но примириться с больничным покоем он не смог. Принять Слайта в кровати, при капельнице и прочих атрибутах наркологического центра означало подписать капитуляцию, так Курт объяснил мне свое решение, не слишком вдаваясь в подробности, но я его понял. Слайт был для Мак-Феникса врагом, достаточно серьезным и опасным, чтобы хоть как-то продемонстрировать слабость. Поэтому мы устроили лорда на скамье, верный долгу медбрат попытался укрыть его теплым пледом, но Мак-Феникс кратко и доступно объяснил, что в одеяле не нуждается. Санитар подобрал улетевший в лужу плед и больше не лез с опекой, держась в стороне.

Гостеприимным жестом Курт указал посетителям на свободные скамейки.

Слайт растерялся от такого поворота, он готовился к долгой и трудной битве за право задать несколько тщательно продуманных вопросов и опешил, когда милорд вежливо представился полным титулом и протянул руку в приветственном рукопожатии. При свидетелях Курт не выказал ни малейшей неприязни к полицейскому, напротив, с интересом, почти дружелюбно разглядывал его и Гаррисона, улыбаясь сытым котом, поймавшим новую мышь для забавы. Я насторожился, предчувствуя подвох или ловушку, но вмешиваться в разговор не стал; инспектор же принял предложенные правила игры и от стакана виски не отказался. Все напитки, разумеется, принадлежали профессору, но умница Гаррисон лишь тонко улыбнулся и кивнул мне, желая показать, что не намерен мешать знатному пациенту изображать радушного хозяина. Он, как и я, понимал, что эта роль примиряет лорда с необходимостью отвечать на вопросы полиции.