– Ты смотри, кого привёз! Она даже месить тесто не умеет! Кулаком все нормальные люди мешают, видишь? – она показала, как кулаком надо бить по тесту.

– А мне бабушка, всегда говорила, что тесто ласку любит. И с ним надо по-доброму обращаться.

– Небось, бабушка твоя неумехой была и ты такая же! А моя бабушка говорила, чтоб хороший замес получился надо, бить его до седьмого пота! До мокрых штанов. А раз непонятлива, так тебе надо заместо теста поддать!

В следующий раз свекровь приметила, что опару Люба начинает делать с взбивания «гоголь-моголя». Взбивает сахар с яйцами до полного его растворения. Люба пыталась объяснить, что школьнику известно, что сахар тяжёлый, его надо взбить до полного растворения, тогда пироги будут лёгкими, упругими.

– Ты эти барские штучки выкинь из головы, мы крестьянских кровей и приучены всё по своим правилам делать!

– В каждой семье свои рецепты, свои правила. Не нравится, сами делайте, – ответила ей молодая сноха. За что вечером опять была бита мужем до посинения за дерзость матери.

Что Любе было обиднее всего, пироги не залёживались. Свекровь кривилась, всячески стараясь показать какую гадость ей приходится поглощать. Но сама больше тесто не делала и пирогов не пекла. А Люба, от греха подальше, с тех пор ставила тесто только тогда, когда все спали. На рассвете. Но просыпаясь, уловив вкусный запах подходящей опары, свекровь неизменно справлялась:

– Как тесто делала, по-нашенски?

– По-вашенски, – чтобы отстала, отвечала ей Люба.

– То-то же, – раздражённо произносила свекровь.

Сколько раз Люба хотела уехать к родителям. Развестись. Однажды Николай так исполосовал её ремнём, что бросив всё и заняв на дорогу денег у новой подружки Маши, с которой работала вместе на дойке, она поехала домой. Но мать особо и не слушала рассказ дочери, постоянно прерывала её.

– Ну, что поделать, все мужики пьют, да бьют. И твой папаня меня охаживал. Уехала, приживайся. Мне ещё двоих пристраивать надо.

Через день приехал Николай. Просить прощения стал. Так мать и рада была, не знала, как выпроводить молодых. Отец, правда, поговорил с зятем наедине.

– Больше он тебя пальцем не тронет, а если тронет, ты доча, сразу мне сообщи.

– Нет, в родительский дом обратной дороги нет, – тогда решила Люба.

С рождением сына, бить муж стал её меньше, но пить стал больше. Придирки и упрёки свекрови удвоились. Люба разрывалась между вечно пьяным мужем, сварливой жестокой свекровью и малышом. Как-то, когда у Феденьки уже стали резаться зубки, она дала ему баранку, и не заметила, как малыш рассосал её своими белыми от воспаления деснами. Маленький кусочек застрял у него в горле. От услышанного детского кашля, у Любы задрожали руки. Забежав в комнату, она увидела сына с уже почти синим личиком. Следом влетела в комнату свекровь с криком:

– Убила! Убила кровинку! Она налетела на Любу и стала бить её, пытаясь схватить за волосы. У Любы, видно сработал материнский инстинкт. Она с силой оттолкнула свекровь и кинулась к малышу. Нажав на пухлые щёчки малыша, она указательным пальцем подцепила кусочек, застрявший в маленькой гортани. Сын схватил ртом воздух, кашлянув ещё раз, и освободил себя от смертельного куска.

Расплата наступила ночью, когда в комнату, где лежала на кровати Люба с малышом, зашёл давно уже пьющий на стороне и озверевший от рассказа свекрови о негодной невестке Николай. Схватив жену за волосы, он бросил её на пол. Падая, она ударилась головой об угол прикроватной тумбочки и на затылке появилась кровь, которая немного остудила пыл пьяного изверга. Кровь струйкой текла на ночную сорочку, но Люба не замечала этого. Она схватила маленького кричащего от испуга Федю и выскочила из дома.

Крепко прижимая к груди сынишку, она бежала по протоптанной в снегу тропе босая не замечая боли от колкого наста, оставляя на скользкой тропинке кровавые следы. Растрёпанные волосы мешали бегу, падая на глаза замёршими кровавыми сосульками. Ребёнок, плача, неожиданно захватив холодный морозный воздух, на несколько секунд задохнулся и замолчал. Любаша попыталась окаменевшей от холода рукой подобрать сползающее тёплое детское одеяло, которое интуитивно схватила вместе с ребёнком из кроватки, но оно раздуваемое резкими порывами ветра предательски открывало тельце малыша, одетого в легкие, уже давно мокрые ползунки.

– Убью, сука! – слышался пьяный крик мужа из открытой настежь двери.

– Коля, Коленька, сыночек, успокойся, закрой дверь, простынешь. Ничего, набегается, прибежит, – плача причитала свекровь, стараясь завести пьяного сына в дом и закрывая за собой двери.

– Сына пусть вернёт! – не унимался тот, отталкивая мать, – кому сказал, дрянь, сына на место положи! Убью!

Люба выскочила из приоткрытой калитки на улицу и не чувствуя боли и холода добежала до двора своей единственной подруги Маши, дом которой стоял через двор от дома Митрофанихи.

– Помогите, помогите! – кричала она срывающимся от боли и страха голосом, вбегая на крыльцо.

В окне дома зажёгся свет. Отодвинулась занавеска и Маша, не разглядев непрошеных гостей через разукрашенное морозом замысловатыми узорами стекло, высунулась в форточку.

– Кого ещё принесло?

– Маша, помоги, – еле шевеля синими губами, из последних сил просила женщина.

– Господи, Любка, ты что ли?

Заскрипели двери в сенях. На крыльцо выбежала Мария в ночной сорочке с накинутым поверх неё пуховым платком.

– Мамочки мои, Любка! Что же это делается? Дитя уморите! – она взяла у обессиленной подруги плачущего ребёнка. Войдя в дом, почувствовав тепло и безопасность, Люба рухнула на старенький чистый половик, лежащий на полу в прихожей.

– Господи, Любка, ты же дитя чуть не уморила, – причитала женщина, снимая с малютки мокрые замёрзшие на морозе ползунки и кофточки. Закутав маленькое дрожащее тельце в снятое с протянутой в комнате верёвки махровое полотенце, она положила ещё плачущего мальчика на топчан. Накинула на него пуховой платок, а сама кинулась к стонущей Любе.

– Господи! Ирод, он опять голову тебе проломил, смотри кровь идёт.

Маша помогла Любе подняться и лечь рядом с ребёнком на топчан. Метнувшись в другую комнату, она принесла подушку, тёплое одеяло и лёгкий халат.

– Не даст свекровка тебе житья. Она же змея, змеёй. И этот Колька твой, тоже, алкаш конченный, – причитала она, снимая с подруги мокрую ночную сорочку, в которую та была одета, помогая ей натянуть на себя халат и укрывая Любу тёплым одеялом. Люба дрожала всем телом так, что казалось стук её зубов, был слышен во всём доме.

– Маша у тебя молоко есть? – еле проговорила она.

– Да есть, уже грею, – вылив тёплое молоко в чашку, она вынула из буфета начатую бутылку водки. Налив в рюмку чайную ложку алкоголя она добавила немного воды и сахара. Быстро размешала полученную смесь, взяла ребёнка на руки и стала быстро вливать её в рот полугодовалого малыша. Усталый измученный ребёнок не сопротивлялся. Он пил, забавно скручивая язычок в трубочку, морщась от гадкого вкуса питья. Проглотив немного жидкости хныкал, но опять открывал ротик. Малыш раскраснелся от тепла и разбавленной водки его глазки стали закрываться от усталости, перенесённого шока и наступившей вдруг тишины. Но женщина не давала ему уснуть, а всё поила и поила тёплым молоком с разбавленным в нём кусочком сливочного масла.

Положив успокоившегося ребёнка рядом с матерью, Маша выложила на стол кружок ливерной колбасы, шматок сала, хлеб и два сваренных вкрутую яйца. Оторвав от какой-то тряпицы лежащей в столе лоскут, она смочила его водкой и, раздвинув волосы на голове Любы, стала вытирать кровь.

– Это он тебя сегодня по-божески приложил. Поцарапал только. Не так, как в прошлый раз. Не плачь, успокойся. Давай пей, быстрее согреешься.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.