Аллен беззлобно ухмыльнулся. Зябко передернул плечами. Послушавшись, пошел за своим маленьким проводником, впрочем, поглядывая на того всё еще с не необоснованной опаской — мальчонку изредка заносило, он то приваливался боковиной к лязгающим решеткам, то путался в собственных неповоротливых ногах, непонимающе оглядывался кругом, будто напрочь забывая, куда и для чего продолжал продвигаться в этот темный ночной час.

По-своему это нервировало, по-своему — и множечко болезненно нездорово — умиляло, но трогать Аллен его не торопился, опасаясь нового всплеска нестабильной психопатии, да и запахи подгнившего мясца и чего-то тушеного, кислого, рыбного становились всё нагнетеннее и сильнее — значит, до столовой оставалось рукой подать, и тревожиться было почти не о чем.

Примерно через сотни четыре метров страшный железный коридор не то чтобы закончился, но разветвился, и если левое его крыло повело себе и дальше огибать продолжающиеся котельные каморки, то крыло правое, задумчиво нарисовав угол грубоватого подтертого сгиба, вильнуло в образовавшийся зазор, расширилось, провело еще с пять или шесть широких шагов и, преподнеся неожиданный сюрприз, просто взяло да обернулось здоровенным прямоугольным залом, по-воинскому заставленным массивными столами абсолютно одинакового покроя такой же одинаковой прямоугольной формы.

— Это, выходит, и есть она? Столовая? — и без того зная ответ, спросил Уолкер, делая это лишь для того, чтобы разорвать окутывающую цепочными звеньями тишину.

Получил наградой кивок.

Помешкал, пооглядывался, но, поняв, что мальчишка его тревог и неудобств не разделяет, пошел за тем дальше — сквозь буреломы приколоченных к полу столов и стульев, к кормовой стойке и сокрытой за той кухне: если еда где и оставалась, то, конечно же, там, в туманных дебрях поваренного алтаря.

— Знаешь… я никогда особо не думал об этом, но столовая в Ордене впервые вдруг показалась мне, ну… приятной, я полагаю… — прибитым пыльным шепотом позвал он, с одной стороны, желая проложить между ними прежний шаткий мир, а с другой…

С другой, испытывая надавливающую потребность завязать какой угодно диалог, чтобы не чувствовать себя спрессованной мышью в сужающейся, должной вот-вот разнестись на осколки лабораторной банке.

Юу, благо, откликнулся на сей раз шустро.

Шевельнул плечом, легко протиснулся между оставляющими все меньше и меньше свободного зазора выдвинутыми сиденьями, повернул голову, чуть приподнимая порхающие ночными мотыльками брови.

— А с этой что не так? Мне всегда казалось, что она нормальная… Я сюда за лекарствами прихожу с самого дня рождения. И повар тут ничего мужик, хоть я и не знаю, как он готовит.

— Наверное, немножечко не так замечательно, как Джери, если верить стоящим здесь повсюду запахам, но я, честное слово, никак не хочу его обидеть.

— Кто такой «Джери»? — Юу даже сбавил ход, идя теперь почти вплотную, с интересом вскидывая голову на гибкой тонкой шейке, любопытствующе заглядывая в глаза.

Освещения здесь оказалось побольше, чем в пройденных коридорах, предметы не очерчивались, а вполне отчетливо существовали рядом, и Аллен, на всякий случай придерживая мелкого за спину, когда должен был в первую очередь следить за тем, как бы не поскользнуться на захламленном полу самому, с тоже посветлевшей улыбкой отозвался:

— Повар нашего подразделения. Клянусь тебе, что он может приготовить абсолютно что угодно и в каких угодно количествах, и у меня такое чувство, будто он никогда, вот просто никогда не устает. Ну, или прячет в каждой кастрюле по собственному волшебному двойнику, а потому всё у него получается настолько быстро, что не успеваешь даже задуматься: как? Он индус, если что, а еще предпочитает девочкам мальчиков, хоть об этом у нас почему-то и не принято упоминать. Хотя, как по мне, так зря: думаю, ему было бы веселее, имей он возможность спокойно вступать в беседы, когда остальные обсуждают инакополые объекты новых охомутавших страстей…

Вот за каким чертом он брякнул всё последнее — Аллен не понял и сам. Мрачно окрестил себя идиотом, когда мальчонка прищурил глаза в оскале не совсем соображающего удивления. Запнулся о приподнятую каменистую плитку, оторванную от остальной кладки неизвестно чьими такими добросердечными усилиями: прозвенел холод, покатились мелкие камушки, лязгнул съехавшимися ножками покачнувшийся прибитый стол, напоролось на острый заточенный угол прошибленное свеженьким синяком бедро.

Юу, поколебавшись, взглядом ответил понимающим, даже по-своему сострадающим — знал, что такое больно, но, к вящему изумлению Аллена, промолчал, не спросил больше ничего: не то за каким-то чудом сумел осмыслить и сам, что седой экзорцист имел в виду, не то растолковал это исконно по-детскому, по-наивному, не то и вовсе ничего не понял, но почуял или просто решил, что вмешиваться вот именно сюда ему не стоит.

Сохраняя напряженное молчание, они прошли еще с немного: всё те же столы, ржавые ножки под шматками отваливающейся коррозии, скопившаяся в затрещинах пыль, косо наложенные друг на друга плиты, грязные разбитые тарелки на полах, засаленные желтые стулья и столы — наверное, здесь убирались не с вечера, как в Ордене, а с утра, перед завтраком, только люди тут всё равно как будто бы были грубее, неопрятнее, неуважительнее, раз оставляли после себя такой бардак.

Аллен растерянно рассматривал мелкие окошки, просверленные в стенах под самым потолком, но видел, что света из тех не лилось. Да и какой свет, когда они тут в тысячах метров под землей?

Видел пронизанные венами проводов высоченные потолки, высвечивающую побелку, намертво въевшиеся в камень и железо запахи пролитой и просыпанной пищи, со временем приобретающей далеко не самый приятный аромат.

Думал, что больше всего это место похоже не на светлую да радостную комнатку для дружеского приема пищи, а на грубую кормильню при тюрьме строгого режима, и пока лениво да пространно размышлял, пока растерянно косился из стороны в сторону, Юу, поравнявшись с буфетом, обогнул тот, поманил пальцами, нагнулся под пластами свисающей с потолка клеенки, напрочь затмевающей видимость…

И вывел, наконец, на саму долгожданную кухню, запахи на которой задымились куда сильнее, ударили в ноздри и в глаза свежевыжатыми остатками пара, сложились в очертания высоких стальных холодильников, выскальзывающих из звонкой темени то там, то тут.

Кухонный кафельный пол сложился в привычную уже клетку-шаблонку, зачередовался пересечениями шахматного черного и белого, ромбами да перекошенными от длительного разглядывания квадратами. Потянулись жаркие железные плиты, огромные нержавеющие провалы моек, исполинские стенды с посудой и столовыми приборами, завинченные латунные бидоны, кастрюли-великаны, способные вместить сразу несколько мальчишек Юу, ящики, шкафчики, мусорные урночки, до краев забитые отходами подгнивающего забракованного продовольствия. Грифельные доски на стенах, наполовину исписанные мелом — то ли старые меню, то ли какие-то личные заметки, то ли черт поймешь, что у этих ученых, которые пусть и повара, на уме.

Бесконечность сплетенных узлами проводов бытовала и здесь, вдоль стен повыскакивали термосные баллоны, плескался за плотной оболочкой опасный газ, будто и пищу в этом месте изрядно напичкивали им, чтобы…

Впрочем, Аллен не мог представить, чем бы это «чтобы» могло быть, а потому быстро отмахнулся, переключился на вещи куда более важные.

— И что… я могу вот так запросто брать то, что найду…? — неуверенно прошептал он, скосив на мальчонку сомневающийся взгляд. — Что угодно? Откуда угодно?

Юу ответил легкомысленным кивком. Задумчиво поприкусывал губу, почесал себе пальцем остренький подбородок. Пожал плечами и, не отыскав занятия лучшего, приняв вид полнейшей непричастности ко всему сущему, с кряхтением забрался на один из вытянутых железных столов, усевшись на задницу да без лишних слов давая понять, что копайся, где хочешь, Аллен Уолкер, а я посижу здесь и понаблюдаю за таким редким спектаклем в исполнении причудливого пристукнутого тебя.