— На месте Локи я увел бы тебя в Асгард, Сванхильд. В какое-нибудь укромное место, где асы тебя не заметят. Локи когда-то жил в мире богов, у него там могло остаться тайное логово. И ходить по мирам он умеет. К тому же есть Сигюн, которая все делает по своей воле, не по божьей… Локи с женой могли привести тебя в Асгард перед самыми родами, чтобы Рагнарек появился на свет в мире асов. После этого Локи получил бы власть над Утгардом, сохранил для себя Мидгард — и отплатил бы асам за все. Только трус не мстит никогда…

— Но мне еще три месяца до сроку, — тихо сказала Сванхильд.

Харальд пригнул голову. Заметил:

— Есть всякие зелья. Даже мне об этом известно. Сигюн могла подлить их тебе в питье. Она человек, сила Рагнарека после такого не проснулась бы. И мой сын мог родился живым даже на таком сроке, он не человечье дитя. Потом вы оба остались бы в Асгарде. А я не смог бы пробиться в мир, где родился Рагнарек.

Он замолчал. Змей над плечом как-то сожалеюще зашипел, и Харальд люто подумал — заткнись, или сам сдеру тебя со спины!

Сванхильд сидела бледная. Губы у нее были плотно сжаты, но глаза оставались сухими.

Я ее перепугал, осознал Харальд. Затем встал и шагнул к Сванхильд. Бросил:

— Пошли мыться, дротнинг. Ты перекусила, я все сказал… самое время погреться у камней.

Сванхильд молча поднялась. Харальд тут же обнял ее. Обхватил под лопатками и ягодицами, потянулся к припухшим губам…

— А как же Ёрмунгард? — вдруг спросила Сванхильд.

И Харальд замер.

Неизвестно, принимал ли Мировой Змей божью печать, мелькнуло у него. В последнем разговоре, что случился у них по пути в Йорингард, Змей сказал, что не помнит об этом. Он полжизни прожил с помраченным разумом, и в памяти у него осталось немногое. Но от жертв Ёрмунгарду всегда становилось лучше. Он сам говорил, что после них начинает мыслить ясней. Выходит, все-таки бог? Но сможет ли он обойтись без жертв? Змей слишком далеко ушел от людского обличья…

— Я не знаю, что будет с Ёрмунгардом, — откровенно признался Харальд. — Он, как ты сказала, тоже не человек.

— Хоть бы отец у тебя остался, — с непонятной тоской обронила Сванхильд.

И вздохнула. Прижалась к его плечу — к левому, с другой стороны от змея.

Пробормотала:

— Значит, всем, кто творит волшебство в нашем мире, грозит смерть, как только мое дитя родится?

— Воргамор, думаю, выживут, — пробормотал Харальд, прижав покрепче одну из ягодиц Сванхильд. Весь округлый холмик уместился под его ладонью, и он совсем как прежде подумал — кормить надо больше…

А следом Харальд улыбнулся. Хорошо иметь бабу, от одного прикосновения к которой мысли текут как прежде. И в основном о потехе…

— Колдуны и разная сошка помельче тоже могут уцелеть, — объявил он, косясь на Сванхильд. — Рагнарек опасен только богам Севера. Насчет богов из других краев не знаю, о них в предсказании ничего не сказано. Между прочим, если бы Сигюн удалось увести тебя в Йотунхейм, а потом в Асгард, то предсказание о Рагнареке сбылось бы. Смерть асов, гибель Асгарда. Ты их спасла, дротнинг.

Сванхильд вскинула голову, задумчиво глянула на него. Потом спросила:

— А ты не можешь обратить Ёрмунгарда в колдуна? И хоть, но так спасти…

— Вряд ли мне такое под силу, — проворчал Харальд.

Но в уме у него мелькнуло — интересно, можно ли снять божью печать? Глянуть и пожелать. Только где ее искать, эту печать, на громадном теле Ёрмунгарда?

И в этот миг Сванхильд вдруг неуверенно обронила:

— Может, ты и себя изменишь. Чтобы сохранить немного силы, не боясь беды. Пусть сейчас послабее станешь…

Голос угас ее на последнем слове.

Нет, осознала Забава. Харальд должен оставаться таким, как есть, до тех пор, пока не родится дитя. До последнего мгновенья, чтобы уберечь сына от Локи. Для этого нужно все, о чем рассказала когда-то Асвейг — драконий взгляд и драконья сила…

Харальд молча качнул головой. Потом подтянул Забаву повыше, так что ноги повисли над полом. И поцеловал въедливо, жгуче, со змеиной лаской языка.

По телу ее тут же потек тяжелый жар. Колко прошелся по соскам, вдавленным в грудь Харальда, горячими всплесками затопил живот. Бедра дрогнули, и Забаве внезапно захотелось обвиться вокруг Харальда лозой. Даже стыдно стало. Еще вчера бежать от него хотела, а нынче готова висеть, раздвинув ноги…

Но поцелуй оборвался слишком быстро, одарив Забаву сожалением — и холодком на ноющих, влажных губах. А Харальд уже поставил ее на пол. Подтолкнул к двери парной, приказал:

— Разденешься там. Здесь прохладно.

Затем он развернулся. Подхватил секиру, прислоненную к лавке, и сдернул с крюка моток сети.

Опасается, что бергризеры наведаются да заберут, решила Забава, переступая порог парной.

Дрова в каменке к этому времени успели прогореть до багровых углей. Забава сразу повернулась, чтобы принести поленьев, сложенных в углу предбанника — но Харальд ее опередил. Прислонил секиру к стенке и нырнул обратно в дверь. Потом с грохотом сбросил перед каменкой охапку поленьев. Присел, начал по одному подкидывать их на угли…

Под драной рубахой на его плечах заворочались бугры. Змей вскинулся, заворожено уставившись на каменку.

Все как прежде, вдруг мелькнуло в уме у Забавы, стоявшей за спиной Харальда. Он печется о ней, словно о дите малом. И враги пока есть, их житье будет неспокойным до конца срока. Как прежде…

Эта мысль прилетела, обожгла — и Забава торопливо рванула узел на платке. Стянула его с шеи, следом принялась скидывать одежду. Когда Харальд обернулся, на ней осталась только нижняя рубаха.

Сванхильд отчаянно блеснула синими глазами и рывком содрала с себя серую тряпку, укрывавшую ее до щиколоток. Кожа на свету блеснула сливками, яркие отсветы от разгоравшегося пламени потекли по налитой груди — облизывая рыжими языками две ровные чаши. Бледно-розовые ягоды сосков будто созрели за то время, что Харальд ее не видел. Стали ярче, набухли, и вокруг них залегли вишневые тени…

В следующий миг Сванхильд нагнулась, чтобы стащить с ног сапоги.

Харальд смотрел на нее, прижмурив глаза — а руки уже сдирали одежду. Разделся он в мгновенье ока. Шагнул к Сванхильд, желая лишь одного — завалить на лавку, развести ей колени…

Но Сванхильд увернулась и схватилась за лавку, стоявшую напротив каменки. Отодвинула ее от стены, выпалила:

— Садись! Сначала я тебя отмою. От всего, что было…

— Да уж не раз мылся, — прошипел Харальд, уставившись на нее.

Его мужское копье уже вовсю торчало, и по шраму на животе текли жаркие струйки. Тело свело, так хотелось отловить да вжаться…

Однако Сванхильд упрямо отступила за лавку. Хоть и поджала скорбно губы, скользнув взглядом по его животу. Выдохнула, не удержавшись:

— А шрам-то какой!

— Памятка от Одина, — пробурчал Харальд, весь покрываясь потом.

Можно и согласиться, внезапно пролетело у него в уме. Пусть она начнет. А уж он закончит…

И Харальд резко шагнул клавке. Сел, оседлав скамью, распорядился, глядя на Сванхильд из-под опущенных век:

— Начинай!

Над плечом опять едва слышно зашипел змей, но Харальду сейчас было не до него.

Сванхильд уже ухватилась за ведро с разведенным щелоком. Нагнулась, берясь за дужку, и ягодицы оттопырились…

Могла бы и спиной встать, сожалеюще подумал Харальд. Хоть посмотрел бы!

А следом Сванхильд закрутилась по парной. Поставила ведро с щелоком возле скамьи, ополоснула ушат и набрала в него воды из котла. Подобрала с пола его рваную рубаху, полила щелоком, обдала водой…

И наконец-то встала рядом.

Он прикрыл глаза, когда Сванхильд плеснула ему на голову щелоком. Потом слабые пальцы взъерошили его пегие волосы. Расчесали старательно, перетирая каждую прядь, оттуда скользнули к ушам. Прошлись по лицу. Сванхильд снова полила его щелоком, плечи терла уже рубахой…

А Харальд вдруг лихорадочно вздохнул, осознав, что задыхается. И ему не хватает воздуха, того самого воздуха, который совсем недавно, в небе, не был нужен. В уме мелькнуло насмешливо — так и будет тереть до самого низа? Как бы копье напополам не разорвало…