Интуитивно Аманда понимала, что для своей безопасности ей важно завязать как можно более теплые, непо-средственные отношения с остальными. С надеждой и беспокойством она следила за силой своих чар. Дома или на светских раутах особа ее была яркая, броская, но не являлась чем-то необыкновенным; жизнь текла просто и есте-ственно. Даже во время сложнейших миссий, которые кроило ей темное окружение лорда Уолпола, она ощущала себя более защищенной. Но здесь всё выглядело иначе. Для этих пробитых ветрами сынов одиночества с их необузданной кровью женщина являлась чем-то бесконечно возбуждающим, куда желаннее и крепче, чем добрая чарка водки. Их глаза с пугающей, странной жадностью следили за нею и будто клянчили милостыню – улыбку, кивок или доброе словцо.

Но несмотря на все свои опасения, теперь она чувствовала себя счастливой и защищенной. Рядом с ней был он. И каждое слово, сказанное им, как вино ударяло ей в голову. Аманда продолжала есть нагретую солнцем малину, а в памяти проплывала их первая ночь, первый поцелуй, когда его губы легко коснулись ее губ, будто для того, чтобы ощутить их вкус и тепло. «Господи, неужели всё встало наконец на свое место? – подумала она.– Неужели пришло время и появился человек, которому я хочу и готова принадлежать? О, если бы еще не этот ужасный груз лжи!..»

– Что с тобой? – он осторожно тронул ее плечо.

– Нет, нет, всё хорошо. Просто вспомнила, как несносно вела себя… Призывая тебя бросить всё и бежать… Боже, я была так глупа.

– Полно,– прижимаясь щекой к ее волосам, тихо сказал Андрей.– Это так по-женски. Скоро, видимо, тронемся в путь. Еще раз прошу: что бы ни случилось, будь спокойной. Властвовать может лишь тот, кто властвует над собой…

– Да,– кивнула она, успокаивая в себе нервную дрожь от его прикосновения.– Так говорили еще древние…4 Я постараюсь.

– Ты даже не представляешь, как я сейчас хочу тебя всю,– прошептал он.

– А я? – Аманда теснее прижалась к нему грудью.—Ты знаешь, что прошлой ночью я сделала то, что решила не делать? Скажи, что тебе было хорошо со мной!

– Да.

– Еще!

– Да, да! – он нежно поцеловал ее брови, глаза, чувствуя, как каждая клеточка его и ее тела исполнилась желания.

– О, Andre! – прошептала она, сияющая от счастья.—Отпусти, или я сойду с ума. Не надо здесь… на нас смо-трят.

– Всех к черту! – его руки сомкнулись у нее за спиной, и он страстно поцеловал ее губы.– Мне всё равно, понимаешь? Всё равно, кто ты… Будь только рядом со мной. Люблю тебя, слышишь, люблю!

– Конечно,– она снова потянулась к его губам, видя в его блестящих глазах готовность дать ей наслаждение.

– Только обещай! Обещай никогда больше не отправлять меня одну спать. Что у вас за желание, сэр, всё время меня куда-то отправить? – игривым голосом возмутилась она.– А если я не хочу спать одна? Ну, скажем, боюсь?

– Обещаю. А теперь позволь прервать беседу. Обойду посты.

– Не уходи,– она придержала его руку.– Впервые я не чувствую себя одинокой. Кстати, хороший тон, сэр,—это умение скрывать, как много мы думаем о себе и как мало о других. Ты совсем забыл меня… Разве не достаточно их глаз?

Аманда ревниво посмотрела в сторону цепи матросов.

– Нет, нет, какой же я дам пример?

– Мало что так раздражает в жизни, как хороший пример,– она грустно вздохнула и опустила глаза.

– Джессика,– Андрей заглянул ей в лицо. Оно выражало лишь оскорбленное самолюбие.– Полно обижаться. Дважды ссориться с тобой в один день – нет, это слишком.

Аманда пожала плечами и сорвала на тонкой зеленой ножке лесной цветок:

– Может быть, ты и прав. Отношение двоих – это всегда иностранный язык, и все мы говорим на нем с акцентом. Делайте свое дело, мистер капитан, не слушайте женщину. Мы просто собственницы… вот и всё.

В ее вздохе были примирительное облегчение и тихая нежность. Из глубины сердца вырвались слова:

– Только помни всегда: я люблю и волнуюсь за тебя. Будь осторожен и знай: что бы с тобой ни случилось, что бы ни уготовила жизнь, я буду любить тебя.

– Ох и жара… что тещина баня,– пожаловался вслух Кустов.– Сколь ждать-то еще у моря погоды? Однако тесно мне в ём, сукна пожалели, прощелыги!

Боцман с обидой поглядел на тесные рукава своей голландки и покачал головой:

– А мне ведь в ей бой с индеанами держать, Палыч. Дышать тяжко.

– Не дыши,– денщик, не отрывая глаз от молчаливого леса, почесал за ухом.– На кой тебе другая роба? И так ты худой стал, скоро в землю зарывать пора.

– Сам, смотри, на волчьи зубы не напорись, недокормыш,– плохо принимая грубую шутку, проворчал боцман.– У человека, можно сказать, друга, беда… горе, а он, сволочь, чертей ему разноцветных сует. И откуда такие вот слепни берутся, как ты?

– Из тех же ворот, откуда и весь народ. Ладно тебе, Федор, злиться. Пустоговорье одно! У тебя просто природа нонче пребывает в расстройстве. Но не загордись, не у тебя одного. У меня тоже желаний подзахлеб.

– И каких?

– Ну, первое – тебя не слышать,– Палыч прыснул в кулак,– а второе – обойтись без «обнимок» с краснорожими. Это вон Мотька любит у нас кулаки почесать. Согласен, иногда сие занятье вельми полезным бывает, так всему свое время, куда с моими годами в пляс пускаться? Так ведь, Федя?

– Так-то оно так, да не так. Я хоть и супротив краснокожих зуб имею большой, а, один черт, прощаю их. По дикости своей творят. По душе сказать, жаль мне их. Они же – что наш инородец в Сибири некрещеный. Погоди маленько. Вот пустит наш чиновник корни тут, и ага! Любая тля при малой власти начнет шпынять их да общипывать, что горох при дороге. А для туземца, сам знаешь, все их уловки – нож к горлу. Первым делом начнут их травить водкой да спиртом, пока не утопят. Пей, некрещеная душа, скорее сдохнешь. Эт точно, как часы! Видал я сгоревших от водки тунгусов, жуть… Ну, да будет лясничать, и так мы всю дорогу с тобой «такаем»… – боцман скоро приставил к лиственнице ружье и приподнялся, чтоб скинуть пропотевшую узкую голландку, когда услышал короткий, тугой выдох тетивы.

– Федя! Феденька! – беспомощно выкрикнул Палыч, бросаясь поддержать падающего боцмана.

За плечом Кустова топорщилось оперение индейской стрелы.

– Брось меня. Наших прикрой… Уходите… – Федор с надрывом кашлянул кровью, до боли сжав плечи Палыча. Его беспокойный глаз налился болью и мукой.

– Погоди, погоди умирать! – сипло дыхнул Палыч.—У нас тут, брат, и не такие компоты случались, да ничего, выгребали. Ишь ты, умник нашелся, умирать вздумал. Ты это брось! Ух, и взыграло же в тебе ретивое! Щас я тебя, Феденька, щас… Ты только не колотись попусту, глупый, смекай…

Боцман умер еще на руках старика. Натуженные пальцы его ослабели, тело разом обмякло, стало тяжелым и опустилось к ногам денщика.

Когда Палыч вышел из столбняка, лес уже трещал ярост-ной пальбой, зелень листвы затягивал голубой туман порохового дыма.

– А ты где был? Все ворон считаешь? – Зубарев обжег Палыча свирепым взглядом.

– Дак ее, подлую… даже и заметить было невоз- можно.

– Пригнись! – Матвей ударом кулака сбил Палыча с ног.– Ну, суки, опостылели вы мне! Ох, доберусь до вас —душу выну, что и не скрипнет! А ну, держи гостинец, сколь душа подымет!

Медвежатник Зубарева раскатисто рявкнул картечью, отбрасывая показавшихся на опушке шехалисов.

– Пороху мельче сыпь! – прицеливаясь, ревностно крикнул Палыч.

– Ты лучше свою бабу щи научи варить! – Матвей щедро латунной меркой зачерпнул зеленого пороха.– Ну куда зыркаешь, старый? Слева оне, стреляй!

Шехалисы короткими, быстрыми перебежками от дерева к дереву двигались рассыпным строем. Дружные зал-пы русских не срезали их атаки. То тут, то там мелькали мускулистые тела и раскрашенные шлемы-маски, похожие больше на скалящийся кошмар. В ста двадцати шагах от поваленной лесины индейцы остановились, укрывшись за деревьями и камнями. Стрелы, попадавшие в цель, вызывали среди них дикие вопли, напоминающие волчий вой. Однако пересечь разделяющую их поляну индейцы до времени не решались.