В результате, в соответствии с концепцией Стэндинга, складывается многоуровневая классовая структура, в которой выделяются следующие группы. Наверху находится плутократия (сверхбогатые, живущие за счёт ренты и обладающие огромной политической властью). Затем идут так называемый салариат (люди с долгосрочными гарантиями занятости, пенсиями, медицинской страховкой и пр.) и старый пролетариат. Ниже находится прекариат, а на самом низком уровне – беднота, люмпен-пролетариат и безработные. При этом численность салариата и пролетариата постоянно сокращается, а численность прекариата растёт, он начинает вытеснять салариат и пролетариат, что ведёт к резкой поляризации общества: наверху находятся сверхбогатые и просто богатые, а внизу – «прекариат» и беднота.

Падение доходов европейцев происходит сегодня такими темпами, что значительная часть населения быстро приближается к черте бедности. Как следует из доклада НПО Oxfam, проводившей исследование осенью 2015 г., 123 млн. человек в Европе (почти четверть населения) подвержены риску оказаться в состоянии бедности (в 2008 г. их было 116 млн.)[8]. 1 % наиболее богатых европейцев обладает третью всего богатства, в то время как 40 % наименее обеспеченных принадлежит всего 1 %.

Положение прекариата делает его крайне опасным для властей. Он не имеет никакой гарантии занятости и вынужден постоянно менять виды работы. Он не может рассчитывать на государственную помощь, пенсионное обеспечение, отпуск, пособия по безработице, больничные и оплату медицинских счетов. В ещё более тяжёлом положении находятся те, кто работает в теневой экономике, то есть без трудового договора, не входя в юридические отношения со своим работодателем.

Но прекариат не имеет и многих гражданских, политических, культурных прав, которыми обладают другие категории населения. Это увеличивает потенциал протеста в среде прекариата, но такой протест обычно не имеет выхода. Отрицая старые политические партии, рабочие, выпавшие из пролетариата, и безработная квалифицированная молодёжь превращаются в социальную опору для набирающих силу крайне правых националистических движений, которые сталкивают их с мигрантами. Последних же, в свою очередь, используют подконтрольные спецслужбам радикальные организации, которые следят за тем, чтобы их протест не ушёл в русло социальной борьбы, а оставался в рамках пустого, бессмысленного бунта. В итоге происходит разбалансировка политической системы, которая традиционно опирались на средний класс, усиление идей популизма, радикализма и милитаризма. Реагируя на эти процессы, правящий класс ужесточает политический контроль, способствуя постепенному утверждению на Западе полицейского государства.

В качестве одного из средств решения данной социальной проблемы Стэндинг видит введение «безусловного основного дохода» – гарантированного довольствия каждому гражданину, вне зависимости от потребности, но обусловленного определённой активностью, которой от гражданина ожидают (участием в выборах и пр.) И в 2016 г. такое пособие уже попытались ввести в Швейцарии, но предложение не прошло: на референдуме против него проголосовало 76,9 % участвующих в голосовании граждан Швейцарии. Тем не менее, планы такие существуют и рано или поздно в той или иной форме их начнут внедрять.

Об этом, в частности, говорит и известный американский инженер-предприниматель, основатель компаний Paypal и SpaceX, директор компаний Tesla и SolarCity, член Президентского форума по стратегии и политике при президенте США Дональде Трампе[9] Илон Маск. Описывая социальные последствия внедрения новых технологий, он указал: «Слияние человека с машиной – это будущее. А ближайший эффект от технологий – это автономные машины. Они заменят водителей. Такой процесс может занять до 20 лет, будет быстрым и разрушительным, и затем 12–15 % занятых во всём мире станут безработными. Поэтому нам нужно быстро найти новые роли, новые занятия для этих людей. В конце концов, думаю, мы придём к идее универсального базового дохода. У нас нет иного варианта. За автоматизацией последует лавина дешёвых товаров и услуг, но нужно понять, что делать с предназначением человека. Как и какое человек будет иметь значение, если значение для многих неразрывно связано с их работой? Если твоя работа больше не нужна, какой в тебе смысл? Посему будущее представляет для нас серьезное социальное испытание»[10].

Такие же глубокие изменения происходят в системе управления и, главное, в системе властных отношений. Речь идёт о приватизации государственных функций, что полностью соответствует установке, данной Дэвидом Рокфеллером ещё в 1999 г.: «Что-то должно заменить правительства, и мне кажется, что наиболее подходящей для этого является частная власть».

Начиная с 90-х гг. на Западе идёт процесс размывания границ между государством и частным бизнесом, которому государство передаёт свои функции. Осуществляется это через частногосударственное партнёрство (ЧГП), которое заменяет собой административно-властные отношения и путём перераспределения полномочий собственности (то есть институционально) изменяет сферы деятельности, традиционно относящиеся к ведению государства. Модели и структура ЧГП разнообразны, степень фактического участия частного предпринимательства и масштаб передачи правомочий также различны, но суть одна, так что многие трактуют ЧГП как особую форму приватизации, при которой сам термин используется в качестве словесной уловки с целью скрыть его истинное значение[11].

Наиболее распространённой формой ЧГП является система долгосрочного контракта – аутсорсинга, представляющего собой передачу определённых функций частным фирмам, выступающим в роли подрядчика. В сфере государственного управления аутсорсинг стал активно использоваться в связи с развитием концепции «нового госуправления», подразумевающего применение рыночных критериев оценки эффективности деятельности государственных органов. Уже к 2000 году большинство государств Запада перешло к передаче основной массы госфункций на аутсорсинг, но в наибольшей степени здесь преуспели англосаксонские страны, скандинавские и «азиатские тигры»[12].

Однако эпицентром этого мирового процесса являются США, где полным ходом идёт процесс сращивания государственных и частных структур. Сегодня число сотрудников частных компаний, выполняющих государственные контракты, превышает численный состав госслужащих[13], а гиганты подрядного бизнеса, которые уже называют четвёртой властью, превращаются в квазигосударственные агентства, в которых господряды составляют 90–95 % их деловой активности. В частные руки в США переходят военное дело, разведывательная деятельность, пенитенциарная система, контроль за информацией и другие сферы.

Особенно отчётливо это проявляется в деятельности американского ВПК, где уже в начале 1990-х гг. начала осуществляться крупная реформа, при которой активными участниками его стали инвестиционные фонды, занявшиеся реструктуризацией крупных корпораций и созданием новых технологических лидеров. В 2001–2005 гг. на основе концепции сетецентричных методов вооружённой борьбы в США было проведено уже коренное изменение структуры оборонного комплекса, в результате которого в решение его задач стали вовлекаться широкие круги частного бизнеса. Венчурные инвесторы участвуют в создании бизнесов для вооружённых сил, стартапов в области новых технологий, сервиса и производства продукции двойного назначения, а передача на аутсорсинг отдельных задач силовых ведомств США представляет собой уже массовый процесс.

То же происходит в сфере разведки. Уже в 2007 г. американское правительство признало, что 70 % его секретного разведывательного бюджета тратится на частные контракты, происходит «трансформация разведывательной бюрократии времён холодной войны в нечто новое, где доминируют уже интересы подрядчика»[14]. Для американского общества, включая Конгресс, их деятельность остаётся закрытой, благодаря чему они начинают сосредоточивать в своих руках всё более важные функции. Бывшие сотрудники ЦРУ утверждают, что около 60 % его работников – это контрактники, которые анализируют большую часть информации, пишут отчёты для людей, принимающих решения в госструктурах, обеспечивают работу коммуникаций между различными спецслужбами, помогают зарубежной резидентуре, занимаются анализом перехвата данных. Таким образом, Агентство национальной безопасности США всё более попадает в зависимость от частных компаний, обладающих секретной информацией.