— Нет, мне тебе нечего сказать, конунг Харальд! Ты свое слово дал, ты его выполнил. Тут все по-честному! Но если ты не хочешь драться с Гейрульфом, потому что задолжал ему за дротнинг — то хочу я! Эту ведьму нельзя отпускать! Она еще вернется, чтобы отомстить нам за сестер. И многие тогда накроются волчьими шкурами! А все потому, что Гейрульф решил урвать для себя конунгову дочку!

В последних словах все и спрятано, мелькнуло у Харальда. Дочь конунга, которую взял себе Убби, мертва, а конунгову девку, которую захотел Гейрульф, помиловали…

И Харальд уже открыл рот, чтобы заткнуть хирдмана, но тут Убби заорал:

— Жаль, что наш конунг теперь связан своим словом! Зато меня ничего не держит! Поэтому я говорю при всех — эта ведьма враг каждому из нас! И она должна сдохнуть! Если ты мужик, Гейрульф, и штаны носишь не для обмана, а потому, что в них кое-что болтается, то выйдешь со мной драться! Если победа будет за мной, то девка, которую ты получил от конунга, достанется мне! И умрет, как ей положено! А если победишь ты, то в землю закопают меня! Но пусть знают все, что нынче я буду биться за все наше войско! За каждого из вас! И за то, чтобы исполнилась воля конунга… а он приговорил эту ведьму к смерти!

Убби, замолчав, оглянулся. Прошелся взглядом по лицам людей. Тишина, наступившая после его слов, казалась до странности звенящей.

Теперь это не запретишь, быстро подумал Харальд. Речь идет о ведьме, которую должны были придушить по его же приказу. И придушили бы, не вмешайся Гейрульф. Все- таки надо было прикончить Убби сразу…

Где-то вдали опять каркнули вороны. Гейрульф громко бросил:

— Зря ты приплел сюда войско, Убби. В бою, на который ты меня зовешь, каждый будет биться за свое. И ты это знаешь! Я буду драться за свою невесту, а ты за память о Рагнхильд. Не держи людей за дураков, и защитником их не прикидывайся. Но чтобы все было по-честному, я возьму меч в левую руку…

— Нет! — рявкнул Убби. — Требую эйнвинги! На ножах, до смерти! Свяжем правые кулаки вместе — и так сравняем силы! А потом пусть норны решают, за кем правда, а кому пора сдохнуть! Откажешься, и все запомнят тебя как нидинга, человека без чести!

— Эйнвинги так эйнвинги, — проворчал Гейрульф.

Харальд чуть сдвинул брови. Пропал Гейрульф, мелькнуло у него. Убби уже привык орудовать одной левой, а у Гейрульфа такой сноровки нет. Да еще на ножах. Это будет не эйнвинги, а убийство. Но убийство быстрое.

Он вдруг подосадовал, что решил устроить публичную казнь. Захотелось показать людям, что волчьи ведьмы не так опасны, и умирают так же легко, как люди. А еще хотелось чтобы по всем здешним краям прошел слух — ведьм, полезших к нему, ждет позорная смерть. После которой они попадут в Хельхейм, к его же тетке. И даже после смерти им суждено быть во власти рода Локи…

Люди вокруг Убби уже расступались, образуя круг, который все ширился и ширился. На лицах был жадный, злой интерес. Гейрульф, вложив меч в ножны, спрыгнул с помоста.

Харальд тем временем шагнул назад. Оглянулся на воина, замершего рядом со ступенями — и краем глаза зацепил при этом бледное лицо Сванхильд, сейчас смотревшей куда-то в сторону пожарища. Негромко уронил:

— Передай Кейлеву, что я приказал отнести дротнинг в женский дом. Насмотрелась, хватит.

Мужик, кивнув, отступил. А потом, с ходу опершись коленом о стол, стоявший за помостом, перемахнул через столешницу. И метнулся между лавок туда, где стоял Кейлев.

Бабий бунт

Не будет им спасения, безрадостно подумала Забава, глядя на помост.

И облегчение, нахлынувшее после слов Харальда о том, что он сдержит свое слово, отступило.

Даже если Гейрульф уцелеет, после Убби его снова могут вызвать на поединок. Жизни этим двум не дадут. Ведьму не жаль, а вот мужика…

Она глубоко вздохнула, потом прижалась щекой к плечу Болли. Пробормотал:

— Посади меня на лавку, Болли. А сам передохни.

— У меня в бою кольчуга, щит и шлем весят побольше тебя, — чуть назидательно сказал Болли. И добавил: — За меня не беспокойся, Сванхильд. О себе подумай.

Кейлев оглянулся, но сказать ничего не успел, потому что со стороны помоста, пробежав между лавками, появился какой-то мужик. Бросил торопливо, глянув сначала на Кейлева, а потом на Забаву:

— Конунг приказал отнести дротнинг в женский дом. Говорит насмотрелась, хватит. Это его воля, Кейлев.

— Нет, — выдохнула Забава едва ли не прежде, чем мужик замолчал.

И вскинула голову. Проговорила севшим голосом, в упор глядя на Кейлева:

— Не уйду, пока не узнаю, чем все закончится. Гейрульф когда-то меня спас. Стало быть, я ему задолжала…

— Конунг за тебя уже рассчитался, — негромко возразил старик. — А кто победит, мы и в женском доме узнаем. Приказ конунга нарушать нельзя, Сванхильд.

— Разок уже нарушила, — сипловато заявила Забава. — Там, во фьорде Халллставик…

Она осеклась, в уме тенью мелькнуло сожаление о том, что собиралась сказать. И все же Забава договорила:

— Я не колода, чтобы меня без спросу с места на место перетаскивали. А за неисполненный приказ я перед мужем отвечу сама. Гудню говорила — за все свои дела дротнинг держит ответ только перед конунгом!

Кейлев помолчал, и они пару мгновений мерились с ним взглядами. Потом старик вдруг приглушенно уронил:

— Как скажешь, дротнинг.

И взмахом руки отогнал мужика, принесшего весть от Харальда — тот по-прежнему торчал рядом. Пробормотал совсем тихо:

— Хорошо. Только голос в другой раз потверже.

Больше он ничего не сказал, и Забава посмотрела на него уже удивленно. А Болли, не сводя глаз с помоста, на котором застыли Харальд, Свальд и Асвейг, спокойно бросил:

— Жаль, отсюда мы ничего не увидим. Разве что крик какой услышим. Но Гейрульф не Убби, он орудовать левой не приучен. Я вот думаю — может, вызвать Убби на хольмганг, как только он с Гейрульфом закончит? Причина есть, да немалая.

Кейлев нахмурился, но промолчал. Зато спросила Забава:

— Какая причина?

А следом устыдилась дрожи в своем голосе. Ведь сказал же отец — тверже!

— Когда ты на стол волчицей запрыгнула, — пробормотал Болли, не отрывая взгляда от помоста, — Убби первым к столу подбежал. И нож над тобой занести успел. Еще немного, и ударил бы. Не останови его тогда конунг… ага, вроде начали.

С той стороны возвышения, на котором стоял Харальд, отстраненный и чужой, больше ни разу не обернувшийся к Забаве — долетел несвязный вопль.

Будет нелегко, подумал Гейрульф, спрыгнув с помоста.

Но мыслей о смерти он себе не позволил. Перед боем, да еще таким, думать об этом не следовало.

Затем Гейрульф спокойно расстегнул плащ. Скинул его на затоптанную траву, уложил поверх ножны с мечом. И спросил, взглянув на Убби:

— Рубахи снимать будем?

Хирдман, готовившийся к бою на другой стороне людского круга, в ответ посмотрел с ненавистью. Процедил сквозь зубы:

— Думаешь, твоя рубаха тебе еще пригодится?

Гейрульф промолчал. Чуть ослабил свой ремень, сгорбился-выпрямился. Потом качнул и крутнул головой, разминая хребет — и пошел к середине круга мягкими шагами, прокатывая всю стопу в мягком сапоге по земле.

Убби двинулся ему навстречу. В левой руке у хирдмана был зажат кожаный ремень, поданный кем-то из мужиков.

Они встретились посередине. Гейрульф, встав в шаге от Убби, вскинул правый кулак на уровень груди, повернув его тыльной стороной к противнику. Тот тоже поднял изуродованную кисть со скрюченными пальцами.

Запястья сошлись наперекрест.

В лицо Убби Гейрульф теперь не смотрел. Уставился на его широкие плечи, покрытые коричневой рубахой, по вороту обшитой полосой алого шелка. Глядел, подмечая каждое движение левой руки Убби. То, как он держит локти.

Крупные руки хирдмана двигались с небрежной точностью. И в уме у Гейрульфа промелькнуло — бить первым нельзя. Мужик ловок, несмотря на то, что выглядит кряжистым увальнем. Да еще леворукий. Надо ждать его удара. Ждать, когда тот откроется…