Парни кивают, хлопают его по плечу и скрываются из вида; я же, обведя обстановку ещё раз глазами, останавливаю взгляд на лице любимого.

— Что происходит?

Егор улыбается и подходит ближе; его руки надёжно прижимают меня к себе, и их хозяин дарит мне один из тех поцелуев, от которых хочется растаять, как мороженое в жаркий летний полдень.

— Я тут подумал… — начинает он. — Мы с тобой два взрослых человека, и всё же наши встречи зависят от обстоятельств, которые мне совершенно не нравятся. Я хочу, чтобы каждую свою свободную секунду ты была рядом со мной. — Он тянется рукой в карман пальто и выуживает оттуда… небольшую связку ключей. — Я купил квартиру. И хочу, чтобы мы оба туда переехали как можно скорее.

В моей голове внезапно всё становится на свои места: и все эти странные звонки, и его внезапные исчезновения, и даже эти перебои в его настроении… Оказывается, всё это даже отдалённо не было связано с потерей интереса ко мне.

Несколько секунд я просто пялюсь на ключи, которые слабо поблёскивают в лунном свете и отблеске пламени свечей, и представляю, как буду каждый день просыпаться рядом с человеком, которого люблю всем сердцем и душой. При этом стараюсь подавить улыбку, которая возникает при мысли, что я не так уж и соврала Демьяну про свой переезд. И вместо ответа тянусь одновременно к связке и к губам Егора — поцелуй скажет ему не меньше, чем если бы я действительно ответила.

Отрываемся друг от друга, когда от нехватки кислорода лёгкие начинают гореть. С замиранием сердца наблюдаю тайфун в его песочных глазах и понимаю, что у Демьяна против Егора никогда не было никаких шансов — Корсаков моя любовь на веки вечные.

И мне кажется, он должен об этом знать…

— Люблю тебя, Ёжик, — улыбаюсь ему, теребя ворох волос на его макушке.

Парень ухмыляется.

— И я люблю тебя, солнышко.

Жизнь продолжается.

— Ты точно не против, что я ухожу?

Чёрт, за сегодняшний вечер я спросил её об этом, наверно, раз двести, и каждый раз ответ был один и тот же:

— Совершенно не против. — При этом Оля как-то странно улыбается — смесь непонятной грусти и разочарования, хотя я более чем уверен, что она говорила искренне.

В чём тогда дело?

— С тобой что-то происходит — хер пойми, — не сдерживаюсь. — Мы ведь договорились, что не закрываемся друг от друга, а всё открыто обсуждаем, помнишь?

С тех пор, как мы съехались, прошла неделя; мне казалось, что нам понадобится время, чтобы приспособиться к совместной жизни и к нашим привычкам, хотя то, что я обычно оставляю в кружках недопитый чай или кофе, её поначалу злило. Мне казалось, что я не смогу жить с кем-то, кого не знал с самого детства, и буду долго привыкать к тому, что полки в ванной ломятся от всей этой бабской херни, которая, по сути, Оле не нужна абсолютно; что не сразу привыкну ко второй зубной щётке в стакане или фену, который висит теперь там, где я обычно вешал полотенце, игнорируя специальную сушилку; что меня будет бесить необходимость делить с кем-то на двоих полки в шкафу, потому что свои привычки сложно поменять; я был готов даже к тому, что в квартире будет царить выводящий из себя безукоризненный порядок, к которому тянет женщин, подобных Оле — чистоплотных и ценящих порядок. Все мои вещи всегда лежали не на своих местах, и меня всё устраивало, потому что я находил их там где оставил; Оля же никогда не оставляет всё так, как есть — ей непременно нужно разложить всё по полочкам. И мне казалось, что, столкнувшись с этим, у меня будет срывать крышу от злости, как у кипящей кастрюли.

Реальность же оказалась далека от того, что я успел себе нафантазировать, пока перевозил свои и Олины вещи на новое место жительства, потому что… Чёрт, уже только за то, что она рядом, я готов был сам ежедневно наводить здесь порядок хоть десять раз в день, хотя в доме родителей даже собственную комнату убирал от силы пару раз за всю жизнь. Я не чувствовал необходимости что-то в себе поменять, пока не встретил этого зеленоглазого ангела, который вывернул мою душу наизнанку и заставил по-другому смотреть на вещи.

И вот теперь в её глазах затаилась эта непонятная печаль, которая с каждым днём всё глубже пускала корни, а я не имел понятия, как это исправить, потому что на любую мою попытку вытащить причину печали на свет ответ тоже всегда был один и тот же: «Всё в порядке, не бери в голову».

Мне кажется, что ещё один такой ответ, и я нахер сам разнесу квартиру к чертям собачьим.

Ещё и Кир со своим предложением собраться и отметить «событие», которое держит в тайне… Что блять за детский сад?! Почему нельзя сразу сказать, в чём дело, чтобы я мог решить, насколько это важно, и в конечном итоге остаться дома и попытаться достучаться до любимой, если «событие» выеденного яйца не стоит?!

Прижимаю малышку к себе, потому что это единственное, что я могу сейчас сделать — разговоры одной ногой в подъезде ничем не помогут, а просто уйти я не мог. Я бы даже взял её с собой, но Романов сказал, что это чисто мужские посиделки; и я впервые в жизни бесился от того, что не могу просто забить на них, как неоднократно поступал раньше.

— Я скоро вернусь, — говорю Оле, хотя она ни о чём меня не спрашивает. — И в этот раз тебе не отвертеться от разговора, даже если ты решишь снова молчать, потому что видит Бог, если я ещё раз услышу, что у тебя всё в порядке, я просто взорвусь, потому что у тебя нихера ничего не в порядке, понятно?

Оля послушно кивает, но мне почему-то кажется, что она не услышала и десяти процентов из того, что я пытался до неё донести.

Вздыхаю, целую её в лоб и выскальзываю в подъезд, в сотый раз задаваясь вопросом о том, почему с женщинами так тяжело? Что это за дурацкая привычка страдать и при этом играть в молчанку, хотя можно просто сказать о том, что тебя гложет, и вместе найти решение? Мы ведь вроде взрослые люди!

Слишком сильно хлопаю дверцей машины и на пару секунд застываю, стиснув пальцами рулевую оплётку. Чёрт бы побрал эту женскую логику…

До «Конуса» добираюсь в рекордно короткие сроки, нарушив, наверно, с десяток дорожных правил, за которые вполне себе можно остаться без прав, но мне глубоко похер, потому что голова забита совершенно другим. Не помню, как дошёл до зала и как плюхнулся на диванчик рядом с парнями; помню только, что при моём появлении в компании резко стихли разговоры.

— Это чё за дела? — присвистнул Лёха. — Ты с какого болота вылез? На тебя ж без слёз не взглянешь!

— Так отвернись, Шастинский, я тебя на себя смотреть не заставляю! — ворчу в ответ.

Мне только его нравоучений не хватает…

— Не-не, Ёжик, — подаёт голос Макс. — Мы собрались что-то хорошее отпраздновать, а ты тут с помоями херового настроения припёрся, так что давай мы щас отметим, а потом ты скажешь, что у тебя твориться, идёт?

Киваю и растягиваю губы в улыбке.

— Лучше не улыбайся, — качает головой Костян. — А то у меня такое ощущение, что у тебя живот скрутило. С такой рожей только на толчке сидеть.

Теперь фыркаю уже если не весело, то не так натянуто, потому что парни знают, что надо сказать, чтобы убрать из атмосферы негатив, при этом особо не стараясь.

— Так что за событие такой важности, что ты нас тут всех собрал? — спрашиваю Кира, прихватывая со стола одну из бутылок пива.

Судя по количеству пустой стеклотары, парни уже успели оприходовать по бутылке, пока меня не было.

А если учесть, что на моих словах все парни разом повернули к Романову вопросительные лица, было понятно, что он ждал всех, чтобы сказать то, что собирался.

— Ксюха беременна, — скалится друг во все тридцать два.

Готов дать руку на отсечение, что ещё немного — и эта лисья морда лопнет от удовольствия.

Мы с парнями, не сговариваясь, дружно разеваем рты.

— Вот это новость! — приходит в себя Костян.

— Ну зашибись, чё, — хмыкает Лёха, который явно пока не видит никакой прелести в том, чтобы стать отцом.