Он мне про везенье рассказывает – это мне! – а я за глазами его слежу. И вижу: рассматривает он мою галерейную грудь, картинки, то есть. Делаю вывод: настоящие. Но не вижу я ни удивленья, ни отвращенья, ни укора в глазах его только интерес и азарт что ли. Это ж каким надо быть толстокожим, непрошибаемым! Мне даже показалось, что подружке моей ползучей он игриво подмигнул.

Я кое-что читал про загадки всякие, измерения пространственные. И вот что подумал. Если жизнь существует трёхмерная, то может же быть она, или какие-нибудь другие жизни, двумерной? Жизнь, так сказать, на плоскости. Может, картинки эти и гостья моя последняя – последняя ли? – это есть та жизнь? Понимаю, нелепость получается. А что ещё может получиться? Понимаю, что надежды на избавление случайное нет. Почти нет. Рано или поздно придётся сделать решительный шаг. В какую сторону – милиции, больницы, журнала этого, будь он неладен, – не знаю, но сделать придётся. Но пока не решаюсь.

И уж вроде набрался сил, взял себя в руки… Утром вчера проснулся, смотрю, а она на стене. Прогуляться вышла. Подползла к розетке, уткнулась в неё носом, как бы принюхивается. Только кончик хвоста слегка подёргивается. Ну что тут делать. Разум мне кричит: беги, беги, другой возможности может не быть. А сердце не пускает. Не пускает и всё. И ничего при этом не объясняет.

И что же я сделал? Протянул я руку к стене, упёрся в неё пальцами. И она медленно по пальцам переползла по кисти и расположилась на предплечье. Кто зайдёт, удивится. Любитель, он же ценитель позавидует. Прекрасная татуировка, скажет, ящерица – как живая. Кто ж такое чудо сотворил, поинтересуется. А я ему не скажу.

Майский дождик обратился вполне приличным ливнем. Хляби небесные разверзлись не на шутку, к счастью, ненадолго. Выглянуло солнышко, резали глаз яркой зеленью мокрые деревья, последние водяные струйки рисовали на пыльном оконном стекле замысловатые узоры. Рой Каташов посмотрел на обнадёживающее небо, перевёл взгляд на узоры, попытался найти в причудливых рисунках закономерность – не получилось.

«Мрачное утро, грустное утро, тяжёлое, нерадостное…» Рой перебрал ещё несколько эпитетов к началу столь содержательно начавшегося дня и остановился на одном: «Дурное утро!»

Последнее время Рой ловил себя на том, что неосознанно подпадает под влияние своего собственного произведения: чаще и чаще «улетает» – в мир, созданный его воображением.

И поначалу легко там было, и если обнаруживался какой дискомфорт, то всё в твоих руках: можно сколько душе угодно переделывать и ваять по собственному усмотрению. Где-то решительно покромсать абзацами и сшить оставшееся. Где-то, пользуясь абсолютной монополией на критику и редакторство, подправить слегка и увести пока ещё несуществующего читателя совсем не в ту степь.

Однако проходило несколько дней, и «швы» уже представлялись грубыми, из-за небрежно перевязанных ниток выглядывали уши, за кои он притащил казавшиеся ему оригинальными и необычными обстоятельства. Путь «не в ту степь» оборачивался кюветом, а то и тупиком. И возникал вопрос: а надо ли было нарушать более-менее стройную сложившуюся картину? И ответ рождался всё же утвердительный. Не смотря на всё очевидные и, возможно, ещё невидимые огрехи, сочинение приобретало новые штрихи, новые акценты и новое звучание. То есть вмешательства были не лишними.

И к чему же привёл этот творческий волюнтаризм? А привёл он к тому, что Рой сам залез в такие авторские дебри, откуда его уже не мог вывести даже предполагаемый читатель. Начав с концепции преимущественно философской, он быстро в ней разочаровался – гордыня и тщеславие не лучшие спутники в писательском деле. Хотелось тиражей и известности, со всеми вытекающими отсюда радостями. Перешёл к формату коммерческому.

И опять фиаско. Слепленные неискренней фантазией суровые детективы, стрельба, погони, таинственные архивы, бессмертные диверсанты и ногастые зубодробящие китайцы достали его раньше, чем весь этот экшн приблизился к логическому завершению. Стало горько, противно и… стыдно. Рой плюнул на всё и забросил неблагодарное занятие.

Надо было на что-то жить. Подвернулся этот прохвост Пилигрим, и Рой после несложной и нетрудоемкой трансформации поделился с активным бездельником несколькими идеями, адаптировав их под журнальный вариант. И понеслось. Автором проекта, конечно, был Пилигрим, и Рой, конечно, не возражал. Он не был штатным работником журнала. Да и светиться в несколько сомнительных, спорных и шумных ракурсах у него не было никакого желания.

Почти полгода давала кушать хлеб с маслом раскрутка темы группы Дятлова. Да, это была эксплуатация извечной тяги к тайне неискушённого читателя. Но надо признать и не без гордости заявить, что направление было отработано творчески, вдумчиво, трудно и… честно. И что немаловажно – пересиливать себя не пришлось. Роя действительно ещё давно заинтересовала мутная история, выглядевшая в разнообразной журнально-телевизионной подаче одной из немногих, действительно достойных внимания.

Во-первых, она было полностью реальна. Во-вторых, сохранилось немало прямых и косвенных свидетельств, позволяющих воссоздать печальную и запутанную картинку прошлого. Кипы писем, копии протоколов, экспертиз, выписки из архивов, фотографии пару месяцев были основной составляющей сновидений, и наступил даже момент, когда граница между реальностью и миром морфея стабильно нарушилась. И казалось бы, вопрос отработан по-джентльменски – без явной пурги, подтасовок и конспирологических витиеватостей. Во всяком случае, так выглядела трактовка со стороны.

Но сам Рой прекрасно понимал, что при правильно выбранной конструкции, при более-менее профессиональном размещении в ней содержания всё равно есть нюансы, которые не позволяют назвать тему закрытой. Предложенный читателю героический финал – только одна из версий. Дело прошлое, и вряд ли доведётся ещё раз вернуться к этой истории.

Затем родилось новое направление. Надо признать, что никакой революционной новизны в нём было. Про везунчиков, назовём их так, опоздавших на поезда, самолёты, корабли, ставшие жертвами катастроф, писалось с избытком. Подмечено, задокументировано, что действительно на почти всех без исключения трагические маршруты процент опозданий и неявок значительно выше среднестатистического. Однако одно дело констатация интригующего факта, другое дело – копнуть это факт глубже и с разных сторон. Упор был сделан на судьбы везунчиков. И там открылось много интересного.

Конечно, на всю эту журнальную шелуху имелся взгляд и иной, отличный от широко открытых глаз наивного и ленивого читателя. Взгляд, так сказать, без протокола. Мы часто путаем объективные события и их субъективную оценку. Немало людей опаздывало на различные транспортные средства и мероприятия самым нелепым образом. Но в памяти и народной молве остались и пробрели особое толкование именно те случаи, которые получили трагическую окраску: несчастья, взрывы, обвалившиеся потолки…

Но можно ли рассматривать это как везенье или избавленье? Ведь живёт человек не одной поездкой, полётом, плаванием и прогулкой. И уж кто знает, отчего избавился и что приобрёл везунчик, если его жизнь рассмотреть в более длительном периоде, без привязки к единичному событию. Но это уже философия, это другая песня и другая история. Но если слегка схитрить и сделать упор на бытовую арифметику, то есть, где развернуться и разгуляться рукастому журналисту.

На страницах журнала фигурировали реальные люди, фотографии, интервью. Процесс трудоёмкий, но и результативный. Став даже ненадолго публичными фигурами, герои расследования вольно и невольно включались в игру, и от этого документально-художественная компания выигрывала вдвойне.

Рой относился ко всей этой активной возне иронично. Но возня давала занятость, если проще – кормила. Получив в свои руки достаточный объём аналитического материала и имея возможность фильтровать необходимый вымысел, откровенное враньё, милое приукрашивание и грубое передёргивание, он всё же согласился с зыбким, спорным, но интересным выводом. Многие везунчики столкнулись после избавления с серьёзной компенсацией в виде не менее нелепого, непредсказуемого и неожиданного наказания. Вывод требовал дополнительного подтверждения, и Рой без особого усердия формировал статистическую базу. Но делать однозначные выводы он был пока не в праве.