Он сказал все вроде бы правильно — но Харальд повел головой так, словно его ударили. Уронил тяжело:

— Предлагаешь мне серебро за кровь моей жены? А если мой нерожденный сын не выживет, то и за его жизнь тоже?

Турле быстро посмотрел ему в глаза, тут же отвел взгляд. Заявил спокойно:

— Да, за твоего сына, внука Ёрмунгарда, серебром платить нельзя. Но это я нанес дротнинг самую опасную рану. Мне и расплачиваться. Только Огера не трогай. Помнишь, что сам объявил когда-то в Йорингарде? Что простишь любого, кто увидит твою дротнинг и остановит ее — даже если он ей повредит, пытаясь это сделать. Так вот, Огер не собирался убивать твою жену. Он лишь остановил волчицу!

А потом старик расстегнул пряжку своего плаща. Проворчал:

— Мне давно пора было уйти в Вальхаллу… или хотя бы в Хельхейм. Огер, ты был мне хорошим сыном. И с тобой я забывал о других своих сыновьях, которые уже умерли. Свальд, ты всегда был непутевым внуком. Но ты еще можешь стать хорошим сыном для своего отца. И я всегда гордился тем, каким отважным воином ты вырос. Харальд…

Старик пригнул голову, глянул исподлобья из-под кустистых седых бровей.

— Что бы ни было в прошлом, но теперь ты — гордость нашего рода. Я сожалею, что не вырастил тебя, как должно. Сожалею, что не я вложил в твою руку первый меч. Что в свой первый поход ты отправился не на нашем драккаре. Но для меня было позором…

— Только попробуй сказать что-то про мать, — рыкнул Харальд.

Кулаки его сжались, искрой пролетела мысль о ноже — и сверкнуло перед глазами видение, в котором он вспарывал старику живот.

— Сначала дослушай, — властно, нетерпеливо бросил дед.

А потом повесил свой плащ на плечо Огера, молча смотревшего на отца. Продолжил:

— В том, что случилось с моей дочерью Унной, не было ее вины. Весь позор лежал на мне — потому что я не смог отомстить. Было время, когда я сожалел, что не утопил тебя в море, как поступают с больными сосунками. Глаза у тебя в детстве были светло-голубые, так что я даже помыслить не мог, что твой отец не человек. Я не любил тебя, Харальд, потому что ты напоминал мне о моем позоре. Теперь я сожалею об этом. Однако я не унижу ни тебя, ни себя просьбой о прощении. И все же… перед йолем, когда положено поминать мертвых родичей — вспоминай иногда обо мне. Потому что в тебе есть и моя кровь! Я закончил. Берись за меч.

Слова его, хоть и ожидаемые, резанули по сознанию Харальда, снова одарив его видением, в котором он взрезал деду брюхо.

— Нет, — помолчав, уронил Харальд. — Я подожду. Пусть Сванхильд сначала очнется. Если она не сбросит моего щенка — тогда я подумаю, что с вами делать. А если с моим первенцем что-то случится… вот тогда я отомщу и Огеру, и тебе. Его будет ждать хольмганг, тебя просто казнь. Я возьму жизнь за жизнь. А пока выберите любой из драккаров, что стоит во фьорде, и ждите моего решения там. В крепости я вас видеть не желаю. И сбегать не советую, все равно отыщу. Хоть на земле, хоть на море.

Турле еще пару мгновений стоял, переводя взгляд с Харальда на Свальда. Потом развернулся — и, припадая на одну ногу, зашагал к двери. Огер молча пошел вслед за отцом, неся на плече его плащ.

— Я все-таки надеюсь, что ты простишь своих родичей, — тихо проговорил Свальд. — И ведь кое в чем отец прав. Оборачиваться волчица начала лишь после того, как дед с отцом ее ранили. Или дело все-таки в другом? Расскажешь, как твоя жена избавилась от волчьей шкуры?

— Сначала надо покончить с ведьмами, — буркнул Харальд.

А следом глянул на брата. Подумал голодно, угрюмо — пока Локи не приведет своего сына, самому убивать нельзя. Значит, с бабами придется разбираться Свальду.

Казнь

Люди Харальда этой ночью спать не ложились. Воины, выйдя из-за столов, до самого рассвета простояли возле скотного двора — собравшись там темной толпой, осьминогом запустившей щупальца к домам крепости.

Сна у мужиков не было ни в одном глазу. От одного к другому передавались слухи о ведьмах, что околдовали конунга. А еще говорили о том, что кого-то из воинов тоже могла ждать волчья шкура — вон как дротнинг, которая обернулась бабой лишь перед конунгом, когда ярлы ударили ее железными ножами.

Страх одолевал многих. И многие пытались вспомнить, не сболтнули ли чего, что могло задеть волчьих ведьм. Все понимали, что любой, на ночь вдоволь хлебнувший эля, во сне мог не почуять крысиного укуса. Люди, перешептываясь, ждали, что же скажет конунг после допросов. Поэтому Харальд, выйдя из овчарни, оглядел толпу, над которой кое-где горели факелы…

А потом решил устроить ведьмам прилюдную казнь.

Закричали хирдманы, и войско рекой потекло к пустому месту перед сгоревшим Конггардом. Харальд, идя позади толпы, прошелся между столами, оставшимися после свадебного пира. Дошагал до помоста, поднялся по ступеням.

По ту сторону дощатого помоста уже колыхалось людское море — доходившее до самых ворот и забиравшееся на склоны вала. Над крепостью понемногу занимался хмурый, ненастный день, светловолосые головы людей вылеплялись из серой хмари белесыми кочками…

На скомканном шелковом полотнище, все еще прикрывавшем доски стола, темнело пятно высохшей крови. Харальд глянул на него. Не оборачиваясь, бросил хирдманам, что замерли возле помоста:

— Отнесите стол на пепелище вместе с шелком. Я сам его потом сожгу.

Стол тут же утащили. Харальд дошел до середины помоста, посмотрел на лица воинов. Крикнул:

— Этой ночью я допросил волчьих ведьм, околдовавших меня и моего брата Свальда! Две из них — это дочки Гунира, Асвейг и Брегга!

Слова лились легко.

— Колдовством они изменили свои лица, а потом назвались двоюродными сестрами Труди Гунирсдоттир! И жили среди нас, решая, кого бы еще превратить в волков! Теперь они схвачены, но в этих краях есть и другие ведьмы. Так что не доверяйте бабам, которых здесь встретите! Помните — тот, кого укусила крыса, к полнолунию может обернуться волком! Всякий, нашедший на себе след от укуса, пусть придет ко мне!

Люди слушали молча, внимательно. Слова Харальда отражались эхом от частокола, лентой тянущегося по вершине вала.

— А теперь, чтобы никто не опасался шороха в углу, или писка под половицей, мы этих ведьм придушим! Но копьем протыкать их не станем — потому что это не жертва богам, а казнь!

Харальд договорил и оглянулся на Свальда. Брат, уже стоявший на помосте, в трех шагах от него, поймал его взгляд. Тут же отвел глаза, объявил громко, торопливо:

— Начнем с Брегги! Сигурд, тащи сюда мою новую невесту!

Подручный Свальда заволок на помост упиравшуюся Бреггу. Руки у нее были связаны, рот заткнут, как и у прочих ведьм. Свальд, не изменившись в лице, накинул девке на шею кусок веревки.

Через пару мгновений ноги Брегги уже застучали по помосту. А Харальд, глядя на нее, снова ощутил сухую, голодную судорогу, прошедшуюся от горла к животу. В уме мелькнуло — рубануть бы ей лезвием по брюху…

Но нельзя.

Он заставил себя отвернуться. Тут же вспомнил о Сванхильд. Раз Кейлев не прислал к нему человека с весточкой, значит, ей не хуже и не лучше. Перед глазами видением промелькнуло лицо жены — бледное, осунувшееся, окруженное пухом коротеньких золотистых прядей. В довершение ко всему, привиделось, будто сомкнутые веки Сванхильд беспокойно дрогнули.

Харальд нахмурился, глядя в сторону ворот. Подумал угрюмо — убить бы Турле сразу, но ведь сам там был. Однако руку с ножом, занесенную над волчицей, не перехватил, как положено мужу…

— Все! — с явным облегчением бросил брат. И рявкнул, по-прежнему не меняясь в лице: — А теперь займусь новой дротнинг! Сигурд, тащи сюда Труди!

На этот раз Харальд отворачиваться не стал. Уставился на белокурую девку в упор, ощерился, когда та глянула умоляюще. Веревка, затянутая поверх тряпки, которую запихали Труди в рот, подпирала ей щеки, превратив их в два желвака. По ним протянулись дорожки от слез, мокро блестевшие на свету.