— Я пока не уверен, но у нас с Ниной, скорее всего, тоже в этом году будет ребёнок,

— внезапно вставляет Макс.

И если в случае Кира я просто удивился, то сейчас был в конкретном ахуе.

Макс и дети? Вы серьёзно?!

В этот раз даже Шастинский, у которого обычно не закрывается рот, не мог сказать ни слова от полнейшего шока. Если посмотреть в его глаза, становилось понятно, что у него даже мыслительный процесс тормознулся — если там вообще когда-либо что-либо работало, конечно.

Костян откинулся на спинку.

— Я либо не допил, либо перепил, — задумчиво роняет.

— И как же это случилось? — хрипло спрашивает Кир.

Очевидно, даже он не ожидал от Соколовского такой прыти.

— Это был подарок на день рождения от Нины, — хмыкает тот. — Правда, она сама о нём не знала до последнего.

— Кстати, о твоём дне рождения, — хмурится Лёха — ага, оклемался. — Ты, кажется, завёл себе херовую традицию все важные праздники отмечать без нас.

Я на секунду стопорюсь, а потом понимаю, что Шастинский прав: ни на свадьбе, ни на днюхе у лучшего друга никто из нас не был.

— Не беситесь, исправим, — снова лыбится Макс. — Через пару недель соберёмся и отметим всё вместе.

Забыв про обиды, мы дружно поздравляем Романа с будущим отцовством, оставив Макса пока в стороне: поздравлять с тем, чего ещё нет — дурная примета.

— Как Вероника, кстати? — неожиданно спрашивает Кир. Он ловит удивлённый взгляд Макса и тут же поясняет: — Ксения с Ниной устроили целый женсовет по этому поводу и уже даже я в курсе, какой урод твой бывший свояк.

Соколовский хмурится.

— Херово.

Вот и весь ответ, но большего и не надо.

Веронику мне искренне жалко, хотя мы знакомы не так близко, чтобы у меня вообще было право её жалеть. Просто таких хороших и светлых людей, как она, можно по пальцам пересчитать, и мне казалось несправедливым то, что именно они страдают больше остальных.

Пока парни активно обсуждали будущее пополнение двух семей, я снова погряз в мыслях об Оле: почему она ведёт себя так, будто не рада тому, что живёт со мной? Она ведь не была против, когда я предложил съехаться, и всё же что-то заставляло её постоянно хмуриться. Это точно не проблемы с домашними, потому что я видел, как она разговаривает с ними по телефону — её улыбка ни капли не фальшивила, и голос ни разу не дрогнул, когда она говорила, что у неё всё хорошо. Но это касалось только её лично, потому что она ни разу не сказала, что всё хорошо у нас.

— Ты куда уплыл? — толкает меня в плечо Лёха.

Поднимаю глаза и натыкаюсь на вопросительные лица парней.

— Да блин, какая-то задница в жизни, — тру руками лицо.

— Что-то не так с Олей? — спрашивает Макс.

Хмурюсь.

— Мы вместе живём неделю, а у меня такое ощущение, что она не рада, — разговариваю, будто сам с собой. — Хотя она более чем радостно приняла моё предложение съехаться.

— Да, но кое-что важное ты всё же забыл, не так ли? — усмехается Кир.

Смотрю на него чересчур внимательно, пытаясь отыскать на его лице ответ на мой немой вопрос: что такого важного я мог забыть?

Перевожу взгляд на Макса, у которого такая же непонятная улыбка; внимание привлекают его пальцы, которыми он крутит…

— Бля, вы серьёзно? — ржу я.

— Более чем, — фыркает Кир.

Лёха как-то странно косится на бутылку в моей руке.

— «Меня манили её губы,

Я её встретил и запил», — пропел этот гад и заржал в голос.

Издевается, засранец.

— Ты её любишь? — игнорируя придурь Шастинского, спрашивает Костян.

— Люблю, — с готовностью киваю.

— Тогда какого чёрта ты сидишь и грузишься вместо того, чтобы пойти и сделать то, что должен?

Хмыкаю на его логичное умозаключение и поднимаюсь на ноги.

— Только не бери пример с Соколовского — не будь говнюком, — хмурится Лёха. — Позови на свадьбу.

Скалюсь во все тридцать два и вылетаю из клуба с чётко обозначившейся в голове целью выбить дурь из головы моей малышки.

От внезапного воодушевления даже чуть не пролетел мимо ювелирного — настолько приятным было предвкушение от реакции Оли на предложение.

Однако когда дело дошло непосредственно до выбора кольца, с которым я по традиции упаду перед ней на колено, до меня дошло, что я понятия не имею, что выбрать — на какое бы я ни посмотрел, все они казались неподходящими для её нежной руки. Либо слишком грубые, либо слишком пафосные, либо совсем простые

— короче, один сплошной головняк. От помощи консультантки я отказался ещё на входе: во-первых, она была готова помочь явно не только с выбором кольца; и во-вторых, это должен был быть только мой выбор и ничей больше — это казалось правильным.

Этот кошмар длился пару часов, пока я наконец не нашёл то, что хотел видеть на руке своей малышки — невероятно изящное и нежное, как и сама девушка, которая запала в сердце ещё тогда, когда я думал, что имею право её ненавидеть.

Надеюсь, что и с размером я не ошибся.

В квартире не горел свет ни в одном из окон, и я почему-то подумал, что Оля куда-то ушла; но вот зайти во всё же пустую квартиру было как ножом по сердцу, потому что одно дело подозрение на уход, и совсем другое — реальное отсутствие человека. Радовало только, что все её вещи остались здесь.

Кроме пальто и домашних тапочек.

Она ушла в тапках?

Далеко в такой обуви не уйдёшь — всё-таки не май месяц…

Поднимаю голову к потолку, пытаясь понять, куда её понесло, и внезапно меня осеняет.

Выхожу обратно в подъезд и поднимаюсь по лестнице на крышу — как раз ту самую, где неделю назад я предложил ей жить вместе.

Оля стоит у самых перил и смотрит куда-то вдаль, пока ветер играет с её волосами, не забывая закидывать их ей в лицо, но она совершенно никак на это не реагирует. Моё сердце отчего-то начинает колотиться как бешеное, пока я бесшумно подхожу к ней и прижимаюсь к её спине, которая поначалу кажется мне куском промёрзшего бетона. Оля вздрагивает от неожиданности, а после приникает ко мне, прячась в моих объятиях от ветра и всего мира.

— Что ты здесь делаешь? — шепчу ей на ухо.

Оля трётся щекой о мою колючую щёку.

— Думаю.

Фыркаю в ответ.

— Очень хорошо, потому что пришло время поговорить.

Девушка вздыхает и оборачивается — и я пользуюсь моментом, падая перед ней на колено, отчего её глаза и рот распахиваются в три идеальные буквы «о» — совсем как в тот вечер, когда я пришёл извиняться.

— Ты знаешь, что красиво говорить я не умею, — начинаю я, испытывая какое-то по-детски приятное волнение.

— Не могу с этим согласиться, — нервно смеётся Оля, но тут же замолкает, наткнувшись на мой неодобрительный взгляд. — Прости, продолжай.

Неверующе качаю головой.

— Однажды ты упрекнула меня в том, что я не способен на любовь, — снова начинаю, на этот раз тихо, но Оля всё равно слышит и виновато краснеет, потому что мы оба в тот раз наговорили друг другу лишнего, хотя у неё как раз и не было повода чувствовать себя виноватой. — Ты была совершенно права. Я никогда ни о ком не заботился, плевал на чувства других — даже на твои, хотя уже тогда ты была мне не безразлична. Я причинил тебе непростительно много боли, хотя ты этого не заслуживала; я вёл себя как самый последний сукин сын на этой грёбаной земле — но ты и сама это знаешь. И всё же, как бы пафосно и театрально это ни звучало, ты заставила меня понять, что есть не только я, и не только у меня есть чувства, которые нужно беречь. Я знаю, что не самый достойный кандидат в мужья — чёрт, мне ли не знать! — и всё же я хочу спросить тебя: ты выйдешь за меня? Станешь моей женой? Разделишь со мной радость и останешься ли рядом, даже если весь мир полетит к чертям?

На автомате сую руку в карман пальто и выуживаю оттуда чёрную бархатную коробочку с поблёскивающим на шёлковой подставке кольцом, на выбор которого я угрохал не один час. Самый крупный камень был в форме капли — как напоминание для меня о том, чтобы я больше никогда не заставлял её плакать, хотя и без этого я бы ни за что не сделал бы ей больно.