Через пять лет после очередного обследования врачи сказали, что рак ушёл, а мы радовались, что теперь сможем создать нормальную семью, — мама с любовью посмотрела на отца, и у меня защемило сердце, потому что уж очень сильно здесь не хватало большого «но». И оно не заставило себя долго ждать. — Но когда мы посетили центр планирования семьи, после сдачи анализов выяснилось, что после всех процедур, которые помогли мне победить рак, я оказалась бесплодной. Это стало внезапным ударом для нас обоих. Снова слёзы, снова желание опустить руки, забиться в тёмный угол и жалеть о том, что чёртов рак не убил меня. Я чувствовала себя бракованной, пустышкой, неспособной сделать то, что так естественно для любой женщины — дать новую жизнь. Ваш папа, как мог, успокаивал меня; снова благодаря ему я начала бороться, снова пила таблетки, даже подумала сделать ЭКО, хотя всё это было не по мне. И вот в один из дней, когда мы проходили через парк, который расположен на территории больницы, увидели девушку — совсем молодую, которая рыдала на скамейке так громко, что невольно разрывалось сердце. Не помню, как оказалась рядом с ней, как задавала ей вопросы; помню только, что девочка была совсем одна — сирота без родственников, друзей, а после того, как узнала, что у неё будет тройня — ещё и без парня. Трус бросил её, едва узнав о беременности. Девушка сетовала на то, что в одиночку ей будет тяжело справляться даже с одним, а уж с тремя… В общем, я тот день помню как в тумане; пришла в себя, только когда мы обе подписывали бумагу о том, что она добровольно отдаёт мне двух девочек, а я не препятствую её общению с ними. Почему-то до этого момента мысль об удочерении мне даже в голову не приходила — не знаю, почему.

В день родов Василисы — так зовут вашу маму — мы объяснили акушерке нашу ситуацию и попросили пойти на уступку. В конце концов, ничего плохого мы не делали, даже наоборот — спасали двух малышек от участи расти в детском доме. Врач попалась сердечная, вошла в положение и сделала запись о том, что у Василисы родилась одна девочка — Олеся, а Олю и Яну записали на меня. Едва я взяла вас обеих на руки — таких крохотных, копошащихся — я поняла сразу, что вы обе мои девочки, как бы странно это ни звучало. Василиса вас буквально от сердца отрывала — это было видно по её печальным глазам — но она искренне желала своим малышкам счастья; да и мы ведь не запрещали ей видеться с вами.

Мама так неожиданно замолчала, что мне стало не по себе; я пыталась переварить в своей голове то, что на меня только что свалилось, и понять, через что прошли все мои родители, и… не смогла. Не знаю, как бы я поступила на месте обеих своих мам, но одно я знаю точно: чтобы сделать подобное, нужно иметь колоссальное количество мужества, смелости и сил.

Я бы так точно не смогла.

— А что было потом? — слышу тихий голос Яны и вспоминаю, что эта история и её касается…

Мама встряхивает головой, будто изгоняя неприятные воспоминания.

— Первое время Василиса действительно приходила вместе с Олесей; мы даже шутили по этому поводу — что-то вроде шведской семьи. — Мама невесело усмехнулась. — А едва вам исполнилось три, её визиты вдруг резко прекратились. Мы ездили к ней домой по тому адресу, что она оставляла нам, но двери никто не открыл; и соседи ничего не слышали — они никогда ничего не слышат, когда это их не касается. Некоторое время мы ещё пробовали её искать — обзванивали больницы, морги, даже объявление вешали — всё без толку, она будто просто… испарилась. Мы с папой сделали всё, что было в наших силах, но этого оказалось недостаточно, поэтому решили, что не станем вам ничего рассказывать — только лишние травмы и проблемы, а мы не хотели вас расстраивать. Задача родителя — оберегать своё дитя, а не давать лишних поводов для боли…

Ну ладно, вот теперь мне очень сильно хотелось реветь нечеловеческим голосом, но я не уверена, что это как-то помогло бы облегчить ту боль, что сейчас тупым ножом с зазубринами кромсало сердце на куски. Моя семья в моих глаза была эталоном идеала, честности, открытости и доверия, а подобное откровение… И всё же мне за что было их ненавидеть — такая жизнь действительно лучше, чем восемнадцать лет мыкаться по детским домам, а потом получить хороший пинок во взрослую жизнь с волчьим билетом.

Мы с Яной поднимаемся на ноги, не сговариваясь, и одновременно обнимаем расстроенных родителей; всхлипнув, мать с отцом прижимают нас к себе что есть сил, и несколько минут мы просто стоим, пока родители не успокаиваются и не приходят в себя.

— Это ничего не меняет, — всхлипываю в ответ. — Вы всё равно останетесь нашими родителями, что бы ни случилось.

— Я, наверно, пойду, — слышу за спиной голос Егора и от неожиданности вздрагиваю: совершенно забыла, что он здесь.

— Не уходи, — тихо прошу.

Знаю, что это эгоистично — он, скорее всего, чувствует себя здесь не в своей тарелке, невольно став свидетелем такой драмы, а я не могу его отпустить, потому что его присутствие как бальзам на израненную душу.

Егор кивает и падает в ближайшее кресло, а мои родители ретируются в спальню — пить успокоительное и переваривать события сегодняшнего дня. Яна вытаскивает из заднего кармана телефон, и я знаю, чей номер она набирает — ей, как и мне, нужна поддержка любимого. Я без предупреждения плюхаюсь к Егору на колени и, крепко обхватив за шею, утыкаюсь лицом в надёжное плечо. Его сильные руки надёжно прижимают меня к себе, ограждая от внешнего мира.

— Всё будет хорошо, — слышу его твёрдый голос и нехотя проникаюсь уверенностью парня.

По-другому просто не должно быть.

Мы сидим так бесконечно долго — в полной тишине, не говоря друг другу ни слова, потому что сказать хотелось много, и нечего было сказать одновременно. Были только мой удушающий захват на его шее, и его сильные руки, которые ни на секунду не застывали на месте. В моей голове крутилась тысяча мыслей в секунду, постепенно превращаясь в кашу, и вот я уже совершенно не могу понять, чего же хочу от жизни.

Ну почти.

— Ты помнишь, где она живёт? — тихо спрашиваю.

Хотя я не уточняю, про кого именно спрашиваю, Егор всё равно понимает, о ком идёт речь.

— И хотел бы — не забыл.

Я вскакиваю на ноги, потому что в голове моментально проясняется, и я обретаю объект для вымещения той боли и обиды, которые засели глубоко внутри.

— Поехали.

Корсаков тоже поднимается, но вместо того, чтобы следовать за мной в коридор, хватает за плечи и прижимает к себе спиной, крепко обхватив руками.

— В таком состоянии ты никуда не поедешь, — бодает меня головой в плечо. — Ты слишком зла, чтобы трезво и хладнокровно оценивать ситуацию; так что давай ты сначала остынешь, а вечером мы сделаем так, как ты хочешь.

Мои руки заходятся мелкой дрожью, подтверждая слова Егора об уровне моей злости, так что мне действительно надо выдохнуть и как-то привести мысли в порядок, только я не знаю, что способно меня отвлечь.

Выход подсказывает Егор; не словами, конечно, а действиями, потому как его руки всё ещё прижимали меня к нему, а губы уже исследовали мою шею. Мы были вместе только раз, после чего я получила нож в спину ни за что, но сейчас это меня не отталкивало — Егор уже сполна искупил свою вину в моих глазах.

— Чёрт, как же я скучал по тебе, — выдыхает он мне в затылок, и от этого у основания черепа рождаются тысячи мурашек, которые потоком скатываются вдоль позвоночника.

Из головы мгновенно улетучивается мысль о том, что за окном — белый день, а в комнатах по соседству — родители и сестра, а стены в квартире сделаны даже не из картона, а из кальки, а всё потому, что…

— Я тоже скучала, — отвечаю так же тихо, пока парень оставляет легкий поцелуй на моём виске.

Господи, как же не вовремя мы вспомнили о том, что мы оба — на расстоянии вытянутой руки друг от друга; что вчера, вместо того, чтобы прислушиваться к себе в поисках истины, которая загодя была мне известна на сто процентов, я могла бы вспомнить ощущение его рук на своей коже; позволить ему не только сказать, но и показать, как сильно он меня любит; самой дать понять, что я не бесчувственная глыба льда, а девушка, которая любит его не меньше, чем он меня. И вот сейчас, когда я должна была успокаивать родителей, оказывать поддержку Оле или поговорить наконец с Олесей — в общем, делать что-то действительно важное и нужное — вместо всего этого я желала снова оказаться в стальных объятиях парня, рядом с которым забывала всё на свете.