– Когда ты хочешь ехать?

– Да хоть сейчас! – я не мог поверить своему счастью. – Чем раньше, тем лучше, тебе ведь нужно вернуться до ночи! – и, не удержавшись, я подмигнул ему.

Он улыбнулся в ответ, пренебрежительно отмахнулся и уточнил:

– К ужину не останешься?

Я ответил, улыбнувшись шире и жизнерадостней:

– Смотря что называть ужином. Опыт подсказывает, что вам с Нелли лучше побыть наедине и насладиться друг другом по полной программе.

Курт фыркнул и скривил губы:

– Возможно, я и предпочел бы отправить в Лондон именно ее, но, увы, ты скорее перетрахаешь всю «Клеопатру», чем позволишь к себе прикоснуться. А потому, док, попробуем сторговаться. Ты пьешь с нами чай, спокойно и чинно, в лучших английских традициях, с молоком и апельсиновым джемом. Потом мы оставляем Тима командовать кавалерией, доверяем Антонелле работы в саду и едем в Лондон. Договорились?

– Разумеется! – обрадовался я. – Отличная идея, милорд!

Он посмотрел на меня со странным прищуром, потом кратким жестом велел подниматься. Выпутаться из коварного пледа оказалось непросто, ноги откровенно затекли на жестких камнях, но он и не подумал протянуть мне руку помощи, не без ехидства наблюдая за моими мучениями. Я даже подумал, что во фразе «не тронешь и пальцем» есть свои минусы и нужно подкорректировать данное лордом слово, но все-таки справился сам и выбрался из пещеры.

Мак-Феникс не обманул: мы выпили чаю, в чопорной сельской манере, смакуя приготовленные Тимом бисквиты и разговаривая о погоде. Не было переглядываний и томного закатывания глаз, не было страстных пожатий и поглаживаний колен под прикрытием белоснежной скатерти, словом, ничего из арсенала прежних чаепитий, завершавшихся поспешным бегством невольных свидетелей очередного сексуального акта.

Как я понял, мисс Томпсон дулась из-за отъезда Курта, что не мешало ей, впрочем, с искренней непоследовательностью радоваться отъезду вашего покорного слуги. Возможно, что, будучи знакомой Роберта Харли, Нелли наслушалась сплетен о гомосексуальных опытах Мак-Феникса, а потому видела во мне соперника? Признаться, у меня не было времени, чтобы копаться в психологии этой взбалмошной, легковозбудимой девушки, но я допускал и такой вариант.

Я разделял ее тихую радость. Я не мог передать, насколько мне опротивел Стоун-хаус за этот безумный уик-энд. Впрочем, я путаюсь даже сейчас, «опротивел» – не совсем верное слово, просто я не видел ни малейшего повода находиться там дольше, чем диктовали правила хорошего тона, я спасался бегством и не стыдился подобной формулировки, я мечтал о своей квартирке, о горячей ванне, о куске разогретой в микроволновке пиццы и о неторопливом разговоре с Мериен.

Я отдохнул от Курта. Теперь же я мечтал просто отдохнуть, телом, не измотанной пациентом душой. Я был счастлив, плюхаясь на пассажирское сиденье его ярко-красного «Ягуара», я наивно мурлыкал под нос нехитрый мотивчик и ободряюще улыбался приунывшему Тиму, провожавшему меня завистливым взглядом.

Десять минут полного, самозабвенного счастья, ветер в лицо, запах океана, которым я никак не мог надышаться вдоволь, фырканье Курта в ответ на мои блаженные вздохи.

А потом, сразу за Саутгемптоном, мы врезались в пробку.

Это было настолько неожиданно, что я растерялся. Мотаясь с Мак-Фениксом в Лондон и обратно, я ни минуты не потратил на бездарное многочасовое бдение под рев моторов и ругань озлобленных водителей, Курт умел выбирать дороги, и я перестал считать полупустую трассу чудом. Теперь же нас окружала тьма автомашин всех марок и мастей, безнадежно моргавших красными огоньками стоп-сигналов. За следующие десять минут мы проехали от силы пятнадцать метров, и я обреченно вытянул ноги, смиряясь с тем, что по скорости нас делают пешеходы. Увы, это был воскресный вечер, конец уик-энда. Лондонцы рвались домой.

Я взглянул на Курта, ожидая ругани, ярости, еще более агрессивных проявлений его дурного нрава, тем более, что поводов предоставлялось множество, но он был спокоен и расслаблен, поглядывал вокруг с интересом и лениво жал кнопки в поисках нужного диска. Курт улыбался, совсем как я каких-то жалких полчаса назад.

Возненавидев себя за наивность, я понял, что он предвидел эту пробку. На мою виртуозную брань Мак-Феникс не обратил внимания, но, обрадовавшись, что я подал голос, заговорил о какой-то ерунде, поделился парой последних анекдотов, потом нашелся подходящий случаю диск и ливерпульская четверка скрасила наше неспешное продвижение в сторону дома.

Подпевая Биттлам, я пытался вспомнить, отчего же раньше нам не приходилось простаивать в этом невыносимом скопище идиотов, – и не мог; я лишь предположил, что Курт намеренно гонял в такие часы, когда вероятность пробки была мала, а вспоминая наши разнообразные маршруты, я сделал вывод, что он знал пути объезда, на которые решались немногие. И если сейчас мы в пробке, значит, это кому-то нужно. Этот кто-то не любит разговаривать о делах на большой скорости, и спокойно обсудить все дома у него не получилось.

Я спросил прямо:

– Ты ведь мог миновать этот бедлам?

– А ты как думаешь? – ответил он вопросом на вопрос, тая в серых глазах насмешку.

Тогда я сказал:

– Что ж, поговорим. Времени у нас навалом. Я тебя слушаю, Мак-Феникс.

Пару минут он сосредоточенно выруливал в крайний ряд, искоса поглядывая на меня с заметным уважением. Дорвавшись до обочины, лорд включил-таки аварийный сигнал, не поленился, сходил, поставил треугольник, оберегая машину от пронырливых асов и любителей рисковых маневров, приоткрыл капот, будто в его холеном «Ягуаре» могло хоть что-то закипеть, впрыгнул обратно за руль и убавил звук.

– У меня к тебе деловое предложение, Патерсон, – спокойно сказал он.

– Я слушаю, – повторил я и невольно напрягся, предчувствуя начало новой фазы наших отношений, тот сдвиг, что позволил бы мне просчитать хоть в малой степени часть грандиозного плана Мак-Феникса.

– То, что я предложу, – вдумчиво начал лорд, – не совсем обычно и, возможно, не укладывается в рамки стандартной морали. Не общечеловеческой, нет, но… – тут он замолчал, предоставив мне гадать и ужасаться собственным догадкам. Каюсь, за выдержанную Куртом паузу мне пригрезилось даже, что он подпольно торгует наркотой и собирается взять меня в долю. Или, к примеру, что он намерен прятать у меня какие-то улики, связанные с дорсетским делом. Однако действительность превзошла самые смелые ожидания: – Но, пожалуй, мое предложение не одобрят в вашей среде, сочтя итог неэтичным.

– В «нашей» – это в какой? – рискнул спросить я, опасаясь, как бы он опять не замолчал, изучая окрестности.

– Врачебной, – без улыбки ответил Курт. – Я хочу, чтобы ты сразу уяснил: это не моя, вернее, не только моя причуда или прихоть. Я должен был дать тебе рекомендации, и я их дал.

– Если бы ты, наконец, высказался определенно…

– Я предлагаю тебе бросить практику, Патерсон, – без обиняков высказался Курт, прямой, как паровоз, – твою жалкую, безденежную практику и обзавестись новой.

– Нормально… – растерянно ругнулся я. – Уж не себя ли ты предлагаешь?

– И себя в том числе, – перебил Мак-Феникс. – Я прошу тебя серьезно отнестись к моим словам, они того стоят. Многие светила психоанализа душу б заложили за такой контракт, но мне до них нет дела. – Я хотел съязвить на тему, как им крупно повезло, но Курт гневно махнул рукой, заставляя меня замолчать. – Это солидная работа, док. Речь идет о завсегдатаях «Тристана», уверен, твой озабоченный инспектор предоставил тебе список постоянных членов клуба.

Я промолчал.

Я действительно кое-что знал о посетителях «Тристана». Перспективы открывались ошеломляющие. Из в меру известного психиатра с практикой средней руки я превращался… Я не рискнул озвучить пределы моего возможного взлета, скажу лишь, что подобных сальто в склочной и завистливой среде элитных врачей не прощали никому.

Мак-Феникс так же молча наслаждался эффектом.

Неисповедимы пути Твои, Господи. В банальнейшей пробке иногда выпадает услышать такое!