Я только заметил в шутку, что начинаю ревновать ее к Курту; она рассмеялась, до того заразительно, что я и сам стал хохотать и поведал сквозь смех, что Мак-Феникс, как никогда, близок к женитьбе, в красках расписал его пассию, еще больше позабавив Мери; у нее отлегло от сердца, едва она услышала, что лорд переключился на кого-то другого, и я развивал эту тему сколько мог, а потом вдруг выпалил, что соскучился по ее соблазнительному телу, по каждому его изгибу, по каждой ложбинке, и от собственных слов у меня нестерпимо заныло в паху. Тогда Мериен стала вдруг очень серьезной и лукавой одновременно и тихо попросила меня выключить свет. Я послушно дотянулся до выключателя и застыл в полной темноте, тяжело дыша в трубку.

Она была великая актриса, моя Мериен Страйт. Полулежа на полу, сжимая одной рукой трубку, а другой обхватив свой освобожденный член, я почти видел, как она медленно разделась и прилегла рядом, я судорожно целовал трубку, тщась дотянуться до ее губ, до обнаженных грудей с розоватыми сосцами, до ее подтянутого и в то же время мягкого живота; я чувствовал запах ее пота, сладкий, терпкий, такой возбуждающий, что можно было кончить, лишь нюхая ее кожу, я зарывался лицом в ее волосы и лизал языком темную впадинку ушной раковины, прикусывал мочку и стонал, стонал от блаженства, от желания; действуя рукой в заданном ею ритме, я ощущал, что вхожу в нее, вопреки здравому смыслу, вопреки расстоянию, так некстати разделившему нас; я чувствовал ее влажное тепло, лишь самым краешком сознания цепляя, что и она сейчас откинулась в подушки роскошной кровати номера люкс и мастурбирует в такт моим движениям.

Мы кончили одновременно и какое-то время молчали, сдавленно постанывая в трубку.

– Спасибо, Мери! – кое-как совладав с дыханием, прошептал я. – Люблю тебя!

– Звони почаще, Джеймс, – я чувствовал, что она счастливо улыбается. – Такое стоит повторить!

Я хотел сказать ей что-то особенное, нежное, но слова закончились вместе с хлынувшим семенем, а в трубке отчего-то послышались короткие гудки. Мери не выдержала и отключилась первой. Стараясь не расплакаться от горя или облегчения (я все не мог решить, и оттого, наверное, сдержался), я кое-как поднялся и, собрав шарфом следы оргазма, поплелся в спальню, наспех разделся и рухнул в постель, еще ощущая вкус ее припухлых губ.

Я уснул почти сразу, но, вопреки ожиданиям, сладостное эротическое видение с Мериен в главной роли миновало меня, уступив место кошмару.

Мне приснилась ночная трасса, алый «Ягуар» и Мак-Феникс, раздираемый нездоровой и опасной ревностью. Я видел его бешеное лицо, похожее на восковую маску, видел, как лорд мчится, тараня машины, в аэропорт и берет билет до Дублина; я отчаянно пытался помешать ему, перехватить, я натравил на него полицию; они раздели его догола прямо перед кассами, но не нашли ножа, однако я знал, знал наверняка, что он среди нехитрого багажа Мак-Феникса, армейский штыковой нож с кровавыми разводами по лезвию. А потом мы оказались в Дублине, и я потерял Курта из виду, отчаянно пытаясь разыскать отель Мериен, опередить, закрыть собой, принять в себя заточенное лезвие; я мчался в такси, потом бежал, блуждал и не находил этой пятизвездочной громадины, приютившей съемочную группу, я ни слова не понимал в объяснениях случайных прохожих, больше бомжей и сумасшедших, каких-то маньяков в грязных подворотнях, а когда, наконец, попал в центр города и оказался перед сверкающим входом в отель, я точно знал, что опоздал. Что вот сейчас я поднимусь наверх, открою дверь в ее номер и увижу обнаженное тело в жутких ранах, с наивно-удивленной улыбкой на лице. Она и Курт были знакомы, возможно, близки, наверняка близки! Я толкнул незапертую дверь и увидел Мериен и Курта, и постель была залита кровью, и вся спина Мак-Феникса была изодрана ее ногтями, и на ее скуле горел кровоподтек, но это не мешало им яростно, ожесточенно любить друг друга, упиваться друг другом, совокупляться на моих глазах. Тогда я успокоился и достал из-за пояса нож, армейский штыковой нож с зазубренным лезвием. Неторопливо и уверенно подошел я к Курту и позвал его по имени. Тот обернулся с безмятежно-удивленным выражением на холодном обычно лице, чуть улыбнулся, виновато и смущенно, и в тот же миг я ударил, я всадил в него нож по самую рукоять, и выдернул, и ударил снова, и бил, бил с остервенением, в плечо, под ребра, еще, еще, опять. Пока он не перестал дергаться и дышать…

Мериен закричала, я поднял голову, и в оглохшие уши проник нарастающий вой, точно мы оказались все трое вдруг в самолете, и самолет падал, потому что я убил пилота, и Курт пытался выправить курс, впившись пальцами в штурвал, он был ранен, едва держался, но я не мог уже остановиться и снова ударил его ножом, и опять, и еще… и где-то звонили, гудели предупреждающие сигналы…

Я проснулся от телефонного звонка, и долго лежал, тупо уставившись в потолок, пытаясь определиться в надвинувшемся вдруг мире, отделить сон от реальности, вымысел от настоящего, и дышал, глубоко, часто, смаргивая соленые слезы; моя постель была мокра от пота, а пальцы упорно сжимали прихваченный с ночного столика карандаш. Я дышал и умирал от облегчения, от осознания, что все увиденное – лишь сон, кошмар, и я не убил Курта, и пилота, я вообще никого не убивал, и Мери мне не изменяла, и она в безопасности, потому что Курту нет дела до Дублина, а особенно до актрисы Мериен Страйт.

Телефон все не смолкал; я кое-как отдышался и, отдавая себе отчет в том, что звонит зараза непростительно долго и настойчиво, потянулся к трубке. Мимоходом взглянув на часы, я вздрогнул: стрелки вполне отчетливо указывали на два часа ночи. Вновь запаниковав и предчувствуя беду, я заставил себя снять трубку и сказать негромко:

– Слушаю.

Тотчас трубка взорвалась негодующим визгом.

Пары секунд недоуменного прослушивания самой грязной брани, какую могла позволить себе женщина, хватило, чтобы понять: мне дозвонилась мисс Нелли Томпсон. И, несмотря на то, что поливала она меня, что из ведра помоями, я почувствовал величайшую симпатию к этой взбалмошной девице лишь за то, что догадалась прервать затянувшийся кошмар. По всей видимости, думал я, мою карточку разыскал в бумагах Курта несчастный Питерс, покупая небольшим предательством несколько часов спокойствия и тишины, а потом до меня дошел смысл обвинений неугомонной Нелли.

– Вы хотите сказать, – перебил я прекрасную обвинительницу, – что милорд до сих пор не вернулся? – Интересно, откуда она звонит, неужели рискнула добраться пешком до Кингсайда или скачет в полной темноте по прибрежным скалам в поисках сигнала?

– Кому об этом знать, как не вам?! – завизжала на весь Пербек моя ночная собеседница. – Я знала, я чувствовала, что вам неспроста приспичило прогуляться в Лондон! Вы хуже Харли, вы сволочь! Да взгляните же на Курта: это мужик, настоящий мужик, созданный для женской любви, а вы! Немедленно дайте ему трубку, сейчас же, уверена: вы не спите!

– Я спал до вашего звонка, мисс Томпсон, – сухо сказал я (хотелось уточнить, что мирно, но язык не повернулся). – Послушайте: я психиатр милорда, а не нянька при его светлости. Если вам нужны мои услуги как специалиста (в чем я не сомневаюсь!), потрудитесь перезвонить в рабочие часы. Я принимаю с девяти до восьми по будням, по особой договоренности могу пожертвовать уик-эндом.

Нелли Томпсон молчала долгую, блаженную минуту, потом вздохнула:

– Значит, он не у вас, доктор Патерсон?

– Нет, мисс, – согласился я, отдавая должное ее сообразительности. – Милорд довез меня до дома, и мы распрощались. О его дальнейших действиях мне ничего не известно.

– Где же он может быть? – с легкой дрожью в голосе спросила Нелли. – У меня кончаются деньги на телефоне, я обзвонила местные больницы, проверила все сводки ДТП, так и не смогла дозвониться до Харли… Господи…

Я помолчал, обдумывая ситуацию, потом спросил:

– Что делает Тим?

– Лакей? – удивилась она. – Этот бездельник пытался улечься спать, но я его разбудила и заставила разыскать вашу визитку.