— Комуи? Смотритель нашего европейского подразделения.

К новому запалу Уолкеровского удивления, Юу, побледнев до перегоревшей лампочки автофлуорисценции и подбитого осколками робкого потолка, тихонько фыркнул, раздраженно лягнул пяткой столовую — или, черти, неужели все-таки и правда кроватную…? — ножку.

Подождав с чуть-чуть, надорванно спросил:

— Европейское — это где…? Очень далеко отсюда?

Аллен с изумлением приподнял брови. Хотел было уточнить, что неужели же ему никто не потрудился объяснить и этого, но, поймав в темнеющих глазищах отблеск и так слишком трудно давшегося откровения, прикусил язык, заталкивая все лишние вопросы на дно да придавливая сверху весом железной якорной цепи затонувшего в бездне бескрылого брига.

— Очень далеко, хороший мой. Много-много суток на поезде, еще больше — на корабле, вплавь да по морю. Наши с тобой «дома» находятся в разных концах света, Юу, поэтому я и хотел бы забрать тебя с собой сейчас — вернуться повторно мне будет сложно, да и никто меня по-хорошему сюда не отпустит: экзорцист вовсе не тот, кому позволено жить по его собственному хотению. Даже Генералам подобного не дано. Любой экзорцист — прежде всего боевой солдат, обязанный выполнять команды своего властвующего верха — в данном случае Смотрителя, Учителя или Ватикана, к каким бы скотским или бездушным способам решения проблемы те ни приходили.

В почерневших снова радужках промелькнул колючий блеск, недовольные терновые иголочки, упавшая в чернильницу луна, замаранная грязью жадных человеческих рук.

Разговор выходил в корне дурным, в корне бессмысленным, и Аллен хорошо осознавал, что таким образом он мальчишку не просто не заинтересует, но еще и оттолкнет, потому что наверняка во взъерошенной голове с длинной, накрывающей спутанные ресницы челкой бился о косточки этот безответный гиблый вопрос:

«Ну и что ты станешь делать, экзорцист Аллен Уолкер, если я все же сдамся и ты украдешь меня отсюда? Тоже отведешь к своему руководству и постараешься слепить нового искусственного апостола, наплевав, что у ублюдков до тебя ничего не получилось? Или надеешься просто оставить на правах потешного преданного питомца? Или бросишь, потому что ты — закоренелый солдат, ты сам сказал, в жилах твоих — загорелый табак, совсем не кровь, и ты не сможешь ослушаться приказа, велящего тебе вернуться под командорское крыло без помехи в моем лице?»

Ладонь Аллена ненавязчиво проползала вверх по тощей ноге, высвечивающей через шкурку всё теми же вездесущими костяшками. Забралась кончиками болеющих пальцев под обвязку марли, аккуратно потянула, попыталась добраться до не дающей покоя кожи, чтобы понять уже, наконец, что там происходит с несчастной замученной плотью и почему Юу до сих пор ведет себя так, будто никакой боли не испытывает и в помине…

Только в следующее же мгновение мальчонка, продемонстрировав норов, поспешно отстранился, пнул под ладонь острым коленом, едва не вмазал ступней в вовремя увернувшееся лицо со шрамом, не то четко метясь в челюсть, не то ненарочно отскакивая случайной рефлекторной инерцией.

Набычился, отполз маленьким прытким сгустком резины. Плотнее, нервознее закутался в нисколько не согревающую простыню, сохраняя на губах оттенок болезненной синевы, а после, подселив в упавшее сердце Аллена уверенность, что теперь между ними пронесется подорванной торпедой непримиримая ссора, уставившись глаза в глаза, с непробиваемым выражением выдал снарядом в лоб, воинственно сведя перекрестный бровный огонь:

— Жрать хочешь?

Уолкер, осаженный просквозившей рядом смертельной пулей, врезавшейся в липкую стену за спиной, почти беспомощно и почти жалобно пошевелил примерзшим к нёбу языком.

Выдохнул:

— Что…?

— Вот же дубина ты, а… Ты жрать, спрашиваю, хочешь? — раздраженно повторился нетерпимый мальчишка. — Здесь сейчас время обеда. Откажешься от него — ничего не получишь до ночи или даже утра: у них тут нет постоянного расписания, и кормят, когда ударит в голову, хоть и сами жрут весь день напролет. Так что соображай быстрее, тормоз.

— Я… я хочу… наверное…

— Тогда жди здесь, — добившись хоть какого-то ответа, с вполне себе довольным видом подытожил деловитый от собственной важности Юу. Спрыгнул на ноги, отбросил мешающую в движениях тряпку, поежился и, напоследок оглянувшись на непривычного недогостя посреди кроваво-белой казенной инфернальности, решительно добавил: — А я схожу в этот чертов цех. Вернусь через минут двадцать — до столовой идти далековато. Специально, суки, так сделали, чтобы я туда реже заявлялся… И не смей никуда высовываться, если не хочешь где-нибудь здесь же и сдохнуть. Понял?

Последнее предостережение Уолкеру не понравилось, он бы с удовольствием всунул голову в кипящий котел и радостно его оспорил, но, чудом призаткнув себя, все-таки кивнул, все-таки пообещал, что останется, конечно же, ждать — ну, а что, что еще ему оставалось делать?

И потом…

Если он собирался и впрямь обосноваться здесь на более-менее длительный срок, надламывая упрямство ослиного мальчишки ослиным же терпением, обещающим однажды смениться некрасивым ослиным похищением, любая еда, дабы не сдохнуть да удержать в теле нужные им обоим силы, была попросту необходима.

☢☢☢

— Вот. Если голоден, можешь начинать жрать, — с этими словами мальчонка Юу, невозмутимо покосившись на застывшего в оцепенении Уолкера, показушно грохнул прямиком на пол здоровенную миску из синего полупрозрачного пластика, с кислой миной заворчав, когда набитое с горкой содержимое пересыпалось от сотрясения через край и радостно, подпрыгивая, покатилось по полу. Матерясь, опустился на четвереньки, отряхнулся от налипающего чужого взгляда и, злобно покусывая нижнюю губенку, пополз награждать дырками брючные коленки да длинные спускающиеся рукава: подхватывал двумя пальцами один овальчик или кружочек, сжимал тот в ладони, горстями возвращал в снова постепенно наполняющуюся посудину…

Чуть погодя — собрав уже почти всё — с припозданием сообразил, что тупический недогость, которого никто не приглашал, хотя вроде бы и приглашал, так и остался торчать термосом-термометром посреди комнаты, ни разу столь банально не удосужившись попытаться взять и помочь.

Выходка эта Юу порядком выбесила: во-первых, жратва-то предназначалась им обоим, не ради себя одного он ходил, когда давно уже не имел привычки бегать в дневное время в набитую столовую, где все только и делали, что глазели или, наливая глазные яблоки ужасом, неуклюже отворачивались. Во-вторых, унижаться преклонением колен черт поймешь перед кем Юу не хотел, не привык и привыкать не собирался тоже; от всего сердца выругавшись, с видимой неохотой покосившись на оставшиеся болтаться по полу утерянные катышки, забравшиеся практически вплотную под подошвы тупого Уолкера, с брезгливостью юного породистого аристократа отдернулся, прикинулся, что с делом как будто бы покончено, и, насупившись, подобрался обратно к оставленной миске, усаживаясь с одной ее стороны сложившим ножонки щупленьким цветком.

Взял тяжелую железную ложку, повертел ту в пальцах и, продолжая украдкой коситься на недоступного для понимания экзорциста, который начинал все больше и больше нервировать — ну что, что он там стоит, когда ведь пригласили идти жрать?! — зачерпнув звучную горсть, запихнул ту за щеку, принявшись методично и по-своему осатанело пережевывать.

Тупой Уолкер торчал вкопанным сигнальным столбом долго, тупой Уолкер откровенно доводил до параноидального припадка, еда из-за него в упор не лезла в горло: как Юу ни старался отвернуться или абстрагироваться, он все равно неизменно чуял на себе забивающий колья взгляд, все равно давился не попавшими под зубы крошками, все равно злился и в конце концов, не выдержав, грохнув металлическим прибором о треснувший пластик, вскинув потемневшие глаза, еле-еле сдерживаясь, прорычал, говорить при этом, впрочем, стараясь тихо, чтобы никакой нежелательный посторонний, решивший прогуляться под дверью, ничего подозрительного не засек: