Все из того же сундука на свет появились: черная свечка, круглый черствый хлеб и маленькая баночка меда. Когда свеча уже горела, бабушка помазала хлеб медом, после чего опустилась на колени.

– Становись в ряд и повторяй!

Это было по-настоящему завораживающее действие – словно заколдованная я твердила слова, не осознавая смысла сказанного: «Великая Богиня темноты, магии и перекрёстков! Даруй понимание того Дара, которым обладаю! Научи правильно распоряжаться им, употребляя во благо! Помоги не бояться собственной силы и действовать мудро и рассудительно!»

Заклятие проговорили трижды, после чего так же трижды поклонились в пол. Ритуальный хлеб бабушка вынесла из дома и оставила на старом деревенском перекрестке, как подношение.

– Буду называть тебя мирским именем, – предупредила она, – так спокойнее и безопаснее.

– Мне нравится мое имя.

– Чтобы было меньше вопросов, – продолжила бабушка Ульяна, – я расскажу историю нашего рода – древнего, исходящего своими корнями в то смутное время, когда появились первые колдуны. О тех далеких предках мало, что известно, канули в лету. Магическая сила передавалась по женской линии, иногда от матери к дочери, иногда от бабки к внучке и так далее, до настоящего времени. Сейчас, тебе предстоит стать очередной из нас и сохранять и преумножать наследство, передавать его дальше, чтобы оно не утратило бессмертия.

Бабушка на минуту замешкалась, вновь добавляя свечей.

– Так светло ж! – удивилась я.

– Это не для света, а для колдовства.

Удобно расположившись на крышке сундука, являющимся не только местом хранения, но и предметом мебели, бабушка Ульяна продолжила рассказ: «Что касается близкого родства, которое я знаю не понаслышке – для меня бабка, а для тебя прапрабабушка Лукерья, считающаяся знатной знахаркой. Ее услугами пользовалось большое количество народа. Слава великой ведьмы звенела далеко за пределы, поэтому ходоки множились каждый день, даже иностранные гости заезживали. Хоть и боялись все от мала до велика, но на порог ступали, чтобы вершить пакостные деяния. Лукерья наводила порчу, делала привороты и прочие премудрые дела за довольно скромную плату. Своей дочери, моей маме, она передала часть умений, но та не желала ими пользоваться. Ей хотелось выйти замуж, вести быт, рожать детишек. Бабка Лукерья злилась, старалась образумить дочь, являющуюся единственной наследницей, которую воспитывала в одиночку. Кто был отцом неизвестно, потому что односельчане ни разу не видели рядом мужика. Дочка выросла красавицей, всем на зависть. Под стать привлекательной внешности – нежное, певучее, приятное на слух имя Людмила. Деревенские пареньки заглядывались, любовались, но со стороны, чтобы не стать предметом осуждения. Ведьмовская родовая ставила крест на всех попытках найти пару.

Людмила же не теряла надежды обрести простое человеческое счастье, всем сердцем стремилась к простым радостям сельского труда. В то самое время Лукерья обозлилась на соседей, сбивавших своими порядками неразумную доченьку. Среди скота начался внезапный падеж, а те коровы, которые устояли, давали прокисшее молоко. Не успела хозяйка снять удой и донести в избу, как молоко сворачивалось, становилось кисло-горьким, непригодным для питья. Происходило это в тех домах, где женихи имелись. Деревенские старожилы смекнули, чьих рук дело. Тогда-то и выкопали глубокий ров, разделяющий дом от остальных домовладений. Лукерья этому обстоятельству даже обрадовалась – дочь реже в деревню к подругам ходить стала, а кавалеры ведьминский дом за версту обходили. Жили они с дочкой, как два отшельника.

Все шло ровно, да гладко. Жизнь поплыла по нужному руслу, покуда не объявился среди коренных жителей «заезжий казачок». Парень, прямо сказать, незавидный: маленького ростика, худенький, прыщавый, волос реденький, белесый. Прибыл из далекого северного города на побывку, да и остался насовсем. Климат, видишь-ли, для чахоточного благоприятный! Как Людмилу заприметил, так «хвостом» заделался: куда она – туда и он. Спозаранку возле крыльца встречал и до самой темноты не сводил влюбленных глаз. На людскую молву и предупреждения не реагировал.

К удивлению бабки Лукерьи, Людмиле было приятно внимание неприглядного паренька. Что ни предпринимала раздосадованная мать, стараясь отвадить нежеланного ухажера, а ему хоть-бы-хны. Терять-то нечего! Жених – гол, как сокол: ни имущества, ни стати, ни внешности, к тому же оказался сирота.

«Доченька, – уговаривала Лукерья, – брось, ты этого, плюгавого, пожалей мои седины! Если ослушаешься, уморю его!»

А Людмила в ответ: «Если уморишь, следом пойду, жизни без него нет!»

Чем покорил сердце красавицы этот кавалер, загадкой стало. Люди гадали, судили да рядили. Он видишь, грамотный оказался: стихи знал, грамоту, для прекрасной возлюбленной часами мог хвалебные басни читать. А, бывает, сорвет сорняков в поле: васильков, колокольчиков, ромашек сложит веник большущий и тащит через всю деревню на зависть деревенским бабенкам, которым и по праздникам цветов не перепадало. Бежит по тропке, торопится, глазенки от счастья светятся. Людмила расцвела, на свадьбу настроилась.

Лукерья тяжело переживала. Захворала, решила последний способ испытать – напоила остудой женишка. День проходит, другой, а Гришка, Игоня в простонародье, по-прежнему под окнами вьется. Не взяло ее отворотное зелье. Людмила многим премудростям у матери обучилась, зная скверный маменькин характер, защиту на любимого поставила.

Следующая новость потрясла односельчан – Людмила понесла. Живот округлился, стал, заметен, даже через широкий сарафан. В этом животе зародилась моя жизнь, Рита.

Григорий жить с тещей не захотел – в деревне поселились. Хозяйство крепкое завели, жили хлопотами о семье, достатке. Счастье, скорое, недолгим оказалось. Надсадился он на сенокосе, под ливень попал. Надо было в спешке скирду вершить, забрался на высоту, поскользнулся и наотмашь на спину упал, тут и смерть его настигла. А маменька моя Людмила, которой не помню, от тоски сгинула, меня крохой оставила. Видишь ли, она тогда заговор сделала, чтобы с любимым не расставаться до самой смерти. Это сильное заклятие, по которому одному без другого не жить.

Бабка Лукерья, к тому времени, старая уж, взяла меня на воспитание, вырастила, дело наследное передала. Почитай, и мать и отца заменила. До самых невест опекала, шагу ступить не давала. Померла сердечная, когда мне пятнадцать минуло. Одиночество никогда не тяготило меня, не помышляла я о муже, детях, а все мысли заняты были служением темному владыке. Днем жила обычной сельской жизнью: в огороде копалась, кур кормила, а ночью заклинания учила, зелья варила. Крестьяне, как прежде, к дому шастали, погадать, поворожить: кому приворот, кому на врага проклятие, а кому и вовсе мелочевка бытовая – пропажу найти, от запоя вылечить. Бедолаги не только деньгами рассчитывались, но и души на заклание отдавали. Им хорошо, а мне еще лучше. К сожалению, годики быстро летели, я не молодела, срочно надо было определяться с наследниками».

– Вы про маму?

– Ее родненькую, единственную!

От одного упоминания о самом дорогом человеке, мои глаза наполнились слезами.

– Не реви, она сейчас в лучшем мире!

– А мы?

– Земная дорога – лишь перепутье: главное, держаться правильного направления. А у нас с тобой и выбора-то особого нет.

– А мой дедушка, ваш муж?..

– Почти не помню такового! Позвали меня как-то раз на праздник Ивана Купалу, чтоб в волшебную ночь накануне после неистового плясания, прыгания через костры и прочих вакханалий, погадать на суженого. Народу собралось великое множество: парни веселые, девушки красивые, игривые. Веселятся, шумят, хороводы водят, в студеной воде купаются, в парочки соединяются. Я, надо сказать, лицом уродилась в маменьку, было на что посмотреть! Понравилась высокому молодцу в белой рубахе. Красавец ведьмаком оказался, заворожил, закружил, а я и не против. Как знала, что от той ночи подарок останется – доченька желанная. Молодца больше никогда не встречала, разыскать не пыталась. Не нужен мне муж – зудел бы рядом, под ногами мешался, да и заботиться о ком то, прислуживать и угождать, я не горазда. Неласковая, нелюдимая, может, поэтому и дочь удержать рядом не смогла, вовремя не уяснила, что у нее имелись собственные цели и желания.