Юу на этом то ли расслабился, то ли, наоборот, разочаровался.
— Ну? Что еще? — горько и недовольно цыкнул.
— Эта родильная, о которой ты упоминал…
Аллен честно понятия не имел, как правильно поставить странный, причудливый, всё еще отталкивающийся от сознания извращенный вопрос, но долго ломать голову не понадобилось; Юу, безразлично поведя плечом, с пустотой на лице качнул головой, указывая за спину обомлевшего экзорциста.
— Там твоя родильная. Они все зарождаются там, в этих дырах, куда…
— Я и провалился, — поежившись, договорил Уолкер, с нервозным ужасом осознавая, что детское скрюченное тельце ему, выходит, вовсе не примерещилось. К глубочайшему, черти, сожалению. — Надеюсь, я ничего там не испортил? Если из-за меня…
— Да что ты мог испортить? — надувшись, отрезал возревновавший, кажется, мальчишка, не устающий раз за разом поражать чередой сменяющейся нелогичной непостижимости. — Я же сказал, что тоже туда проваливался. Тут многие проваливаются, потому что-либо гоняются за мной, либо ни черта всё равно не видят — понавели здесь своего гребаного газа, вот теперь сами и мучаются, а шастают тут каждый второй день. Им там глубоко похрен: спят себе и спят, да и просыпаются, если ты так хочешь знать, единицы. Кроме меня тут вообще никого до сих пор нет. А если и просыпаются, то обычно с поломками, и их тут же ликвидируют, как неудавшийся образец. Мусор. Ничего с ними не случится — там одни трупы и плавают… Они пытаются заставить меня запомнить их имена, а я смысла не вижу: никто никуда не всплывет, не надо рассказывать вранья…
— И ты… Ты тоже там родился? В одной из этих ячеек? — непослушными потяжелевшими губами спросил Аллен.
Юу кивнул. С апатией махнул куда-то рукой, наверное, пытаясь показать конкретную дырку. Подумав, серо и блекло добавил:
— Здесь паршиво, ты сам видишь, но я часто прихожу сюда. Жалею, что не могу залезть обратно и снова уснуть, чтобы больше никогда не просыпаться. Я пытался, конечно, но ничего не получается — они находят, откачивают, и я опять зачем-то пробуждаюсь.
Аллена от этих слов вконец покорежило. Прошлись по сердцу склизкие холодные руки десятков утопленников, прогнул чувствительные барабанные перепонки чудовищный смех витающей поблизости смерти, вспыхнули калейдоскопом глаза тех, кто носил белые халаты и так спокойно, так пространно говорил о томимом на нижних этажах маленьком дьяволе, когда дьяволами здесь оставались все и каждый, кроме самого этого несчастного создания.
Боль поднялась опоившей волной, толкнула изнутри, вынудила протянуть руку и сделать это трижды запретное — коснуться кончиками пальцев нежной дрогнувшей щеки, такой свежей и звонкой, будто была сделана из чистого ограненного льда. Мальчишка, немотно приподняв брови, уставился на него, застыл, даже дышать прекратил, широко-широко распахивая ресницы, позволяя нырнуть пальцами за бархатное ухо, зарыться в мягкие волосы, приласкать…
А после, вспыхнув багрянцем, быстро отшатнулся, запыхтев сорванным сбитым всхлипом, поспешно отводя в любую иную сторону потемневшие взмокшие глазищи.
— Послушай, ты, Уолкер…
— Уолкер — это фамилия, малыш, — мягко и вкрадчиво прошептали согретые непонятной им самим истомой губы. — Меня зовут Аллен.
— Да мне плевать! Уолкер, — демонстрируя всё вшитое под кожу упрямство, прорычал непримиримый зверенок. — Убирался бы ты отсюда по-хорошему…
— Я не могу, — спокойно, тихо, аккуратно отняв руку, качнул головой ничуть не менее упертый Аллен.
— Чего ты не можешь?
— Оставить тебя здесь одного.
— А я не могу пойти с тобой, — в тон ему рыкнул Юу, сам уже как будто вовсе не радостный своим словам. — Я… я должен торчать тут, как бы хреново от этого ни было. Ясно тебе? Я просто… должен. Мне они ничего не сделают — я всё равно не сдохну, так что старания бесполезны. А тебя могут поймать, и в этом уже ни черта хорошего нет. Понял? Поэтому вали, пока не поздно.
— Я польщен тем, что ты беспокоишься за меня, малыш, но, увы, выполнить твоей просьбы не могу. Я никуда не уйду без тебя. И это мое последнее слово. Дальнейшие споры бессмысленны. Просто прими это.
— Но я никуда не пойду! Ты что, не слышал?! — в сердцах взвыл доведенный зверек, стремительно догоняя мордахой расцветку окутанных бинтами ножонок.
— Всё я прекрасно слышал, Юу. Что ж… это, безусловно, опасно и чревато, но, полагаю, у меня нет иного выхода, кроме как остаться в таком случае здесь самому. С тобой. Хотя бы до тех пор, пока ты не захочешь переменить своего решения. Ты же, надеюсь, побудешь настолько добрым и согласишься меня где-нибудь спрятать, правда?
— Ч-чего…? Что за… нахрен…?
— Зато тебе больше не придется страдать в одиночестве: у тебя появится верный друг, я всегда тебе помогу и позабочусь в меру доступных сил, и…
— Да ты что… Совсем спятил?! Ты совсем больной на голову, спрашиваю?! О чем… о чем ты таком…
— О том, что всё уже решено без твоего на то мнения, хороший мой: я остаюсь тут, — с искрящейся обескураживающей улыбкой подытожил сияющий всем своим нутром, втихую наслаждающийся произведенным фурором Уолкер. — Я остаюсь с тобой, и мы вместе дожидаемся твоего согласия покинуть это место, чтобы… Остаться под моим присмотром и снаружи, я полагаю? — он сам не знал, почему выпалил это, но, только произнеся сокровенно сумасшедшие слова вслух, понял вдруг, что ведь ни разу не солгал, что судьбу мальчишки успел предопределить и так: никому он его не отдаст, никуда не денет, заберет с собой, вытянет как-нибудь сам.
Бледное личико, поравнявшись по красноте с сигналом на железнодорожном переезде, отпрянуло, исказилось не недоумением, а настоящим шоком, за которым Уолкер даже успел побояться — не перегнул ли он палку, не схватит ли это невозможное существо какого-нибудь чертового удара?
Мальчишка, мелко подрагивая охватившими подзарядками, продолжая таращиться небесной голубизной, отшатнулся еще дальше, отполз на заднице, снова остановился, заглотил до хруста косточек ни разу не согревающего, но зато немного остужающего воздуха…
И, к вящему удивлению Аллена, в глубине души уверенного, что уламывать да уговаривать придется несоразмеримо дольше, отвернувшись, проговорил с самым своим независимым, пусть и всё еще сигналящим проезжим поездам видом:
— Ну и класть я тогда хотел, раз ты такой непрошибаемый идиот. Нравится здесь торчать — торчи себе на радость. Мне-то какое дело? Тебе же хуже. Засуну тебя в мою гребаную комнату и будешь там… сидеть.
Сдуваясь обратно, выцедив все до последнего слова, он ненароком покосился на спятившего высеребренного клоуна, не то надеясь, не то опасаясь, что тот пошутил, тот вот-вот мнение переменит, но, напоровшись на непробиваемо базальтовую улыбку уже всё на свете выбравшего для себя барана, лишь по новой торопливо отдернулся, в прострации уставившись на поверхность объятых полупрозрачным кислородом подрагивающих ладоней: ни черта.
Ни черта этот психопат — вот уж где воистину психопат… — не переменит.
========== Глава 3. Lumos Solem ==========
— И где это мы…? — растерянно пробормотал Аллен, украдкой, на корточках и носках ботинок, пропетлявший по еще двум заполошным коридорам, трем затаенным лабораторным рукавам, заученным Юу наизусть дверям-переходам, местам скопления не замечающих их — спасибо, Господи — белохалатников, тихо сплетающих на уху друг другу страшную теорию терапевтической общины. — Ты же говорил, что проводишь меня в свою комнату…?
Место, куда мальчонка в конце всех концов привел его, могло быть чем угодно, действительно чем угодно — еще одним химическим моргом в миниатюре, очень страшным пыточным полигоном, универсальным больничным корпусом, — но только не детской комнатой, и Аллен недоуменно оглядывался по сторонам, отхватывая от пустующего нагромождения то один, то другой, то третий отталкивающий предмет.
Ровно в центре, будто призывной круг при чтении черной молитвы, стоял стол — длинный, массивный, с тяжелыми угловатыми ножками, острой заточкой, смуглой мрачностью дерева и патологическим душком; самым мерзостным являлось как раз-таки то, что со стола этого свисала белая простыня, с одного края покоилась прохудившаяся подушка, и ощущение складывалось такое, будто еще вот-вот кто-то лежал на нем, встречая последние минуты отбираемой стальным пинцетом жизни.
