Я шумно выдыхаю, все еще не в силах поверить в реальность происходящего. Сказать по правде, я удивлена не столько тем, что Джефф обвиняет меня в воровстве – наконец-то найден предлог для моего увольнения, – сколько тем, что он не провернул нечто подобное раньше.

Невероятно. С первых дней работы я считалась образцовым сотрудником, но он все время дает понять, что делает мне одолжение, позволяя убирать туалеты и выносить мусор. Он тут совсем ни при чем. Я держусь за эту работу, потому что после астрономических счетов за услуги адвокатов Джейсона не могу себе позволить оплачивать посещение катка. Я согласна делать черную работу, несмотря на то что Джефф обращается со мной так, будто единственная разница между мной и моим братом-заключенным в том, что он уже сидит, а я еще нет.

Думаю, даже мои родители не осудили бы меня, покажи я сейчас характер, но приходится сдерживаться. Я знаю, что любой демарш ни к чему хорошему не приведет. Если Джефф хочет покрасоваться в роли босса перед своей собеседницей, моя истерика лишь разозлит его еще больше.

– Я ничего не брала и сейчас хочу пойти домой.

В нем проступает жесткость.

– И я просто должен поверить тебе на слово только потому, что ты из такой законопослушной семьи?

Перед глазами расплываются пятна. Черные и красные, они застилают поле зрения, пока Джефф и парковка не исчезают полностью.

– Я не воровка. – Мой голос не громче шепота, и я, наверное, единственная, кто его слышит.

Джефф порывается сунуть телефон в карман, но замирает и переводит взгляд с трубки на меня, после чего подбоченивается, выпячивая грудь.

– У тебя два варианта, Брук. Мы можем вернуться в офис, и я пересчитаю деньги в сейфе, или я вызываю полицию, и пусть они сами с тобой разбираются. Думаю, они не станут церемониться, когда узнают, что ты из семьи Ковингтонов. Возможно, они предпочтут забрать тебя в участок и там все выяснить. – Джефф театральным жестом отпирает и широко распахивает дверь. – Что выбираешь?

Выбор у меня невелик, и Джефф это знает. Впрочем, это его не останавливает, и он нарочито вздыхает через каждые несколько шагов, пока я плетусь следом за ним. Тяжелая металлическая дверь закрывается за нами, и на мгновение темнота становится такой густой, что как будто вливается через горло прямо в легкие, но вот зажигается свет, и я щурюсь, ослепленная ярким сиянием. Мы стоим на пороге кабинета, и Джефф открывает дверь.

– Не так я планировал закончить этот вечер, Брук. – Но он упивается происходящим. Дверь кабинета распахнута. – Вперед. Быстро.

Я охотно захожу внутрь, зная, что никакой кражи денег не было. Он может сколько угодно извращаться в своих догадках. Я не совершила ничего плохого.

Но доказывать это Джеффу – легче сказать, чем сделать. Я вынуждена наблюдать за тем, как тщательно он пересчитывает дневную выручку, раскладывая банкноты на столе аккуратными стопками. Его руки заметно трясутся, когда дело подходит к концу. Убедившись, что все деньги на месте, он поднимает на меня взгляд, и я смотрю на него с каменным выражением лица. Вместо того чтобы извиниться, Джефф сгребает деньги в кучу и принимается пересчитывать заново, поплевывая на пальцы.

– Я же сказала, что ничего не брала.

Он делает вид, будто и не слышит меня; вместо этого пересчитывает купюры по второму и даже третьему разу. Джеффу требуется минут двадцать, чтобы осознать, что я не обчистила кассу, которую он ранее самолично закрыл. Я уверена, он уступает, понимая, насколько нелепо будет выглядеть, если даст делу ход, а вовсе не потому, что верит в мою невиновность.

Я заслуживаю извинений. Но вместо этого получаю сокращение количества смен.

– Ты не можешь этого сделать! – восклицаю я. Каток находится довольно далеко от моего дома. Три смены в неделю, которые он намерен мне предложить, едва покроют расходы на бензин и автомобильную страховку, и при этом я буду лишена возможности приходить кататься в выходные дни.

Джефф вскидывает брови, глядя на меня с другой стороны стола.

– Не понял?

– Только мы с Хосе умеем управлять Бертой – то есть «замбони», – а он не вернется сюда после операции на бедре через неделю. – Слова слетают с моих губ, и меня захлестывает облегчение. Хосе работал на «Полярном» с самого открытия катка в 1965 году, и он единственный из всех сотрудников, кого я не сочла нужным исключить из своего круга общения. Это он научил меня управлять Бертой, и впервые с тех пор, как он рассказал мне о предстоящей операции и переезде в Тампу к дочери, я испытываю что-то помимо грусти.

Улыбка на лице Джеффа заставляет меня запнуться.

– Нет, это всего лишь означает, что я найму другого водителя и техника. – Улыбка расползается. – Конечно, если ты поищешь работу в другом месте, я не стану поднимать вопрос о краже.

– Но я ничего не крала!

Джефф поджимает пухлые детские губки. Я не жестока по натуре, но знаю, что могу запросто сбить эту ухмылку с лица Джеффа и не почувствовать ничего, кроме удовлетворения.

– Полагаю, ты сделаешь правильный выбор, Брук. И каков же он будет?

Разозлившись, я смахиваю слезу тыльной стороной ладони, когда снова выхожу в ночную духоту. Три смены в неделю, меньше тридцати часов. Дорога до катка и обратно занимает сорок пять минут. Допустим, я больше никуда не буду ездить на машине и не стану тратить деньги ни на что, кроме бензина и страховки – сколько раз в неделю я смогу позволить себе приезжать сюда? Голова моя забита цифрами и подсчетами, когда я замечаю Хита возле капота его автомобиля.

Я замедляю шаг, но всего лишь на мгновение, и решительно двигаюсь дальше. В конце концов, он мог бы сказать что-то Джеффу, хоть несколько слов в мою защиту; объяснить, откуда деньги, и Джефф отстал бы от меня. Но он этого не сделал. Он смотрел, как меня обвиняют и оскорбляют, и молчал.

Я не сбавляю хода, даже когда вижу, что Хит направляется в мою сторону. Плевать, что он обо мне думает. Мне вообще должно быть все равно, что думают обо мне другие, и все-таки глаза щиплет, и, чем ближе он подходит, тем труднее сдержать слезы. Я подхожу к Дафне, несколько опережая его. Ясно даю понять, что не хочу с ним разговаривать, вставляю ключ и поворачиваю его в замке зажигания. Хит останавливается всего в паре шагов слева от меня, наблюдает, но молчит. Похоже, он не собирается уходить.

– Что? – огрызаюсь я, не скрывая еле сдерживаемый гнев, и слегка качаю головой, прежде чем бросаю на него взгляд. – Чего тебе?

– Ты потеряла работу?

Я фыркаю и распахиваю дверь, тем самым возводя барьер между нами. В те два раза, что мы виделись, ему не терпелось поскорее отвязаться от меня. А теперь он стоит столбом – мне что, таранить его машиной, чтобы заставить сдвинуться с места? Я впиваюсь пальцами в край двери.

– Ты это хочешь услышать? Что меня уволили? – Я срываю маску безразличия, глядя ему в лицо. – Чего ты здесь торчишь? Хочется снова накричать на меня? Может, прокатишься со мной до дома, чтобы наорать и на мою семью? Что? Говори! – Мой взгляд, почти безумный, мечется по его лицу, в то время как его взгляд тверд и неподвижен. – Чего ты хочешь от меня, Хит?

Он делает вдох, такой глубокий, что натягивается на груди хлопковая ткань футболки. – Ничего мне от тебя не нужно.

– Так уж и ничего? – Я смотрю на его руку, придерживающую дверь. Думаю, он схватился машинально, но руку не убирает. – Меня не уволили. – Я наблюдаю за выражением его лица, гадая, увижу ли проблески облегчения. В животе как будто что-то переворачивается. Ума не приложу, в чем дело; знаю только, что хочу избавиться от этого чувства.

– Не понимаю тебя, – продолжаю я. – Прежде ты вел себя так, будто тебе физически больно даже дышать со мной одним воздухом. И подвозить тебя не нужно, и деньги мои ты швыряешь мне под ноги. Тебя воротит от одного моего вида, и это еще мягко сказано. Так почему же ты до сих пор здесь? Чего еще ты хочешь? Просто скажи, потому что сегодня у меня был не лучший день и мне вовсе не хочется, чтобы меня снова застукал здесь мой босс. – Я выдыхаю оставшийся в легких воздух и жду, но Хит по-прежнему смотрит на меня, хмуря брови, хотя кажется, что это дается ему нелегко. – Ладно, – говорю я, забираясь обратно в машину.