Как только кровать застелена и одеяло скрыто из виду, я подхожу к шкафу. Одеваюсь автоматически, отметая сарафаны, из которых не вылезаю летом, и выбирая то, что отвечает тюремному дресс-коду для посетителей: джинсы и футболку с длинным рукавом и высоким воротом. Я вынимаю из ушей крошечные серьги-гвоздики и вместо шлепанцев надеваю кроссовки. Немного времени трачу на макияж и подкручиваю волосы плойкой, укладывая их мягкими волнами. Я даже заново крашу ногти. Моя цель – выглядеть красивой, но не чересчур счастливой. Этот баланс я отточила до совершенства за последний год.

Мама, одетая в том же стиле, ждет меня внизу. Лора все еще в своей комнате, а отца нигде не видно. По субботним утрам эти двое стараются не попадаться на глаза, зная, что мама пригласит их поехать с нами. Они неизменно отказываются, добавляя уныния и без того печальному событию. Но в кои-то веки я рада, что они не составят нам компанию.

Увидев меня, мама улыбается. Хотя, скорее всего, от облегчения. Больше всего она боится, что и я начну исчезать по субботам, вынуждая ее навещать Джейсона в одиночку. Она старательно поддерживает иллюзию, будто все у нас тип-топ, и не только ради себя. Если бы ей пришлось совершать эти поездки в одиночестве, ее сопровождала бы лишь давно и упорно отрицаемая реальность.

Я улыбаюсь в ответ.

– Хочешь, я поведу?

Она берет сумочку и ключи.

– Может, на обратном пути, хорошо?

– Конечно, – говорю я, следуя за ней к машине. Она никогда не уступает мне руль. Думаю, вождение – одно из немногих удовольствий, помогающих ей отвлечься, тем более в дни посещения тюрьмы.

Как только машина трогается с места, из динамиков вырывается рев радио. Мама прибавляет громкость.

У меня дергается коленка, когда мы сидим за круглым столом в комнате для свиданий, невзрачном помещении, где нас окружает с десяток других людей, включая карапуза, которого мать пытается развлечь, пока тянется ожидание.

– Папа сейчас войдет вон в ту дверь. – Мамаша показывает туда, где на входе стоят охранники. – Покажи, как ты будешь хлопать в ладошки, когда увидишь папочку?

Коленка дергается еще сильнее, когда я отвожу взгляд. Рядом со мной моя мама смотрит на хлопающего в ладоши ребенка, и напряженное выражение ее лица как нельзя лучше отражает и мое душевное состояние. В любом другом месте было бы невозможно не улыбнуться, глядя на милую детскую мордашку, но только не здесь, где находится его папочка.

Пожалуй, больше не на чем остановить взгляд, чтобы отвлечься. Нас окружают шлакоблочные стены белого цвета, окон нет. Даже воздух кажется стерильным и искусственно охлажденным настолько, что руки покрываются гусиной кожей, хоть я и в рубашке с длинным рукавом. Я поднимаю взгляд на потолок, усеянный паутиной трещинок, и успеваю дважды проследить глазами повторяющийся узор, когда открывается дверь и в комнату заводят первого заключенного.

Я тотчас вскакиваю с места, стараясь не смотреть на лица заключенных, когда они видят своих близких. Большинство держатся стоически, но сквозь внешнее спокойствие сочатся живые эмоции – облегчение, отчаяние, стыд. Я не знаю ни этих людей, ни того, что они совершили; не знаю, кто они для моего брата – друзья или враги. Он ни разу не обмолвился о своих товарищах по несчастью, даже имени сокамерника не называл.

Джейсон заходит четвертым, и, хоть я морально готовилась к тому, что увижу его сильно изменившимся – год назад он выглядел совсем по-другому, – у меня перехватывает дыхание, и я лишь надеюсь, что мама этого не замечает. Не то чтобы ком встает в горле; просто наваливается все и сразу.

Он всегда был худым, как мама, но сейчас выглядит как будто на грани истощения в этом оранжевом комбинезоне, с высокими скулами, словно готовыми прорваться сквозь слишком бледную кожу. Тени под некогда живыми голубыми глазами углубились, а волосы, когда-то каштановые, с проблесками выгоревших на солнце прядей, стали темной щетиной, настолько короткой, что не видно ни намека на природные кудри. Отчетливо проступают следы от шрама – Джейсону было десять лет, когда ему пришлось отбиваться от бродячей собаки, напавшей на соседского кота в нашем дворе.

Я знаю того брата, а не этого.

Улыбка у Джейсона такая же сжатая, как кулак, смыкающийся вокруг моего сердца.

Нам позволено наспех обнять друг друга под бдительным оком охранника, который стоит рядом на случай, если мама или я попытаемся передать наркотики. Руки-плети едва обвиваются вокруг меня и тут же падают, когда Джейсон отступает на шаг, бросая взгляд на охранника в ожидании одобрения и команды присесть. Ком поднимается выше. «Он как собака, – думаю я, – причем нелюбимая».

Мамина улыбка такая радостная, что выглядит нездоровой.

– Как ты? Хорошо прошла неделя?

– Да, мам, – отвечает он, но таким хриплым голосом, что даже мамина улыбка меркнет. Он переводит взгляд на меня. – Привет. Как папа и Лора?

– В порядке, – говорю я, прежде чем добавить дежурную фразу: – Они не смогли вырваться.

Меня бесит то, что они не ездят к нему. Лоре по малости лет еще простительно: Джейсон всегда был для нее чуть ли не супергероем, и ей, наверное, слишком тяжело видеть его таким, в этих стенах, зная о том, что он совершил. Но я не понимаю, почему отказывается приезжать отец. Джейсон – его сын. Ни одно преступление, каким бы тяжким оно ни было, не может этого изменить. И Джейсон – не такой; я это знаю. Что бы ни случилось той ночью, что бы ни заставило его подчиниться короткой вспышке ярости, он не тот человек, что сидит сейчас напротив меня.

Это не он предпочел признать себя виновным, вместо того чтобы обречь свою семью на долгую и мучительную судебную тяжбу в надежде на смягчение приговора.

Это не он каждую неделю спрашивает об отце и сестре, которые его не навещают.

Это не мой брат.

– Папа так занят, – поспешно добавляет мама, преувеличенно закатывая глаза. – Я тебе рассказывала о заказе, над которым он сейчас работает? Покупатель хочет, чтобы он сделал копию русского столового гарнитура на десять персон, принадлежавшего его прадеду с прабабкой. Все, что у него есть, это выцветшая фотография, так что предстоит куча работы и как дизайнеру мебели, и как ученому-исследователю, прежде чем он сможет приступить к выполнению заказа.

– Звучит многообещающе.

– Да, но думаю, когда он закончит, это будет настоящий шедевр. И у Лоры все хорошо. Даже не верится, что ей уже четырнадцать. Я помню, как мы отмечали твое четырнадцатилетие, как будто это было вчера, – говорит она Джейсону. – И твое тоже. – Она тянется ко мне и сжимает мою руку. – Время летит так быстро.

Джейсон опускает взгляд на слегка подрагивающие руки, которые держит на столе. Только на прошлой неделе он проговорился о том, как долго здесь тянутся дни, как иногда он смотрит на часы и ему кажется, что стрелки бегут назад. Обычно он не откровенничает, не рассказывает о том, каково ему здесь. Он вообще больше помалкивает, предпочитая слушать маму и мои случайные реплики, вот почему я отвечаю не сразу, когда он задает мне вопрос.

– Так что там с «Камаро»? Парень не скинул цену?

– Вообще-то скинул, – отвечаю я, радуясь смене темы. – Я привела с собой свою подругу Мэгги, и мы вроде как уболтали/очаровали его, так что сторговались. Помогло и то, что у меня были наличные. Короче, я купила машину. – Я лезу в карман за ключами, чтобы показать ему смешной пушистый брелок, но тут же одергиваю себя, вспоминая, что должна была сдать их вместе с другими личными вещами на пункте пропуска. Пристальный взгляд Джейсона следит за моими движениями, и я знаю, что он обо всем догадался, и это еще одно неприятное напоминание о его положении заключенного. – Как бы то ни было, я назвала ее Дафной.

Джейсон слегка качает головой, вспоминая мою привычку давать имена неодушевленным предметам, и у него вырывается вздох с оттенком усмешки.

– Чудовищное имя для маслкара[13].