Через три минуты волосы и платье уже были сухими. Оставалась лишь одна нерешённая проблема: грязное пятно на юбке. Впрочем, теперь она казалась не столь важной. Некоторые неприятности можно оставить на потом.

Уходя, я долго слушала благодарности. И думала о том, какими разными бывают люди и как их ломают обстоятельства. Я ненадолго оставила Ленор, не пожелав потакать её капризам, и тут же поймала проклятья в спину. А за двадцать четыре спокойных часа для незнакомого занемогшего, после которых боль неизбежно вернётся, получила уйму добрых слов, да ещё и помощь.

Когда я вышла на аллею перед Храмом, темнота уже наводнила улицы. Беззвёздное небо опрокинулось на город, как синее шерстяное покрывало. Дождь, наконец, успокоился: теперь лишь редкие капли падали вниз, оставаясь кругами на лужах.

Дежурство закончилось. Я шла домой, волоча неожиданно отяжелевший чемоданчик. И надеялась, что завтра будет лучше, чем сегодня.

– Где ты пропадала весь день? – врезалось в уши, едва я перешагнула порог.

Я застыла в дверях, не в силах даже поднять взор на мужа. Йозеф коротал время в раскладном кресле у растопленного камина, вытянув ноги в полосатых вязаных носках. Он, как всегда, не удосужился ни отпереть калитку, ни взять мои вещи, ни принять вертикальное положение.

– Я?! – сорвалось с губ.

– Ты, Сирилла, – Йозеф лениво повернул голову, но так и не поднялся с кресла. Его щёки, заросшие щетиной, залоснились в свете открытого огня. – Не я же.

Я скинула у порога искорёженную обувь. Кажется, туфли после сегодняшнего приключения отправятся на помойку. Прошла в гостиную, протопав по дощатому полу, и бросила чемоданчик на диван. Отчитываться перед Йозефом не было ни малейшего желания. Мы давно уже не только не делились личными переживаниями, но и не спали в одной постели.

– Сирилла, – монотонно повторил Йозеф, запахивая полы халата. – Я тебя спрашиваю.

– Как будто бы не знал, что я дежурю сегодня, – бросила я в пустоту, накалённую раздражением и свечными огнями.

– Бедненькая. Устала, должно быть. И проголодалась, – в голосе моего мужа, однако, не слышалось и капли сочувствия. – Я тоже голоден, Сирилла. Переоденься и приготовь поесть. Мы хотя бы поужинаем вместе.

– Я с ног валюсь, Йозеф, – отрезала я. – Не до еды мне. Почему ты сам не мог что-нибудь сообразить?

– Кухня – женское дело. Не заставляй меня умирать с голоду и заниматься тем, чем я не должен.

Запах оплавленного воска неожиданно стал явственным и острым. Я зыркнула через плечо. Два круглых карих глаза, выглядывающие из-под длинной чёлки, держали меня в фокусе. Этот взор подтверждал, что Йозеф будет биться за свою точку зрения до последнего.

Имеет ли смысл противоречить ему сейчас, когда у меня нет сил даже перекусить? Ведь спор будет бесполезен. Я никогда не добьюсь от мужа ни понимания, ни заботы, ни желания разделить мою нелёгкую долю. Даже вечером, после субботнего дежурства, когда вымотана до предела и не держусь на ногах.

Когда хочешь изменить то, над чем не властен, приходит ярость. Вливается в кровь огненным потоком, ошпаривает виски, стучит в голове частыми ударами пульса. И занавешивает глаза чёрным. Да так, что за этой пеленой не видишь ни того доброго, что было, ни других, ни себя.

– А что же ты должен тогда?! – не выдержав, подлетела к креслу и топнула ногой. Половицы заскрипели, но выстояли. Лишь посуда в серванте жалобно звякнула. – Всё здесь делаю я! Я зарабатываю на жизнь, я готовлю, я убираюсь, я стелю тебе постель и стираю рубашки, я даже в стоке ковыряюсь и чищу выгребную яму! А ты в знак благодарности не можешь хотя бы раз уступить мне!

– Что?!

Взгляд мужа стал острым и пронзительным. Таким и убить можно. Вот и мне показалось, что в горло влетело лезвие и вышло со стороны спины, протыкая насквозь. Ощутила себя выпотрошенным цыплёнком и на миг забыла, как дышать. Я потёрла горло, прогоняя иллюзию. Не помогло.

– Кажется, ты забыла важные вещи, Сирилла! – Йозеф вскочил с кресла и выпрямился, как струна.

Брови мужа, задёргавшись, сошлись над переносицей. Грузная тень нависла надо мной, как саван смерти. Рука Йозефа взвилась в воздух, и тень дала отросток – щупальце чёрного недуга, не иначе. Широкая ладонь с глубокими линиями мелькнула надо мной: того и гляди, опустится на затылок! Я сжалась в комок и инстинктивно прикрыла голову руками, готовясь принять удар.

Однако боли не последовало. Как и удара. Лишь тишина стала гуще, законсервировав нас в остановившихся секундах. Казалось, что даже часы перестали тикать.

Не знаю, сколько мы стояли так, друг напротив друга. И когда я уже хотела взять на себя вину и покаяться, лишь бы прервать никому не нужный конфликт, голос Йозефа прорвал затянувшуюся тишь.

– Сирилла, ты живёшь в моём доме, – сказал он. – Мы по-прежнему муж и жена. Я ношу твою фамилию. А ещё, Покровители уже двенадцать годовых циклов не дают тебе ребёнка. Хочешь продолжать жить тут – будь добра, плати хоть услугами.

– У нас нет понимания. Я расторгну наш союз, – сорвалось с моих губ, и я снова съёжилась, опасаясь, что Йозеф не выдержит.

– Я давно этого жду, – выдавил Йозеф мне на удивление. – Но никак не дождусь. Имел бы право – сам давно бы порвал с тобой, но дурацкие Устои и Положения ни во что не ставят мужчин. А ты – эгоистка, держишь меня при себе и играешься. Тебе ведь просто не хочется возвращаться в твою гниющую развалюху. Потому что на нормальную квартиру твоего дохода никогда не хватит.

Каждое слово, слетающее с его губ, прошивало насквозь. И, что самое ужасное, Йозеф был прав. Но и я была права тоже. Вот только у наших правд не было точек соприкосновения. Они не сшивались в одну истину, которая могла бы стать нашей общей.

Не ответив ни слова, я нырнула в боковой коридор. Ноги вынесли меня в маленькую кухню с видом на захламлённый задний двор.

Я сорвала с крючка старый домашний халат и накинула его прямо поверх платья. Открыв окошко погреба, вытащила ощипанную тушку утки, отмыла её и натёрла солью и специями. Растопила печь. Пока резала лук – чихала в кулак и вытирала слёзы. Вот и пришла пора благодарить Покровителей за то, что дождь смыл всю косметику.

Я нафаршировала утиную тушку гречневой крупой с жареным луком и положила поверх ломтики яблок. Замахнулась иглой с толстой нитью и стянула тушку, да так плотно, что начинка полезла через горло. При этом я едва не пришила кружевную оторочку рукава к утке и пару раз укололась. Теперь главное следить за временем, чтобы блюдо без потерь дошло до кондиции.

С чувством выполненного долга я швырнула утку в печь. Есть не хотелось совершенно. Стараться ради Йозефа – тем более.

Когда я гневалась на мужа, я старалась воскресить в памяти всё лучшее, что у нас было. Раньше это помогало. Теперь же вместо счастливых картин молодости всплывали обиды, и я никак не могла прогнать их дурное послевкусие. Я снова и снова вспоминала те моменты, когда Йозеф не утешил, не подошёл, не спросил, не позаботился, не помог… И двух роскошных меринов в нашей конюшне. А потом – общественную повозку, на которой я ежедневно возвращалась домой.

Я не обязана была брать на себя всё, но брала снова и снова…

***

Когда я добралась до своей спальни, часы показывали десять. Стянув через голову грязное платье и отправив его в корзину для белья, я нырнула под одеяло. Мелодия дождевых капель, колотящихся о стекло, и далёкий шелест листвы убаюкивали и возвращали спокойствие. Ветерок, врывающийся в открытую форточку, мягкими волнами скользил по занавескам.

Тревога растаяла, едва голова коснулась подушки, а усталость неожиданно стала приятной. Разлилась по мышцам терпкой тяжестью, смежила веки, понеслась чередой образов перед закрытыми глазами… Вслушиваясь в тиканье часов, я подумала о том, что жизнь, пожалуй, не так и ужасна. Я – дома, завтра – выходной. Можно будет поспать подольше, и я, пожалуй, позволю себе эту роскошь. Я это заслужила.