— Люблю… Я люблю тебя… Люблю… — вдруг начал шептать Эмиль, сбиваясь от размашистых и глубоких толчков. — Лу, я не могу без тебя. Не могу жить, — слезы, накопившиеся где-то внутри, снова закипели в уголках глаз, норовя скатиться вниз к вискам.
Эмиль даже думать не хотел, что его тело могло наслаждаться в чьих-то чужих объятиях, любить кого-то другого, мечтать о ком-то неизвестном. Джонс полностью отдавался возлюбленному, чувствуя его в себе, обхватывая, прижимаясь кожей.
— И я люблю тебя, — с бесконечной нежностью ответил Кронви, почти не сбиваясь с дыхания (сказывались регулярные пробежки). — И тоже не могу без тебя жить… Мое сокровище… — он прильнул к ярким, и без того зацелованным, губам блондина, с наслаждением ощущая их упругую сладость.
И как только язык Луиса очертил кайму губ, проникая, подчиняя и вызывая разряд молний вдоль всего тела, Эмиль коснулся раскрасневшийся головки и бурно кончил, застонав и выгнувшись.
Кронви отстал на каких-то десяток секунд и излился, зажмуривая глаза так крепко, что под веками заискрило цветными всполохами. Словно в тумане, он сдернул презерватив и затолкал его в салфетку, пачка которых всегда имелась на прикроватной полке, конкретно для этих целей. Затем улегся сбоку от Джонса и крепко обнял его, наплевав на тут же испачкавшийся в сперме живот и руки — все это было не важно.
— Ты — мой смысл жизни, — оповестил он Эмиля, как нечто само собой разумеющееся. — И просто мой, — выделив особой интонацией последнее слово.
Эмиль, тяжело дыша, прижался к Луису, прикрыв глаза. Ему необходимы были эти слова, он нуждался в них, как в воздухе. И он готов был бороться за свою жизнь, чтобы навсегда остаться в тёплых объятиях единственного человека, которому он был по-настоящему нужен.
========== Глава 25. ==========
Эмиль не сразу открыл глаза. Он слышал какой-то посторонний шум, стрекот, неясное бурчание, но сознание, словно защищая, позволяло оставаться в блаженном неведении еще некоторое время, пока Джонс не ощутил болезненный толчок в бок.
Он резко распахнул глаза, чуть не ослепнув от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь кроны пышных парковых деревьев. Зажмурившись, Эмиль охнул, поняв, что находится на старой детской площадке. Краска, облупившаяся со временем, кое-где кусками валялась возле качелей и покатой железной горки. Разбросанный то там, то тут, песок своим грязно-коричневым цветом совершенно не внушал веру в его чистоту и экологичность. Кем-то забытые, игрушечные формочки навсегда остались жителями площадки, сиротливо покинутые в песочнице.
Звуки, которые Эмиль слышал ранее, исчезли, словно растворились в пространстве. Вокруг стояла глухая тишина, даже ветви деревьев, колышущиеся от легкого ветерка, молчаливо поникли. Эмилю показалось, что он оглох, и ужас сковал его конечности. Затем раздались неторопливые шаги, где-то совсем рядом, впереди, из-за детской горки, подбрасывая вверх нелепый разноцветный детский мячик, вышел человек, одетый во все черное — он выглядел мрачным, темным пятном на фоне солнечного погожего денька.
Брюнет с невероятно хищными и, в тоже время, красивыми чертами лица широко ухмыльнулся, подойдя к Эмилю, и встал напротив него. Джонс его уже видел: в первый раз в прохладном, наполненном ароматом цветов, кабинете Адалрика Майера, в виде рисунка, и во второй — во тьме собственного сознания. Филипп, покрутив в руке мяч, без предупреждения кинул его Эмилю, и тот неловко поймал, чуть не выронив.
— Бестолочь, — фыркнул Филипп, присаживаясь рядом с Эмилем на скамейку и откидываясь назад, прикрывая глаза и подставляя лицо солнечным лучам.
— Бросать надо лучше, — впервые в жизни огрызнулся блондин, кинув на свое альтер-эго возмущенный взгляд, от чего лицо Филиппа на секунду вытянулось от удивления. Но сразу же все эмоции этого человека стерлись, словно по ним прошлись ластиком.
Эмиль покрутил в руках мячик, всматриваясь в него, но ничего не находя. Он не узнавал место, не понимал, где находится и, собственно, зачем. Но, к его собственному изумлению, юноша не испытывал страха, как впервые, когда встретился с Моррисом. Он даже не чувствовал ненависти от новости о том, что, возможно, у Филиппа есть кто-то ему дорогой. Эмиль вообще никаким эмоциям не мог дать описание, потому что попросту их не испытывал. Их будто намеренно притупили, сгладили, придали вид чего-то эфемерного.
— Узнаешь место? — хрипловатый голос Филиппа прервался, и когда Эмиль взглянул на него, то увидел, что тот закурил, однако запах табака, как и звуки, оказался неощутим.
— Нет, — Эмиль оглядел пространство. — Это ты создал?
— Делать мне больше нечего, — фыркнул Моррис, закатив глаза. — Я намеревался занять «пятно», но наше с тобой сознание вышвырнуло меня сюда, а здесь оказался ты, — Филипп снова прикрыл глаза, сладко затягиваясь. — Наверное, это предложение наших внутренних резервов, провести переговоры.
— Переговоры? — недоуменно вскинул брови блондин, вглядевшись во внешне расслабленное лицо альтер-эго.
— Типа того, — кивнул Фил, выдохнув из легких сигаретный дым, поморщившись, понимая, что вкус, как и все остальное, тоже не чувствуется. — Я ведь решил, что помогу твоей заднице вспомнить хоть что-то из жизни, подскажу и дам наводку, чтобы ты перестал быть такой тетехой, какой являешься сейчас. Считай, проявляю недюжинный альтруизм.
— Ну, спасибо, — хмыкнул Эмиль, опустив взгляд на свои руки. — Тогда, могу я задать тебе вопрос?
— Валяй, — Фил кивнул. — Три.
— Чего? — не понял Эмиль.
— Я предлагаю сделку, — ухмыльнулся Моррис, склонив голову на бок. — Ты задаешь мне три вопроса, я на них честно отвечаю, и за это ты позволяешь мне взять на время верх в «пятне» и не будешь каким-либо образом препятствовать, а то я знаю, что ты бы хотел увеличить дозировку снотворных, назначенных Майером.
Для Эмиля сделка была невыгодной, как не крути. Он мог утолить свое любопытство иными способами, выяснить все факты чуть позже, однако Филипп шел на сближение, пусть и таким варварским методом. Джонс не хотел уступать ему тело, однако Фил за все эти годы не навредил, тщательно скрывался, значит, у него на данный момент нет цели причинить вред. Так что Эмиль склонялся к согласию на сделку. Его останавливали лишь мысли о Луисе, который наверняка будет переживать в очередной раз.
Джонс прикусил губу, глубоко задумавшись.
— Я дам тебе управление, — медленно выдавил из себя Луис. — Но не сейчас, а через пару дней. Пожалуйста, Филипп, Лу и так себе места не находил, — Эмиль впервые «по душам» разговаривал со своей второй личностью, впервые о чем-то просил ее, и Моррис, хмыкнув, кивнул. — Я понял, что ты появился в ту минуту, когда я получал огромную для моей психики боль. Как ты это сделал и почему?
Моррис пожевал губу, сплюнул под ноги и, откинув сигарету, затоптал ее, внимательно наблюдая за тем, как носок ботинка вдавливает окурок в землю.
— Потому что ты звал меня, — помедлив, начал Филипп. — Ты звал хоть кого-нибудь, чтобы спастись. Могу признать, что я — кусок твоего сознания, отколовшийся, даже созданный тобой, но в тоже время уверен, что я теперь — отдельная личность, — добавил мужчина. — Твоя мать жестко измывалась над тобой, отцу на тебя было, мягко говоря, насрать. Собственно, поэтому тебе всегда было сложно сближаться с людьми, поэтому ты такой запуганный и боящийся ножниц и ножей, шрамы-то, хоть и не болят, зажили, но о себе напоминают каждый день. Тебе нужна была защита, ты о ней умолял, и тут появился я — твоя сильная часть, обладающая высоким болевым порогом, — Моррис ухмыльнулся. — Ожоги, удары, порезы мне не страшны. Я боль ощущаю, как легкое давление, то есть, не так, как твое слабое тельце.
Эмиль кивнул, давая понять, что он осознал сказанные слова.
— Бабушка Анна знала обо всем, да? О твоем существовании?
— Знала, — фыркнул Филипп, захохотав. — Она почти сразу поняла, что со мной что-то не так… С нами что-то не так. В то время я достаточно плохо мог скрываться, маскироваться под тебя, так что она догадалась, что я — это не ты. Она раскусила меня. Не глупой она была, но трусливой и жестокой, как и твои родители, пусть и не в таком плане, как они. Анна посчитала, что скрыть факт «морального уродства», — Филипп демонстративно сотворил в воздухе кавычки, — своего внука будет лучше, нежели показать его специалистам, — Моррис хмыкнул, почесав кончик носа. — В то время мне было скучно, и как-то раз я, решив позлить бабку, вырезал на ее любимом чайном столике свое имя. Она разозлилась, сдержанно отчитала, однако Анна боялась меня и того, что я могу сделать, поскольку характер у меня, как ты сам понял, несладкий.
