Это малая цена, правда.

Жаль только, что даже миражу я не могу рассказать о том, как всё есть на самом деле. Но здесь причина другая — он и знать не хочет.

13 мая 2000 года

У меня нет слов, чтобы описать это.

Но я и не могу не написать об этом — слишком больно, странно, щемяще.

Впервые я переживаю подобное с той поры, как очнулся в Мунго: словно у меня c глаз спала пелена, или, скорее, словно сначала я тонул, захлебываясь, а потом у меня открылось второе дыхание.

Правда — и освобождение, которого я не желал — пришли ко мне во сне, как и многое в последнее время. Прошлой ночью я пошёл спать в нервном ожидании. Я хотел вновь увидеть его, услышать его, ощутить его присутствие в моей жизни, пусть и столь условное, как бы эфемерное. Его, моего не-Поттера. На тот момент я как будто бы мысленно смирился с тем, что человек, которого я…полюбил (какое тягучее, странное слово) — не более чем мираж, продукт моего обессиленного проклятием воображения. Однако отказаться от него, казалось, было выше моих сил.

И вот я закрыл глаза, переполненный болезненным предвкушением встречи и презрением к себе, а очнулся на Астрономической башне Хогвартса. Это была теплая ночь, небо было чистое как слеза, и над моей головой лукаво сверкали мириады звёзд. Идеально, как и всегда.

«Наконец-то ты решил вылезти из четырёх стен, Малфой, а то всё дома да дома», — насмешливо сказали у меня за спиной. Мне не нужно было поворачиваться, чтобы знать, что это был мой мираж. Салазар его подери.

«Я не был осведомлён о том, что могу менять антураж. В конце концов, это же твой мир». — Обернувшись, я бросил на него пристальный взгляд — за что он подвергает меня таким мукам? Впрочем, в качестве реакции я не ожидал от него ничего, кроме разве что нарочитого недоумения или неуклюжей смены темы. В конце концов, он избегал разговоров о себе и своём мире — пространстве грёз — всё это время, так с чего бы ему начинать теперь?

Поэтому для меня стало неожиданностью то, что после моих слов его как будто передёрнуло от негодования, и, наконец, он заговорил, отрывисто рубя фразы:

«Ты, несчастный хорёк!.. Как ты смеешь! «Мой мир». Да ты что? Я живу в мире, из которого мне нет выхода. Мире, где не жрут ничего, кроме креветок — или это устрицы? Знаешь, что — я никогда не пойму разницы! Это. Твоя. Салазарова. Мечта. Читать дни напролёт французскую поэзию пера всех этих Рембо, Верлена, Бодлера. Тьфу, аж сам не замечаешь, как начинаешь растягивать слова! А ведь в какой-то момент становится так невыносимо здесь, что волей-неволей читать начнешь. Или слушать это невыносимое бряцание по клавишам. Или пить эту красную бурду — где, спрашивается, тыквенный сок, а, Малфой? Ну хоть бы раз его ты захотел! Ан нет, будто и не потчевали тебя обедами-ужинами как всех остальных смертных в Большом Зале. Сколько можно упиваться своим уединением? И летать на метле и ловить снитч из раза в раз? Или пялиться на эти стены цвета съеденного солнцем изумруда? И главное, чтобы никто не лез в твою рутину. Тебя действительно устраивает, что здесь больше никого нет. Гробовой покой. Так поздравляю, ты один, ты победитель, ты на коне! Только я — не часть всего этого, я не часть мебельного гарнитура в твоём драгоценном Мэноре и не твой ходячий дневник, на который можно лавиной выплескивать твои мысли! Поэтому… Поэтому, Драко», — его голос, охрипший и чуть надрывный, стал ниже на пару тонов и пустил мурашки по моему позвоночнику, — «позволь мне уйти отсюда».

«Уйти?» — я непонимающе моргнул, всё ещё пытаясь переварить потрясение от монолога моего обычно немногословного знакомого. — «Ты не можешь уйти. Это сон».

«Малфой, ты это сейчас серьёзно? Ты проводил со мной время месяцами. Правда думал, что это один и тот же сон? Да ещё и такой реальный, такой детальный? Надо же».

«Что?» — встрепенулся я, замерев при виде его лукавой и чуть сумасшедшей улыбки.

«Я тебя кем только не обзывал в школьные годы, вот только на болвана так и не решился. А надо было».

«Эй! — возмутился я. — Я был самым умным студентом в Хогвартсе. Одним из», — быстро пробормотал я себе под нос для создания впечатления честности.

Этот идиот неожиданно приземлился на отделанный мрамором пол рядом со мной и наклонился вперёд, всматриваясь в мое лицо, глядя на меня с чуть ли не родительской нежностью. Будто я был карапузом, которому пока и палочки не доверить. Бесит.

«Да, Драко. Ты им был. Но, очнувшись после трёхлетней спячки, ты нацепил на себя кокон равнодушия и сложил свои хоречьи лапки кверху. Мол, делай со мной, что пожелаешь, жизнь. Ты и на шестой курс пришёл с тем же отношением. Безвольный».

«Неправда!» — заорал я ему в лицо. От злобы я весь вспыхнул.

«Ну да», — хмыкнул мой собеседник, — «именно поэтому ты писал об этом в своём дневнике. Что, не так?».

Я застыл, не веря своим ушам. Секунда — и я на ногах, а моё сердце бешено бьётся.

Если он действительно читал его, то ему знакома изнанка моей души, вся моя подноготная, то, кем я был — и кем отчаянно боялся остаться. Не стоит удивляться, что ему невыносимо проводить со мной время. Чьи-то внутренние демоны не особо способствуют разгоранию симпатии.

Мои губы дрожали, и всё, что я смог спросить у этого странного человека, который казался теперь реальным как никогда, это простое: «Как?». Я не уверен, что именно я хотел узнать: как он прочёл дневник, на котором были чары невидимости, или как он изначально его заполучил, или как он относится ко мне после ознакомления с ним. Последнее было особенно глупым, конечно же, и я ненавидел себя за то, что меня подобное вообще могло волновать.

Он же тяжело вздохнул и, поднявшись с пола, подошёл прямо ко мне. Я в который раз за время общения с ним подметил, насколько он неуклюж: всё равно что большой щенок на кривых лапах, который однажды забрёл в сад Малфой-мэнора и которого я безуспешно упрашивал оставить мне. Это была неуместная и одновременно очень логичная мысль, ведь я и его хотел оставить, несмотря на то, что с ним нельзя было нормально поговорить.

И пока я пытался отвлечься в своих мыслях, этот бестактный тролль безмолвно сгрёб меня в объятия и вжался мне носом в висок — ни ответа тебе, ни привета. Меня волновала его близость, но мои [паршивые] гордость и подозрительность не позволили не то, что обнять его в ответ, но хотя бы дать этому мгновению продлиться, — и я пихнул его в грудь, отталкивая.

«Ты отвечать на мой вопрос будешь?».

«Ах, ну да. Куда же без ответов», — он криво усмехнулся. — «Я подобрал твой дневник вместе с остальными твоими вещами после того, как он запустил в тебя тем проклятьем. Сначала я думал: «Так ему и надо, этому слизню,» — но потом мне стало жаль тебя. Он хотел тебя уберечь от того, чтобы стать Пожирателем, так я понял. Но кто дал ему право решать, скажи? Это была твоя жизнь: хочешь, отправляйся в кругосветное путешествие, а хочешь — служи безносому ублюдку. А так ты как бы и умер, не совершив своих ошибок», — не-Поттер/Мерлин-Его-Знает-Кто шумно вдохнул воздух и упёрся взглядом в пол, словно не мог больше выдерживать моего потрясенного взгляда. — «Ну, то есть не совсем умер, да. Но beatitudo in morte***… После него тебя больше нет. Кроме твоего, пока нет ни одного зарегистрированного случая, когда бы маг…», — он осёкся. — «Я говорю, как Гермиона Грейнджер. Короче, все твои чары были развеяны. И я смог прочитать дневник».

Салазар! И как можно было об этом говорить в таком вот повседневном тоне, как будто он мне рассказывал о том, какое растение сегодня сажал в теплице профессора Стебль!

«Beatitudo in morte». «Он». Ясно. Подробностей я не получу, верно?» — Этот придурок открыл было рот, но я лишь махнул на него рукой: мне было и так примерно ясно, что он скажет. — «Тогда ответь мне на ещё один вопрос. И я отстану».

Он повернулся ко мне спиной и часто-часто замотал головой из стороны в сторону. Всё моё существо дрогнуло от его детского упрямства. Сам плохо осознавая, что я делаю, я подошёл к нему почти вплотную и, касаясь губами мочки его правого уха, прошептал: