– Зачем в клубе штатный психиатр? – недоверчиво уточнил я: – С чего вдруг?
– Почему же «вдруг»? У нас был свой психолог, лорд Барренгтон, почетный член клуба, но, увы, он скончался полгода назад от неизлечимого рака легкого.
– Бывает излечимый рак легкого? – машинально поправил я, думая о другом. О славе Барренгтона, о работах, издаваемых в самых престижных журналах, о рыцарской цепи за заслуги перед короной и прочих регалиях, полученных за вклад в медицину. Если судить по разнообразию интересовавших лорда патологий, материал ему предоставлялся обширный.
– Смотря для кого, – жестко ответил Курт.
– Твой «Тристан» – элитарная психлечебница? – не выдержал я, живо представив, как многие лорды, пэры, политические деятели и светила науки добровольно подвергают себя изоляции, дабы не навредить обществу и собственным семьям. Курт вписывался в эту схему на все сто!
– Можно сказать и так, – дружелюбно согласился лорд. – Слова – это ветер, не меняющий суть явления. Людям нужна разрядка, нужна помощь, Патерсон, и им категорически некогда ходить по врачам. Если ты согласен, я запускаю механизм внедрения.
– Ну уж нет! – рявкнул я, пребольно ударившись кулаком о дверцу. – Прежде чем принять решение, я должен осмотреть вашу клинику и поговорить с пациентами, я…
Курт отрицательно качнул головой:
– Игра в темную, Патерсон, только так. «Тристан» – закрытое заведение, и человек с улицы дальше охраны не пройдет.
– Дурдом, – припечатал я, вздыхая. – Ладно, по любому, не так скоро, милорд. Я не могу бросить своих пациентов, одних мне нужно долечить, других пристроить по врачам необходимого профиля. И главное. Я оставляю за собой право на размышления.
– Постарайся размышлять недолго, время дорого. А надумаешь – позвони, – прищурившись, попросил Курт и без предупреждения бросил машину вперед и влево, так, что сам собой захлопнулся капот, а я едва не ткнулся головой в лобовое стекло; «Ягуар» свернул на тротуар, на газон, оставляя за спиной осиротевший треугольник. Обговорив вопросы, отнесенные в разряд важных, его светлость не желал более торчать в ненавистной всей его природе пробке.
Я вцепился в дверцу, пытаясь правой рукой втиснуть на место замок ремня безопасности. В нарушение всех правил, всех знаков, вызывая панику среди пешеходов и выбрасывая из-под колес газонную траву, Мак-Феникс выехал на перекресток, пересек его по диагонали на длинном желтом и свернул куда-то вправо, в проезд между домами.
Через час езды за гранью фола мы были в Лондоне. Курт довез меня до дома и слегка удержал мою руку, затягивая рукопожатие:
– Все, Джеймс, прощай.
– В смысле? – удивился я. – До завтра, надеюсь?
Курт улыбнулся в ответ, сел в машину и знаком показал, чтобы я звонил.
«Ягуар» рванул, и я остался один. Отчего-то было больно и неуютно, словно я упустил что-то важное. Отчего-то мне хотелось переиграть эту партию.
Я где-то ошибся, сделал неверный ход. Но где?
Впрочем, я был дома. Наконец-то дома, и мог отдохнуть. Слегка приободрившись, я открыл дверь, заглянул на кухню и проникся печальным фактом отсутствия горячей воды и белоснежной, льдистой пустоты холодильника.
Плюнув на все житейские невзгоды, я отправился в турецкие бани, и лишь размякнув, разомлев в самой простенькой, но до одури жаркой парилке, удобно устроился на бортике бассейна и рискнул поразмышлять о собственном трудоустройстве.
Предложение Курта представляло собой определенный интерес, но и налагало определенные обязательства. Я чувствовал, что таким образом попадаю в кабалу и еще большую зависимость от своего пациента, становлюсь ему обязан и обязан крупно. Сама мысль о необходимом и обязательном присутствии в этой закрытой клинике, что говорится, от звонка до звонка, вызывала невольную дрожь и ощущение ловушки. С другой стороны, в мышеловке лежал до того аппетитный кусочек сыра, что самая разумная мышь должна была утратить инстинкт самосохранения. Боже! Я не выдержал и снова размечтался и в мечтах своих вознесся до Нобелевской премии, до получения наград из рук самой королевы в окружении пэров Британии. Что ж, это была простительная слабость: если берешься приукрашивать будущее, действовать нужно масштабно.
К моему несказанному сожалению, мне не с кем было посоветоваться. Мериен, безусловно, лишь обрадовалась бы моему карьерному взлету: хотя она постоянно, пусть и неосознанно подчеркивала, что ее интересует прежде всего моя незаурядная личность (тихо посмеиваюсь в скобках!), я видел, что наше социальное, а в первую голову, материальное неравенство ее угнетает и заставляет испытывать иррациональное чувство вины, незаслуженное и оттого мучительное.
Слайт… О, Слайт вцепится в эту возможность, как изможденный тигр в брошенную дрессировщиком кость. Слайт начнет названивать ежедневно, ежечасно, пока не принудит меня дать согласие и отправит шпионить в элитарный клуб, вызывающий у него столь болезненный интерес. Бедный наивный инспектор сочтет предложение Курта подарком небес, начисто забыв, что Мак-Феникс не из тех игроков, что игнорируют висящую на хвосте полицию. Почему-то я был уверен: все сложится таким образом, что я окажусь не в праве выдать Фрэнку информацию. Помешает ли мне врачебная этика, клятва или еще что в этом духе, но Слайт не услышит ни слова в пользу своей теории.
Беда была в том, что мне самому до жути хотелось взглянуть на «Тристан» изнутри. Побывать там, среди людей, которых Курт называет друзьями, разобраться, отчего он мчится в свой чертов клуб, что его так тянет, заставляя сидеть до глубокой ночи, отчего завсегдатаям «Тристана» вдруг понадобился штатный психиатр.
Я допускал, даже знал наверняка, что Курт не сказал мне всей правды, но он и не соврал: он за меня поручился и ему поставили условия. Я помнил, что он обещал показать мне клуб, а потому предположил, что он прощупал почву и был поставлен перед фактом. Со всем своим самонадеянным пылом Мак-Феникс взялся за мое трудоустройство и лишь на последнем этапе решил спросить согласие кандидата. А я, неблагодарный, не кинулся ему на шею.
Заказав ужин в ресторанчике неподалеку от бани, я вспоминал Нелли Томпсон и два прекрасных, начисто загубленных ею дня, свое одинокое купание и прогулки по скалам. Мне было грустно. Я терял нечто ценное, ставшее важной составляющей моей жизни, по сути из-за этой взбалмошной женщины я терял друга, временно, как я полагал, но все же, его подколки и шуточки, остроумные ходы за шахматной доской, едва обретенного партнера в снукер, отличного собеседника и просто интересного мне человека. Отныне его вечера, его ночи и уик-энды принадлежали роскошной брюнетке, а дни напролет он проводил в клубе. То, что он предложил мне, было выходом для нас обоих, возможностью общаться ежедневно, не покидая при этом Лондона, чертовски хороший вариант, но… Если бы он просто позвал в свой клуб или попросил о помощи, к примеру, поработать, пока они подыщут мне достойную замену, я бы не колебался ни секунды. Но быть обязанным ему карьерным взлетом, скандальным, неправильным, ради близости с ним, кто знает, может, и подставить свой зад ради работы в элитарном клубе – нет уж, увольте! Теперь меня оскорблял сам факт подобного предложения.
Поужинав, я вернулся к себе на квартиру и, с порога услышав звон, едва успел добежать до разрывающегося на весь дом телефона.
Звонила Мериен! Душа моя, любовь моя! Девочка моя нежная!
Улыбаясь до ушей, не снимая пальто, я сел прямо на пол в прихожей и самозабвенно отдался тихой беседе, наслаждаясь звуками ее дивного голоса. Мы обсудили все скопившиеся новости, ее и мои, мы перемыли косточки всем нашим знакомым, вновь в подробностях оговорили назначенную на будущую зиму свадьбу, оттенок заказанных пригласительных карточек (Мери придавала им неоправданно большое значение, но я не мешал ей наслаждаться мелочами). В конце двухчасового разговора Мериен неожиданно прямо сказала, что ей не нравится Мак-Феникс и мои дружеские отношения с лордом. Тогда я спросил, знала ли она его раньше, и она ответила «да». Они были представлены друг другу на одном из благотворительных балов, где Курт ухаживал за подругой Мери, Сандрой Тайлер, и Сандре этот роман стоил жизни; Мак-Феникс произвел на нее отталкивающее впечатление, Мериен повторяла, что это опасный человек, но не смогла, а может, просто не захотела мне объяснить, почему она его боится. Я лишь предположил, что в прошлом они были гораздо ближе друг другу и общались теснее, чем она стремится мне показать, что его скверный характер, его жестокость сказались на ней так же, как и на мне. Ей было, что рассказать, что-то связанное с ее грустным прошлым, ей хотелось предупредить меня, уберечь, но бедная девочка была не готова, и я не стал давить. Я на нее никогда не давил.
