Раздевшись, пошёл париться, кошка за ним, легла под лавочку, вытянулась и греется. Мишогу долго парился, стараясь выгнать боль из спины, руки, ноги отошли, а вот спина не поддаётся. Кошка наблюдала за ним, иногда перекатываясь на спине,– такая потешная. Ему «дурновато» стало, вероятно перепарился, и он вышел в предбанник. Кошка за ним, запрыгнула на лавочку, растянулась, мурлычет от удовольствия. Он приоткрыл дверь на улицу, впустить воздуху свежего. Присел на лавочку спиной к кошке, сидит, дышит, немного откинувшись спиной о стену.

Глаза прикрыл, и вдруг чувствует, кошка лапой упёрлась ему в поясницу, уверено и твёрдо. И боль стала покидать сразу всё натруженное тело, она как бы утекала в кошачью лапу. Мишогу сидел, очень «удивлённый». Она убрала лапу и тут же приложила другую, но уже по-кошачьи мягко и стала тихонечко мурлыкать, вероятно, успокаивая Мишогу. Его тело стало как бы «озаряться» изнутри, наполняясь какой-то живительной энергией, ему показалось, что он даже лучше слышать стал. Потом кошка спрыгнула на пол и молча, ушла в открытую дверь. И ничего не сказала. Если бы сказала, он не удивился бы.

Потом он мылся, с удовольствием натирая мочалкой, как бы новое чувствительное и управляемое тело. Когда оделся и вышел на мороз, остановился ещё раз посмотреть пейзаж, совершенно поэтический. Странно, но всплыли в голове стихи, которых не знал:

– Падают от звёзд, и устилают землю,

– Иероглифы – снежинки.

– Какое длинное письмо.

Но сарай всё портил. «А зачем весны ждать, – вдруг подумал он, – завтра и разберу».

И тут он обратил внимание, – из сарая шёл пар. Он протёр глаза. Да, из сарая идёт пар, как будто там сидит кто-то, – распаренный. И следов не видно, – вокруг сарая.

– Однако, – произнёс он, как бы о чём-то догадываясь.

– Ну и как, это я, – а?

– А, пусть стоит, весной покрашу, красиво будет, – опять сказал вслух, как-бы убеждая самого себя.

И с чувством правильно решённой загадки пошёл домой. Мелькнула мысль: «А у неё, у этой как бы кошки, блохи есть?». Вздохнул и вслух сказал: «Надо медовухи выпить».

– А чё, – правильное решение.

– И повод есть хороший.

– Сарай не надо разбирать.

******От автора: «Вспоминая этот случай, я удивляюсь, – мне не было страшно».

– Странно, – как в сказке.

Где-то, когда-то, кто-то, – геройски погиб.

Прикрывая собою…

– Господи, – почему? «Нахрена», – всё это? И почему, это, – именно со мной? Зачем?

Эти вопросы, волновавшие философов на протяжении долгих столетий, – задавал Серёга. Лёжа на больничной койке. Полностью «забинтованный», и в гипсе.

Странное существо, – мужик. Пока не окажется в гипсе или бинтах, таких вопросов не задаёт. А когда рискует, по работе, или по какой другой причине, думает, что ему точно повезёт, или вообще не задумывается о травмах и инвалидности.

Пришёл Саня, обросший и не расчёсанный, своим видом пугавший женский персонал больницы. Стукнул ногой по кровати, – не сильно.

– Чё, жалеешь себя? Лежишь, весь такой святой, и думаешь, – почему это с тобой произошло, зачем?

Сергей, удивлённо и злобно, «зыркнул» на Саню.

Тот перехватил его взгляд, и обрадовался: «Думаешь! Жалеешь себя, несчастного. Слёзы проглатываешь. Я тоже так лежал и тоже так думал. Тебе ещё повезло, стоял бы поближе, всё, был бы инвалидом, а переломы срастутся и мясо зарастёт». Он сделал злобное лицо, и наклонился к Сергею: «А почему ты, не стоял поближе?». Сергей от злости прищурился. Ведь сказать, и сделать ничего не может, весь в бинтах и гипсе.

– Хочешь знать? Как один дед пояснил: «Мужская жизнь проходит под постоянным риском стать инвалидом. И тут уж мироздание решает, куда тебя сортировать и к чему готовить, и как разыграть твою карту».

– Кстати, я тут «мумиё» тебе притащил, чтоб кости лучше срастались и швы на шкуре крепче зарастали. Патологоанатом посоветовал. Можешь обижаться, можешь, нет, но мне кажется, он не хочет тебя потрошить. В кишках твоих рыться, мозг изучать.

Сделал задумчивое лицо.

– Странно, – чем ты хуже других? Или лучше, – ехидным голосом, и вслух, размышлял он.

У Серёги аж гипс раскалился от злости. Он не догадывался, что Саня делает ему «психическую инъекцию». Для поднятия сопротивляемости организма. Иногда шахтёры так делают.

– Давай лучше про деда этого расскажу.

Посмотрел на Сергея, который даже «мама» сказать не мог. И сказал, прокурорским, голосом: «Молчание знак согласия».

– Эй, ты хоть живой, а то я может быть, уже двадцать минут с трупом разговариваю.

И потыкал Сергея пальцем.

– ЫЫЫЫ, – донеслось из-под бинтов.

– Живой, – обрадовался Саня, – не труп.

И подмигнул медсестре, дежурившей у кровати.

– Так вот про деда.

– В шахте, – на Севере. Монтировали мы как-то привод конвейера, в проходческом забое. А короче и понятней, из железок тяжёлых собирали механизм. Из разных железок, весом от двухсот килограмм до пятисот. А у нас в наличии только ручные «тали», – лебёдка такая. Корячимся над этой работой втроём, звено проходчиков, надо поднять одну железку на метра полтора – два, пододвинуть ломами, и прикрутить болтами к другой железке. И так потихонечку собираем механизм. Вот одна из железок сорвалась, и по моему, умному, лицу ударила. Вскользь. Порвало только кожу, стоял бы ближе, из меня получился бы умный, но некрасивый инвалид. А ещё ближе, на сантиметр, измазанный в шахтной грязи кровавый труп, – неумный. Потому что мозги валялись бы на почве.

– В больнице, доктор зашивал, а сестричка – ассистентка, почему-то нервничала и переживала, чтоб нос ровно получился. Ну, что из этой затеи получилось, ты видал у меня на лице. Надеюсь, и сейчас видишь, но молчишь.

– Это сейчас не очень страшно выгляжу, а первое время – жуть.

– Пока на «больничном» был, по травме, – отпуск подошёл. Собрался я на «юга» съездить, отдохнуть на солнышке. Но мужики не советовали с таким лицом ехать, – народ пугаться будет. Поэтому я в деревню решил ехать, поживу один – как монах. Билет купил плацкартный, «купе» не было, и поехал. Мечтая отдохнуть от суеты. Молочка, из-под коровы, попить. Рыбку на удочку половить, за временем не следить. Эх, да что там говорить, – мечта любого шахтёра, или поэта.

– Поезд «пассажирский», – возле каждого столба останавливается. Сижу, в окошко смотрю, – интересно. Всё время самолётом летал. А тут люди разные едут,– выходят, другие садятся. На остановках бабушки картошкой варёной торгуют, огурчики малосольные, грибочки маринованные. На других остановках, ягоды из лесу, грибы свежие, бывает,– рыбу вяленую торгуют. Иногда в лесу остановимся, постоим и дальше едем, зачем останавливались, кого ждали, – непонятно.

– Вот на одной из таких остановок сел в вагон дед, и расположился в моём купе.

– Сергий, – представился дед.

– Он был среднего роста, седой и волосатый, руки сильные и волосатые, даже из ушей густые, седые волосы растут. И двигается, будто перекатывается, как ртутный шарик. Глаза, на удивление, – синие. Лицо доброе, совсем как домовой, из народных сказок.

– Я чай заварил. К чаю изюм приготовил, шоколад самодельный, как положено, с тёртыми орехами. Пьём чай не торопясь. Глядим в окошко вагона, разговариваем. Пообвыкли немного. Он смотрит на меня: «И где тебя так?».

– Да, – в шахте.

И рассказал, что да как, про сантиметры, которых не хватило до инвалидности, или до смерти.

– Бог миловал, – говорю, – обошлось.

Сергий и говорит: «Да нет, не миловал. Видно мироздание, тебя, к чему-то другому готовит».

– Что-то неохота мне подвиги совершать, – шучу я.

– А к подвигам, заранее никто не готовится, само как то складывается, – ответил он.

И достал бутылку.

– Самогон будешь?