Мерлин, с ума можно сойти! Это невыносимо. Просто стоять и медленно сатанеть от тех её слов, которые воспринимает слух, пуская смысл в голову, а потом, теряя его где-то на границе «она перечит тебе, Малфой» и «я хочу запустить язык ей в рот».

О да!..

Она даже не подозревала, что пока он по инерции сжимает кулаки, испепеляя её взглядом, он одновременно сжигает её одежду, оголяя участки кожи, дорисовывая недостающие фрагменты. А в голове слышны звуки плети, рассекающей кожу, хлеща по ней так, что голова начинает кружиться. Он хотел видеть, слышать её. Хотел знать, как кричит грязнокровка. Не в ярости, а в изнеможении. Истекая под ним, на нём. Крича, надрывая свою тонкую глотку, потому что больно. Та боль, которую он хотел причинить, отдаёт горьким вкусом и запахом полыни. Та боль терпима, если вовремя остановиться, а он остановится, будь у него возможность вытворять с Грейнджер то, что требует душа.

Ага, душа, оттопыривающая штаны.

Малфой хмыкнул. Если у него всё получится, то Грейнджер не избежать… всей сладости своей участи, что он задумал для неё.

***

— Где же они?..

Гермиона пыталась найти свои серьги-капельки, которые запропастились неизвестно куда. Кинувшись к выдвижным ящикам, она наткнулась на последнее письмо Гарри и Рона. Пальцы медленно скользнули по пергаменту, обводя завитки Гарриных букв.

Закусив губу, чтобы не позволить чувствам взять над собой контроль, Гермиона отвернулась к окну. Сколько их уже не было в Хогвартсе? Две недели, месяц? А такое ощущение, что целую вечность. А за эту вечность Малфой ломает её, почти…

Что? Что ты, чёрт возьми, такое подумала?! Чуть не подумала.

Нет. Он не сломает её, не сможет. Давай, Гермиона, вспомни, кто он. Это же Малфой — белобрысый хорёк, что всегда доставал их с Гарри и Роном. Трус и слабак, тщеславный…

Да. Он всего лишь испорченный мальчишка. Так какого чёрта ты ведёшь себя как амёба, готовая растечься перед ним, когда он только бросает на тебя взгляд?

Гермиона вспомнила, как прошлым утром он впечатал её в стол, сжимая горло так, что она подумала, он задушит её. А он ведь мог. Это было видно в его глазах. Странный блеск, что завораживает и напрочь отбивает любые попытки вырываться или соображать. И это… блин, сносит крышу. То, как он слегка прищуривает глаза, свидетельствует о его ярости. На высоких скулах играют желваки, а светлые брови хмурятся.

Тогда сжалось горло, но отнюдь не от его руки. Спазм подкатил, сжимая, лишая спасительной возможности издать хоть звук, способный отрезвить Малфоя.

Если бы она сказала об этом Гарри или Рону… Они бы помогли, и она даже могла забыть о том, что совершенно против такого способа… решений проблем. Но их нет, утрачен даже редкий способ общения.

— Гарри… — тихий всхлип всё же сорвался с губ, быстро заглушенный приложенными к лицу ладонями.

Она не просто скучает по её мальчишкам, она смертельно боится за них. Эта боль постепенно заполняет её сущность.

И вдруг возникла эгоистическая мысль, что Гермиону настигла тотальная несправедливость. Будто Вселенная решила сыграть жестокую шутку и продолжает строить свои козни, не задумываясь об остановке. Будто для Вселенной это нечто вроде азартной игры. Она бросает кости, и не важно, попадёт она на чёрное или красное, в любом случае для неё это будет бесповоротный выигрыш. А Гермионе остаётся только плясать под дудку, стараясь оборвать невидимые нити кукловода в облике Вселенной, постепенно осознавая, что близится крах — стопроцентный и неоспоримый. И это, блин, такое ощущение, будто ты знаешь, что шаг вправо — конец, шаг влево — конец. И нет пути обратно, только вперёд по прямой. Вперёд, туда, где тебя не станет. А остановиться нельзя.

Слеза скатилась и упала на что-то сверкающее. Серьги-капельки.

Бум. И всё.

Резкое осознание того, что, чёрт возьми, она не обязана идти вечно по прямой, заранее зная финал. Она волшебница, в конце-то концов. Палочка при ней, а то, что хочет Вселенная, не обязано свершится, ведь люди — строители своих судеб, никто другой.

Гермиона Грейнджер никогда не жила по придуманным кем-то девизам и никогда не придумывала их сама, но она решила менять свою жизнь, а значит — менять всё, в том числе и себя. Отныне она будет жить для себя. Эгоистичные мысли порождают эгоистические решения, порой в корне меняющие нашу жизнь.

Близится война. Она никого не обойдёт стороной, под её руку попадут все, без исключения. А сидеть заключённой в Хогвартсе не входит в планы Гермионы. Рону и Гарри нужна её помощь. И она поможет. Выложится на все двести процентов, чего бы ей этого не стоило. А что для этого нужно? Найти мальчишек.

***

Малфой поднялся с кровати уже достаточно давно, но всё это время бездумно ходил по спальне. Светлые брови хмурились, что означало напряжённое мышление.

Блейз, что зашёл к другу, пропустив завтрак, обосновался на мягкой постели, наблюдая, как Малфой маячит из угла в угол. Откинувшись на подушки, мулат жалобно застонал:

— Ради Мерлина, Драко, перестань наворачивать круги по комнате. Ты не первый раз здесь, за это время мог бы уже привыкнуть и запомнить, что где стоит.

Драко остановился на мгновение, бросив на друга хмурый взгляд, и вздохнул, а затем опустился на мягкий диван, утопая в ненавистных декоративных подушках.

— Что случилось? — Драко не ответил, молча скрестил пальцы в замок, поставив локти на колени. — Что случилось опять? — Он подчеркнул слово “опять”, выделяя его раздражительным тоном.

Малфой вздохнул, взглянул исподлобья на лицо Блейза, выражающее крайнюю степень заинтересованности.

— Нервы, Драко, шалят? Или что с тобой, чёрт возьми, творится?.. Это из-за неё? — Мулат кивнул головой в сторону спальни Грейнджер, за тонкими стенами которой раздавалось тихое шебуршание.

— Нет… Три дня, Блейз.

Тот сочувственно кивнул, понимая, о чём идёт речь. Малфой нервничал из-за встречи с Волан-де-Мортом. Блейз понимал друга, и именно поэтому резко вскочил с кровати, ловя на себе удивлённый взгляд Драко.

— Пошли. — Мулат неопределённо махнул рукой куда-то в сторону двери.

— Куда? — тупо спросил Драко, борясь с растущим внутри раздражением, что вызвал… Блейз, который раньше никогда не пробуждал у него подобных чувств.

— В нашу гостиную, куда же ещё? — удивился он. — Посидим у нас, пока остальные ответственные разберутся с Большим Залом. Выпьем огневиски, поболтаем, отдохнём и пойдём собираться на Хэллоуин.

***

Гермиона провела в своей комнате почти полдня, и всё потому, что ей казалось, будто все знают, что ей за платье подарили. И да, именно подарили, но неизвестно за что. А если Малфой предположил… совершенно грязные действия, за которые “в благодарность” подарили платье, то, что уж говорить об остальных, чьё мнение может расходиться, а вариантов-то множество…

Утром Гермиона слышала голоса в спальне Малфоя, и это заставило её застыть на полпути к коробке, прислушиваясь. Любопытство всегда брало верх, даже если девушка сопротивлялась. Тембр голоса отдалённо напоминал Забини, но вот слов разобрать не получилось, к тому же вскоре послышался хлопок картины в гостиной, что означало, что парни покинули дортуар.

Всё остальное время до обеда Гермиона слонялась по спальне, размышляя о Роне и Гарри. Чем больше времени проходило, тем уверенней она становилась. Когда же, кинув очередной взгляд на часы и отметив, что до обеда осталось минут десять, она окончательно решила ринуться на поиски её мальчишек. Сидеть в Хогвартсе, сражаясь с Малфоем, ей уже надоело до чёртиков, несмотря на то, что она староста и ответственна до кончиков волос. Люди меняются. Незначительно, но всё же. Схватив пергамент и перо, Гермиона быстро написала своё решение, собираясь передать его Джинни, чтобы хоть кто-то знал о её намерениях.

В Большом Зале Гермиону охватило некое беспокойство с примесью предвкушения и… вины. Ей казалось, будто все знают не только о платье, но и о запланированном побеге. Когда же Джинни зашла в помещение и, завидев Гермиону, поспешила за гриффиндорский стол, Грейнджер передала той конверт с пергаментом, строго-настрого приказав читать только в том месте, где никто не увидит.