Грин закаменел, стараясь поменьше двигаться — внизу пекло нещадно. Внутри бушевало пламя злости, вперемешку со страхом и непониманием, душу затапливала обида, он решительно не знал, как реагировать на выходку Филиппа. Хотелось одновременно ударить и отшвырнуть от себя, и прижаться покрепче, тоже расплакаться как мальчишка.

Истерика Морриса напугала и погасила взметнувшуюся ярость, Том поджал губы и просто позволил ему изливать непонятно откуда взявшееся отчаяние, но постарался принять несколько более удобную позу, привалившись к любовнику боком и чуть расслабляя застывшие от напряжения мышцы. Он решил, что подождет, пока Фил успокоится, а уж после разберется со всем этим, но сначала займется пострадавшим местом.

Филипп жмурился так сильно, что перед глазами плясали яркие вспышки. Он цеплялся за Томаса, стискивал в объятиях, но не больно, а лишь настойчиво, словно переживал, что Том исчезнет, будто парня отберут у него, как у ребенка любимую игрушку.

Прошло две-три минуты, показавшиеся Моррису вечностью. Отодвинувшись от любовника, Фил глубоко втянул воздух в легкие, шумно выдохнул и произнес, выдавливая из себя через силу:

— Прости… Позволь я осмотрю тебя, — он старался говорить мягко, но настойчиво, понимая, что сам виноват в произошедшем.

При звуке голоса любовника Том вздрогнул и непроизвольно поморщился. Первое же движение прострелило копчик болью, но Грин сцепил зубы и кое-как встал на ноги.

— Не нужно, я сам справлюсь, — просипел он и заковылял в ванную. — Лучше налей мне выпить, нам обоим не помешает прийти в себя.

Видя, в каком состоянии Томас, Моррис не мог не наступить своим привычкам на горло, хотя ужасно не любил, когда его предложения отвергают. Он встал следом, после чего, словно не зная, что делать, невольно потянулся к Грину, прихватив того за руку.

— Уверен, что помощь не нужна?

Чувство гадливости горьким вкусом осело на языке. Филипп никогда не попадал в подобные ситуации, поэтому не знал, как себя вести. Единственное, что он мог, так это проявить небольшое участие, беспокоясь о любовнике.

Том от прикосновения едва не дернулся, с трудом сдержавшись, коротко кивнул и, как мог, поспешил в ванную. Ему нестерпимо хотелось оказаться подальше от Морриса и вообще всего, залезть под горячую воду — смыть ощущение страха.

Филипп заметил реакцию. Он плотно сжал губы, убирая руку. Поведение Томаса оказалось ярче любых слов. Ему наверняка было противно. После того, что произошло, не удивительно.

Внутри Морриса словно что-то выключили, будто щелкнул предохранитель. Он причинил боль человеку, которого, как считал, любил. Но кроме сожаления мужчина ничего не испытывал: ни боли из-за совершенного поступка, ни злости на самого себя, даже ненависти — ничего. Будто все сильные эмоции вышли вместе со слезами, скатившись вниз по щекам. Филипп никогда не плакал. Никогда. Кроме сегодняшнего дня.

Губы начали чесаться от желания закурить. И когда Том, прихрамывая, удалился, Моррис, похлопав себя по карманам, вытащил из джинсов пачку сигарет и зажигалку. Он закурил прямо в лофте, направившись к барной стойке. Как и попросил Томас, мужчина налил им виски. Два пузатых бокала наполнились янтарной жидкостью, а Фил, облокотившись о барную стойку, прикрыл глаза. Гребаная жизнь. Как же она его заебала.

Грин, шипя, осмотрел пострадавшее место в увеличивающем зеркальце на гибкой ручке и пришел к не утешительным выводам. Кровавые сгустки он смыл ватным диском, смоченным в теплой воде, но когда обрабатывал, хотелось рычать от боли. В аптечке лежала заживляющая мазь, которую Том использовал только после долгих и бурных встреч с любовниками, когда натруженный вход саднил от бесконечных трений. Теперь она пригодилась в ином амплуа, к которому молодой мужчина оказался не готов. Тщательно ополоснувшись и насухо вытерев промежность, он нанес мазь и неловко переступил с ноги на ногу.

Из ванной ирландец вышел, кутаясь в махровый халат и старательно не глядя на курившего любовника. Цапнув стакан с виски, он сделал два больших глотка и шумно выдохнул. Присесть на стул оказалось целым подвигом, и Грин чертыхнулся. Наконец он хмуро взглянул на Морриса и хрипло поинтересовался:

— Что это было, черт возьми?

Видя, как неловко уселся любовник, Филипп понял причину — он действительно его порвал. Сжав сигарету в зубах и проигнорировав вопрос, Моррис прошелся до дивана, взял подушку и протянул ее Томасу.

— Подложи. Легче будет, — сухо сказал он.

Грин недоверчиво фыркнул, но осторожно приподнял многострадальное место и подпихнул под него подушку. Относительно удобно устроившись, он вопросительно глянул на любовника и сделал очередной глоток.

Филипп долго молчал. Покуривая, временами глотая из бокала обжигающую жидкость, такую тягучую, разливающуюся в полуголодном желудке настоящим пожаром, Филипп до последнего оттягивал, чтобы не отвечать на вопрос, не говорить, что его так сильно тревожит, бередит душу. Он никогда этого не скажет Томасу. Никогда. Потому что не может. Тот назовет его слабаком и психом. И в лучшем случае презрительно рассмеется. В худшем — выставит за дверь.

— Выдался хуевый день, — глухо ответил Моррис.

Он по-прежнему не смотрел в лицо парня. Не мог. Хотел, но не мог. Просто потому, что опустошение, образовавшееся внутри, постепенно заполнялось стыдом. И такой решительный в своей любви к Томасу, Филипп не был уверен, что вообще верно истолковал свои ощущения. Он так жаждал увидеть Томаса, но спустя время после содеянного, Филиппу почему-то начало казаться, что все это было для того, чтобы выплеснуть на кого-то свои переживания. Однако интуиция намекала: «это не единственная причина».

Грин в ответ вздернул брови и процедил:

— Хуевый день? И ты приперся ко мне сорвать злость, вместо того, чтобы банально надраться в баре? Ну, ты и скотина!

Филипп прикрыл глаза и затушил сигарету, докуренную почти до фильтра, в стоящей неподалеку пустой пепельнице. Он тянул время. Тянул, как резину, зная, что ему придется рано или поздно взглянуть в лицо Тома, чтобы увидеть… Увидеть что? Ненависть? Злость? Раздражение? Разочарование? Все вместе, пожалуй. И Филипп не был готов к подобному. Сердце подпрыгнуло к горлу. Если бы можно было выплюнуть этот чертов орган! Почему он так болит?

— Ты прав, — кивнул Фил, криво, но как-то безнадежно и грустно ухмыльнувшись. — Я — скотина, — темный взгляд уставился на Томаса. — Идиот, который, похоже, ничего не смыслит в этой жизни. Придурок, почувствовавший что-то важное, но не способный интерпретировать это. Двинутый психопат. Ты прав, Томми, прав. А еще я тот, кто… — Фил заставил себя заткнуться, чуть не признавшись в возможной любви.

Если он скажет три слова, три чертовых слова — «Я люблю тебя», ему станет легче? Ведь Эмиль, услышав и произнеся эти слова, испытал столько счастья. Может ли Фил хоть на чуточку почувствовать себя таким же, уплывая в эйфорию от того, что любит и любим?

Грин опешил. Чего он не ожидал, это вот такого горького самобичевания, безусловно пропитанного жалостью к себе.

— Фил, ты, действительно, придурок и скотина, — проворчал он. — И тебе следовало бы, по-хорошему, дать в морду за такую выходку, но я, при всем своем взрывном характере, почему-то не могу. Какой-то ты… Странный, — Том пожал плечами. — Ладно, черт с тобой, — он расслабленно потянулся.

Зад уже не ныл, как гнилой зуб, виски делал свое дело, приводя взвинченные нервы в норму, и Грину хотелось только одного — вытянуться на кровати и задремать.

Конечно, ни о каком походе в бар речь уже не шла, как и о продолжении вечера с Филиппом. Этот засранец лишил Тома секса на добрую неделю, если уж на то пошло!

Внутри Филиппа снова что-то оборвалось — он не волновал Томаса. Ирландцу было плевать, по всей видимости, на одного конкретного человека, рыжего парня не занимали чужие чувства.

Филипп хмыкнул раз, второй, а потом вдруг громко расхохотался, качая головой. Боже, какой он идиот… Пришел с мыслями признаться в чувствах, а вместо этого изнасиловал, и теперь расстраивается, что Грин не придает этому глубинного значения и даже не интересуется истинными причинами. Равнодушие, как оно есть. Уж лучше бы, и правда, по морде дал, что ли…