Кто-то не поехал куда-то. Туда, куда ему очень хотелось поехать. Не просто так – к кому-то. Этот, к кому хотели поехать, тогда приехал сюда сам. Чтобы жить рядом с тем, кто хотел поехать туда и не поехал. Но ничего хорошего из этого не вышло. Потому что тот привык к своему, а этот – к своему. Оба очень загрустили. Хотя и любили друг друга так, как не бывает. Оказывается, в одной точке земного шара живётся так, в другой – совсем по-другому. И если сначала долго живёшь в одной точке, а потом переезжаешь навсегда в другую, то очень скучаешь по прежней жизни, если даже здесь неплохо и ты рядом с тем, кого любишь.

И тогда я, подруга своей подруги, сказала, что в этом деле трудно помочь и что, может, лучше сделать какой-нибудь воздухоплавательный корабль и отправиться на нём… в третью точку земного шара, на пустынный остров, который никому не принадлежит и который не будет напоминать им ни про первую, ни про вторую точку, если к тому же они выпьют там сок травы, который отбивает у людей память хотя бы на некоторое время. И пусть они на этом острове начнут новую жизнь. Им, конечно, придётся немало потрудиться, потому что они будут жить как первобытные люди или как Тур Хейердал и его жена на острове Фиджи, потом у них родятся дети, такие же зеленоглазые, белокожие и талантливые, как она, и такие же черноглазые, смуглокожие и талантливые, как он. И они положат начало новому племени, новому народу.

Но оба покачали головами и сказали, что такого острова, который никому бы не принадлежал, нигде уже нет. И что они не такие замечательно здоровые люди, чтобы быть достойными основателями нового народа. И что они не так надеются на себя, как мужественный Тур Хейердал и его жена. К тому же они любят книги, кино, улицы, на которых звенят трамваи и расположены маленькие закусочные, на которых написано «Горячие сосиски с капустой», «Чебуреки» или просто «Кафе».

Потом я люблю переводить книги с одного языка на другой, сказала моя подруга, и ещё люблю маму, папу, сестрёнку, брата – как же я их оставлю? – а ещё я люблю таких рассудительных подружек вроде тебя, без советов которых так трудно жить на свете!

Поэтому на остров, который никому не принадлежит, я не поеду, сказала она. А что он сказал, я не знаю, потому что ведь я только подруга моей подруги, мы с ним совсем из разных точек земного шара, из таких, которые не на одной линии, которые никогда нигде не пересекаются, разве только в каком-нибудь учебнике стереометрии…

– Весна! Весна! Пора на вернисаж!

– К художникам! На весенние пейзажи!

– В подвалы! На чердаки! В мастерские!

– Хватит задыхаться в наших тесных кооперативных квартирах!

– Пора глотнуть чистого воздуха природы и искусства!

Так кричали три феи или три фурии, зависит от того, как на них взглянуть, вынырнув в центре города из подземного перехода: одна в распахнутой чёрной дублёнке, с развевающимися чёрными волосами, вторая – в кожаном пальто, бордовом берете и оранжевом платке, третья – в бирюзовой шали под цвет своих бирюзовых глаз, сером лёгком пальто и белых ботинках.

Шёл снег с дождём. Температура была ноль градусов.

Они неслись по воздуху, почти касаясь мокрого асфальта туфлями, сапогами и ботиками, чихая и кашляя, отворачивая покрасневшие носы от порывов ледяного ветра, налетающего из переулков. Но всё-таки их лица были прекрасны, так им, по крайней мере, самим казалось, когда они взглядывали друг на друга, радуясь этой неожиданной встрече здесь, в центре города.

– Я хочу видеть Таити! Где мой любимый Гоген? – кричала одна из них.

– Дорогая, Гоген – в музеях мира, нам туда не добраться! – возражала вторая.

– Сезанна и Дега! – требовала третья. – Синее матиссовское окно с марокканским пейзажем!

– Просто вы не знаете Минаса Аветисяна! – кричала одна из них. – В одной его маленькой картине больше солнца, чем во всех картинах французских импрессионистов!

– Белое на белом! Белое на белом! Это так изысканно! Где этот художник? – спрашивала одна из них, взмывая вверх и в сторону.

– Белое на белом – это очень холодно! И потом его картины далеко! – возражала вторая.

– Арбузы! Вы помните картину «Едоки арбузов»? Хотя бы один маленький арбузик на маленькой картине?! – умоляла третья.

– Арбузы тоже далеко! – говорила первая.

– Куда же мы полетим?

Феи в растерянности остановились и спустились на землю.

– Смотрите, одуванчик! – вдруг сказала одна из них, указывая чёрным перчаточным пальцем на жёлтый цветок, выглядывающий из земли, рядом со строящимся зданием, возле которого на доске чернела надпись «СМУ № 5 ведёт строительство комплекса № 525».

– Какой маленький! Какой хорошенький! – запищали все три феи слегка охрипшими, но всё-таки мелодичными голосами, и они застыли на мгновение, любуясь этим храбрым цветком, не побоявшимся выглянуть на свет в эту ужасную погоду в этом холодном скрежещущем городе.

– Значит, действительно весна! Мы ничего не перепутали! – вскричала одна из фей, сморкаясь в тонкий кружевной платочек, купленный на днях в знакомом комиссионном магазине.

– Да! Да! Значит, весна! – согласились подруги и полетели дальше.

На Тверском бульваре чернели липы. На скамейках было пусто. Пенсионеры, обычно сидевшие на них в любую погоду, сегодня отсутствовали, видимо, прятались в своих, всё ещё отапливаемых квартирах. Весной на бульваре и не пахло.

– Смотрите! Опять! – сказала одна из фей и указала пальцем, посиневшим от холода, куда-то в сторону и вниз.

У чугунной решётки за одной из лип стоял маленький, высотой с пятилетнего ребёнка, кустик, весь усыпанный жёлтыми пушистыми комочками.

– Верба! – ахнули феи.

Они подлетели ближе и слегка коснулись нежных пушистых комочков губами. Постояли минутку, любуясь светящимся кустиком, и полетели дальше.

Гул машин, мчавшихся по улице Горького, становился всё зловещее.

– Послушайте, я вся продрогла! – воскликнула одна из фей, самая нежная. – Если мы сейчас же не окажемся в тепле, я превращусь в ледышку! В ледяную куклу!

– И я! – вздохнула вторая.

– И я! – вздохнула третья.

– Ах, вспомнила! Тут недалеко есть мастерская, где очень тепло и уютно! И полным-полно картин! – воскликнула одна из фей. – За мной!

И она стремительно полетела вдоль бульвара, свернула в узкий переулок, влетела во двор, тёмный и длинный, заставленный ящиками из продовольственного магазина, мусорными баками и автомобилями со спущенными шинами, поднялась вдоль стеклянной шахты дома и влетела в чердачное окно, слегка толкнув раму с пыльным стеклом.

Подруги влетели за ней. Нашли выключатель, зажгли свет. И растерянно переглянулись. Стены мастерской зияли скучными светлыми прямоугольниками. Там, где раньше висели картины, сейчас было пусто.

– Что же это такое? – сказала одна из фей.

– Может, их украли? – сказала вторая.

– Может, он переехал? – сказала третья.

– Я сейчас умру от холода! – сказала самая нежная из них.

– И я! – прошептала вторая.

– И я! – пропела третья.

– А-а, знаю! – сказала одна из них, самая сообразительная. – Их, наверное, унесли в Манеж. Там сейчас ретроспективная выставка молодых, которым сейчас под сорок-пятьдесят!

– Не везёт так не везёт! – сказала вторая.

– В Манеж не пойду! – категорически заявила третья. – Толкаться среди людей я не намерена. – И она с гордым видом взглянула на подруг.

Все трое немножко помолчали.

– А может, если картин нет, то есть чай? – робко произнесла одна из них, та, что больше других любила чай. – По-моему, в мастерских художников всегда бывает кофе или чай…

– Или что-нибудь покрепче! – сказала самая язвительная.

Через минуту действительно нашёлся чай в жестяной коробочке с нарисованными на стенках пейзажами, сахар в простой стеклянной банке с полиэтиленовой крышкой и сухое печенье в бумажном кулёчке не первой свежести…