Иногда мне даже начинает казаться, что он не так уж и плох. С ним можно разговаривать. Только что он имел ввиду под «для вас двоих ничего не изменилось», я всё-таки решил не уточнять.
Проснувшись, первым делом отправил Поттеру наконец почувствовавшего себя нужным филина. Написал ему, что, мол, давай устроим мини-реюнион. Я был не уверен, что до него теперь доходят письма от простых смертных, но всё равно решил попытаться (салазаров мираж с его советами).
Мой пернатый Гермес вернулся обратно с портключом стандартного образца, зажатым в когтях.
6 ноября 1999 года
Я еле сдержался от того, чтобы не отправиться на встречу с Поттером прямо вчера вечером, но решил проявить терпение, а заодно и продемонстрировать шрамоголовому, что у меня в расписании есть вещи приоритетнее, нежели тет-а-тет с Героем-всех-и-вся. Еле дождался сегодняшнего дня.
Дом у него, надо заметить, потрясающий: от самих стен так и веет величием прошлого, эдакая мрачность, исполненная достоинства. Но, полагаю, ничего меньшего и не стоило ожидать от некогда родового гнезда Блэков. Любопытно, в курсе ли Поттер, что я, наполовину Блэк, имею на его жилище куда больше прав, нежели он сам?
Впрочем, это неважно. «Всё быльём поросло», — как сказал гриффиндорец, предложив мне сесть в кресле у камина и протянув мне гранёный стакан с огневиски.
Я кивнул в ответ на ту его реплику, но согласен с его словами не был. Любое знание, что имелось у нас друг о друге, базировалось на нашем прошлом. На взаимных оскорблениях, драках и моих подлостях. На моих проявлениях трусости и его — благородства. И на том, что бурлило за поверхностью, заставляя истлевать изнутри, по крайней мере, меня: том, что, как я напрасно надеялся, прошло и о чём я никогда не заговорю вслух.
На мой вопрос о том, почему он искал меня, Поттер спокойно встретил мой взгляд и сказал, что впечатлён. «Ты не знал о моих намерениях и добровольно заявился у меня на пороге». Повторюсь: да в жизни я бы этого не сделал, если бы не тот придурок с его странной логикой.
А потом весь мой мир поплыл — из-за переизбытка огневиски в системе, понятное дело. Разве мог шрамоголовый, взявший меня за руку (словно это было привычным явлением) и обыденно заявивший, что просто беспокоился обо мне, как-то повлиять на меня? Поэтому я только промолчал, исполненный достоинства, но и руку отнимать не стал. А на «встречу где-нибудь», предложенную им, когда я уже засобирался домой, я ответил, что смогу освободить пару часов как-нибудь на неделе.
У себя я, понятное дело, позволил себе залезть в кровать и отходить весь вечер. Представил, что это — часть сна, и почувствовал себя спокойнее.
Потому что в реальности такого просто не могло произойти.
Хотя, в этой реальности уже произошло слишком много вещей, которые до сих пор не укладываются у меня в голове.
7 ноября 1999 года
Отлично, я окончательно сошёл с ума.
Мой мираж приобрёл черты, и они идентичны поттеровским.
Он недоумевал всю ночь от моего нетипичного молчания, а я был даже не в состоянии реагировать на его подколы.
Смеяться мне или плакать оттого, что моё подсознание способно на подобные фокусы? И что бы это значило?
Ясно одно: он не должен узнать, что является копией Поттера. Почему-то мне кажется, что ему такой мой (а мой ли?) трюк будет неприятен.
8 ноября 1999 года
Мираж спрашивает, почему я неожиданно стал смотреть на него иначе. Меня удивляет его наблюдательность: казалось, что он принадлежит к крайне приземлённым типам, да и дела ему до меня мало — иногда представляется, словно бы это я вторгаюсь в ход его снов, а не наоборот.
Я не дал ему внятного ответа, вместо этого предложив сыграть в шахматы. Перед нами немедленно появилась доска с изумительными, наверняка точеными из слоновой кости фигурами. Мой собеседник молча взялся за игру, лишь изредка кидая на меня странный немигающий взгляд исподлобья.
Полный решимости, убежденный, что он и играть-то не умеет, я был небрежен и в конечном итоге был вынужден признать поражение.
Не-Поттер только усмехнулся и сказал: «А знаешь, реальный так не смог бы».
И тогда я понял, что всё это время он знал ответ на свой изначальный вопрос наверняка. Мне ничего не оставалось, как позорно сбежать от объяснений, проснувшись.
Наутро у меня в голове проскочила мысль о том, насколько нелепо моё поведение: почему я испытываю перед ним чувство вины за происходящее? Он ведь нереальный. Да даже если бы и был, что с того?..
10 ноября 1999 года
Мальчик-Который-Выжил. Мальчик-Который-Победил. Мальчик-Который-Выпил-Всю-Мою-Жалкую-Душу.
Он — мой личный дементор. Я не имел права его любить, и причины на то я мог перечислить по пальцам:
1. он нечистокровный;
2. мы заведомо оказались бы по разные стороны баррикад;
3. мы слишком непохожи;
4. он украл нашего домовика, да и вообще — отец ненавидит его;
5. он ненавидит меня;
6. ему нравятся девушки;
7. я недостоин его.
И я перечислял: ночами, крепко зажмурив глаза, впившись ногтями в мякоть ладоней до боли, я мысленно приводил их все, в нелогичной, слепой надежде на то, что на следующий день перестану чувствовать к нему эту колкую нежность, вспарывающую меня изнутри, выпускающую моих демонов наружу.
А сегодня он сказал мне, что чувствовал то же самое.
Вернее, прозвучало это так: «Мне было хорошо известно, что это абсолютно невозможно, и всё же, Малфой, я никогда не переставал мечтать, что и ты мог бы чувствовать ко мне то же, что я — к тебе».
Никаких «я люблю тебя» напрямик, ни хронологических рамок, ни причин, ни вообще каких бы то ни было пояснений.
Только зелень глаз, заполонившая весь мой день — и моя полная неспособность быть внятным как итог.
Пожалуй, так себя ощущаешь, когда воплощается мечта, не так ли?
========== Who I’d Be With Him ==========
15 ноября 1999 года
Мираж спросил, раздражает ли меня, что Поттеру не интересны мои чувства — корысть меня толкает в его объятия, похоть юности или что-то настоящее.
Я смотрел на него в тот момент, прямиком в стеклянную зелень его взора, и думал о том, что в нём есть от прототипа и есть ли вообще, не считая внешности.
Поймав мой взгляд, он кривовато улыбнулся и подошёл ко мне вплотную. Вздёрнул мой подбородок тёплыми дрожащими пальцами и держал цепко, а я не вырывался. В тот момент мне было тяжело анализировать происходящее, мысли метались в голове от близости высившейся передо мной фигуры и от непроизвольного страха.
«Ты этого хочешь?» — спокойный тон с лёгким оттенком презрения.
И после этого меня шарахнуло от него, словно в меня бросили Бомбардой. Символизм его жеста в секунду стал простым и понятным: желание подчинить, желание сломать.
Мне хотелось затопать ножкой, что ребёнок, и удариться в истерику. Бить по полу, крича о том, как он ошибается.
Хорошо, что я проснулся до того, как позволил себе опуститься до этого уровня, пусть бы меня и никто — или почти никто — не увидел.
20 ноября 1999 года
…Я смирился со многими реалиями своей новой действительности, не задавая лишних вопросов. В конце концов, ничего было уже не изменить, да и будь ситуация иной, имей я эту возможность, я бы вряд ли решился.
Малфои должны всегда руководствоваться осторожностью, из раза в раз ставя своё благо в контексте сохранности рода выше всего остального.
Гриффиндорцы склонны называть подобное проявлением трусости.
