— Говорят, индейцы считают правителя колдуном, — попыхивая сигарой, заметил граф Толстой. — Мол, его ни копье, ни стрелы не берут.

Резанов засмеялся:

— Колдовство тут не мудреное. Просто он под платьем носит кольчужную рубашку Златоустовской работы. Шелиховский подарок.

На палубе свободные от вахты матросы пели старинную песню:

Николай Петрович слышал эту песню в детстве от своей няньки и почти позабыл слова. Да и что он мог помнить из детства, которое промелькнуло, словно солнечный луч за туманным окном? По указу Петра все дворянские недоросли начиная с четырнадцати лет должны были идти в военную службу рядовыми. Хлебнув два года горькой солдатской науки, Коля Резанов попал в артиллерийскую школу, а восемнадцати поступил в Измайловский гвардейский полк. Кроме Измайловского, в императорскую гвардию входили еще Семеновский, Преображенский, Павловский и Уланский полки. Самыми блестящими считались Преображенский и Семеновский, где служили сыновья богатых дворян. Там было принято жить на широкую ногу, держать великолепных лошадей и сорить деньгами. Петр же Петрович Резанов не мог похвастать своими доходами и потому отдал сына в более скромный Измайловский полк.

«Фамилия у нас громкая, да карман молчит, — говорил на прощание отец. — Однако, дружок, не вешай носа: наиглавнейшее богатство в человеке — его голова и сердце. Возьми в пример Ломоносова, у того имени даже не было. Да и сам Суворов из захудалых дворян произрос. Так-то, сударь… Добрую славу за деньги не купишь».

Конечно, отец был прав. Но рассуждать подобным образом легко зрелому, а не молодому человеку. И пышные балы, и товарищеские пирушки, и веселые машкерады — все это манило к себе и все прошло стороной, оставив в душе Николая Резанова только смутное чувство, похожее на жажду.

Полковые офицеры считали его сухарем. Разумеется, они относились к нему с уважением — ведь он был среди них самым образованным. Но про себя они посмеивались, и Резанов знал это. В глазах товарищей он был ученым глупцом, который убивает свою молодость над какими-то затхлыми иноземными книгами, когда вокруг бурлит настоящая жизнь…

Видя, что хозяин с головой ушел в свои воспоминания, недоступные им, гости поспешили откланяться. Резанов их не удерживал — он и на людях все равно был одинок.

Отряд русских и алеутов из трехсот байдар вышел в море в начале апреля, а сам правитель оставил Кадьяк чуть позже.

В конце мая флотилия добралась до Якутатского залива, и у Баранова словно камень с души сняли: крепость стояла целехонька. Мало того, тут под смотрением Ивана Кускова были спущены на воду два скуластых двухмачтовых бота: «Ермак» и «Ростислав».

Теперь предстояло одолеть Ледяной пролив. Баранов отправился из крепости на «Ермаке». Над морем лег густой промозглый туман, и суда скоро потеряли друг друга из виду.

Мощное приливное течение подхватило «Ермак» и вслепую понесло вперед. Он не мог даже лавировать — ветер упал, и паруса висели, как бесполезные тряпки. Со всех сторон бот обступили исполинские айсберги. Они были столь высоки, что «Ермак» то и дело цеплял их вершины своими реями. Мачты хрустели, будто стариковские суставы.

Судно наугад тыкалось носом между громадами стоячих льдов и не могло, даже стать на якорь: лот[40] уходил вниз, не доставая дна. Потом начался отлив, и встречное течение потащило «Ермак» назад с той же сумасшедшей быстротой.

— Ну, ребята, молись! — крикнул Баранов и стащил с головы шапку.

Через год Лангсдорф замерил скорость течения в Ледяном проливе и установил, что уклон падения воды достигает здесь пяти футов!..[41]

Но фортуна, изменчивая богиня удачи, и на сей раз выручила правителя. «Ермак» потерял во льдах лишь шлюпку, «Ростислав» отделался незначительным повреждением, да еще пропала одна трехлючная байдара. Флотилия упорно продолжала двигаться в сторону Ситхи. Прибрежные колоши, завидев русские корабли, в страхе разбегались.

— Знает кошка, чье мясо съела, — ворчал под нос Баранов, но покинутых поселений не трогал.

Через пять месяцев флотилия благополучно добралась до Крестовской гавани. На рейде, неподалеку от крепости, Баранов увидел военный корабль. На грот-мачте корабля полоскался вымпел с синим андреевским крестом.

— «Нева», голубушка моя, — прошептал правитель, не веря своим глазам.

Пути «Надежды» и «Невы» разошлись у Сандвичевых островов. Крузенштерн взял курс на Петропавловск-Камчатский, а Лисянский получил приказ идти в Кадьяк, чтобы как можно скорее доставить туда охотничьи припасы и провиант.

Баранова в Кадьяке Лисянский уже не застал, но его ждало письмо правителя, объясняющее тревожное состояние дел в Америке. В письме Баранов просил командира «Невы» поторопиться в Ситху, как только товары будут выгружены.

Лисянский так и поступил. И вот сейчас к нему на корабль прибыл человек, о котором в России ходили самые разноречивые слухи. Лисянскому Баранов понравился своим немногословием и сдержанностью. Он говорил тихим голосом, глядя собеседнику прямо в глаза и при этом постукивая пальцами — будто ставил точку в конце каждой фразы:

— Воевать с колошами я не намерен, но наказать примерно должен. Ежели Котлеян приедет с повинной и оставит аманатов[42] из своих князьков, дело оставляю без крови. А ежели упорствовать зачнет, возьму Ситху приступом. Людей на то хватит.

Потом они вышли на палубу и стали смотреть, как под прикрытием батарей «Невы» высаживаются в гавани вооруженные отряды русских, алеутов, чугачей и аляскинцев.

Скоро весь берег был покрыт байдарами, поставленными на ребро — для защиты от дождя и ветра. Ночью в бухте горели костры, и меж ними расхаживали бессонные часовые.

Наутро вся флотилия вышла из Крестовской гавани и остановилась в виду Ситхинского селения, против Кéкура — небольшого скалистого острова, который торчал из воды, как одинокий зуб. Баранов поехал туда с партией промышленных и собственноручно утвердил на острове древко с российским флагом.

— Вот тут мы и заложим редут, — сказал Баранов, — а назовем его Ново-Архангельск.

Кекур был в окружности невелик — всего шагов двести — и сложен из звонкого плотного камня. Отсюда как на ладони виднелась индейская крепость. На ее палисаде маячили фигуры воинов. Правитель подозвал Кускова:

— Ты, Иван Александрович ступай к колошам на берег и попробуй втолковать Котлеяну, что дело его дыра. Пускай едет на переговоры самолично, да заложников с собой берет не менее десяти.

Кусков кивнул кудрявой головой и отправился исполнять приказание. В подзорную трубу Баранов видел, как помощник высадился на берег и с белым флагом в руке пошел к крепости. Он не успел пройти и половины пути, как с палисада ударила пушка. Колоши метили в байдару, оставленную на берегу. Потом в воздух вспорхнули круглые дымки ружейных выстрелов.

— Ладно, — с усмешкой сказал Баранов, — насильно мил не будешь. Придется поговорить иначе.

Кусков вернулся ни с чем. Правитель сел в байдару и вместе с ним поехал на «Неву». Лисянский встретил их на палубе.