– Ты не рада, Бланш? Тебе не нравится? – спросила матушка с тревогой.

– Оно красиво, – сказала я. – Но ты зря потратила деньги. Я не пойду на бал.

– Хватит упрямиться. Тебе надо пойти вместе с сестрами.

– Мама! – только и сказала я, и убежала в спальню, чтобы никто не увидел слез, которые против моей воли готовы были пролиться.

Но матушка не пожелала оставлять меня одну и поднялась за мной.

– Что случилось, Бланш? Отвечай немедленно!

Всю правду ей знать не было необходимости, но кое-что можно было объяснить.

– Так получилось, что граф де Конмор видел меня в лавке господина Маффино, когда делал заказ на праздник, – сказала я как можно безразличнее. – И принял за служанку. Мы не очень изящно поговорили. Будет неправильным, если я после этого заявлюсь к нему, как благородная леди.

Некоторое время матушка обдумывала мои слова, а потом решительно воспротивилась:

– Это не может быть причиной. Насколько я знаю, граф – рассудительный и воспитанный человек, даже если он узнает тебя, все равно не упрекнёт ни взглядом.

«Воспитанный, если дело не касается смазливых простолюдинок», – подумала я, но вслух сказала:

– Не только мне, но и графу будет неприятно. Чего доброго, он посчитает, что надо извиниться. Мы же не хотим, чтобы хозяин праздника чувствовал себя неловко?

– Неловко? Да что ты, Бланш! Если он захочет перед тобой за что-то извиниться – это не самое страшное, что случается в жизни. Да он и не узнает тебя, так что не волнуйся. Господа его уровня никогда не обращают внимания на служанок.

«Вот это едва ли», – снова неуважительно подумала я.

– К тому же, бал не сошелся клином на милорде графе, – матушка взяла меня за руки и ласково сжала. – Вернулся Реджинальд, и он спрашивал о тебе.

– Реджи? – переспросила я. – Когда он вернулся?

– Сегодня. И сразу нанес нам визит. К сожалению, тебя не было дома.

– Ты сказала ему, что я работаю в лавке?!

– Сказала.

– Мама!

– Не пугайся так, он отнесся к этому с пониманием. И сказал, что хотел бы встретить тебя на балу у графа, он тоже приглашен.

– Надеюсь, не в качестве возможной невесты? – пробормотала я.

– Что ты сказала? – не расслышала матушка.

– Нет, ничего, – сказала я громко. – Что ж, отличная новость, что Реджи вернулся. Но моего решения это никак не изменит.

– И всё же я настаиваю, – матушка ласково погладила мои руки – в пятнах от вишен, с огрубевшей кожей на кончиках пальцев. – На балу будет много молодых людей – граф позаботился, чтобы кавалеров хватило всем любительницам потанцевать. Кто знает – вдруг кто-то из них станет твоей судьбой? К тому же, Реджинальд… Я помню, вы очень нежно относились друг к другу.

– Мы были просто детьми, – возразила я.

Но помимо воли воспоминания унесли меня в те далекие дни, когда всё было хорошо и легко, и папа был с нами, и мы жили в большом загородном доме, по соседству с Оуэнами, а Реджинальд – их единственный сын, каждое утро швырял камешки в окна нашей спальни, вызывая меня и сестёр для милых детских игр.

Впрочем, не всегда игры были милыми, и порой мы возвращались домой с расцарапанным носом и в синяках, если Реджинальду приходила в голову идея обследовать старую мельницу или устроить качели на дереве, росшем на краю оврага.

Он был большой выдумщик, Реджинальд. И как же я горевала, когда сэр Оуэн решил продать дом и перебраться в столицу, потому что устроил сына пажом к герцогу.

В вечер перед отъездом Реджи вызвал меня из дома, схватил за руку и побежал к старому дубу, увлекая за собой. Там он показал вырезанные на коре наши имена – Бланш и Реджинальд, одно возле другого, и сказал, что обязательно вернется в Ренн и женится на мне. Мы поцеловались с ним там, под дубом, и даже клялись помнить друг друга… Мне было двенадцать, Реджи – на год старше. Совсем дети. Что значат детские клятвы? И поцелуи? После смерти отца мы продали дом и переехали в Ренн, в черту города. С тех пор я ни разу не встречала своего товарища по играм, и не бывала у старого дуба. Но надо думать, наши с Реджи имена до сих пор были там – палимые солнцем, поливаемые дождями, но вырезанные рядом.

– Он стал таким красивым – Реджинальд, – матушка поцеловала меня в лоб и подоткнула одеяло. – Высокий, широкоплечий. И у него тоже очень славная улыбка.

– Мама, мы были детьми…

– Иногда детская любовь – самая крепкая. Поэтому ложись спать и отдохни хорошенько, чтобы на завтрашнем балу не было никого прекраснее моей милой Бланш.

Отдохни хорошенько!

Я вскочила с третьими петухами, нашаривая в темноте платье и чулки, и стуча зубами от холода, потому что печь ещё не топили. Всю ночь мне снилось, будто я на графском балу, танцую с Реджинальдом, но вдруг обнаруживаю, что стою посреди зала в заплатанном платье, перепачканная взбитыми сливками и карамельным сиропом. Я просыпалась в ужасе и думала, что ни за что не отправлюсь в дом графа.

К полудню, когда все конфеты и пирожные были отправлены по назначению, я села на скамейку и вытянула гудевшие ноги. После такого и ходить будет тяжело, не то что танцевать. Танцевать… Но я ведь решила, что не пойду на приём в дом графа.

Господин Маффино появился наряженный в красный камзол, и с шелковым шарфом зеленого цвета, обмотанным вокруг короткой шеи в три раза. У меня попросту рот открылся от этой картины, а господин Маффино приосанился, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Куда это вы собрались? – только и спросила я.

– На бал, конечно же! – почти обиделся Маффино. – Я тоже приглашен. И тоже холостяк, как и милорд де Конмор. Если он намерен обзавестись невестой, может и мне повезет.

– Никто не согласится стать вашей женой, – сказала я скорбно.

– Почему это? – испугался господин Маффино. – Я в самом расцвете лет и очень недурен!

– Никто не согласится, – продолжала я, – потому что выйти за вас – это значит через два года растолстеть. Кто сможет устоять перед вашими бриошами?

– Вечно ты надо мной подшучиваешь, насмешница! – он вынул из кармана надушенный платок, приложив его к щекам и подбородку.

– Запах корицы это не перебьет, – напророчила я.

– Пора бы тебе домой, – сказал он с досадой. – Гости начнут прибывать через два часа, а ты даже не причесалась. Не забудь только забросить корзинку Вильямине.

– Не волнуйтесь, передам ей ваш подарок с наилучшими поздравлениями, – ответила я.

Вильямина была городской прорицательницей. И хотя церковь запрещала ходить к гадалкам, ведуньям, колдунам и прочей тёмной братии, весь город бывал у нее – разумеется, все тайно.

Что касается господина Маффино, он был ее ярым поклонником. В своё время Вильямина нагадала ему, что он разбогатеет, если отправится на юг изучать тонкое поварское искусство – так и произошло. И с тех пор он отправлял ей подарки каждый новый год, как родной мамочке.

В корзинке, что была приготовлена в этот раз, лежал хороший кусок окорока, свежее сливочное масло, круглая пшеничная булка и кулёк лучших шоколадных конфет. Я сама делала их – с марципанами и ликером.

Набросив накидку, я зашагала по заснеженным улицам в сторону дома. Господин Маффино был прав – я даже не причесывалась сегодня. А вот мои сестренки, наверняка, умылись сывороткой – чтобы кожа была белее, натерли волосы кусочком шелка – для блеска, и с самого утра жевали мятные пастилки для свежести дыхания. Реджи увидит меня рядом с ними и разочаруется.

Я вздохнула и ускорила шаг.

Вильямина жила в покосившемся доме с кривой трубой, совсем недалеко от нас. Поэтому-то господин Маффино и поручил мне эту почетную миссию – сам торопился в графский дом, чтобы проследить за доставкой сладостей.

Окно на втором этаже было занавешено красной шторой, и это был знак, что Вильямина принимает посетителей, и беспокоить её нельзя.

Я вошла в дом и уселась на лавку возле самых дверей, поставила корзину на колени и приготовилась ждать, когда прорицательница освободится.

Мне было слышно бормотание старухи, но слов я не разобрала, да и не слишком вслушивалась. Но монотонный голос Вильямины, тепло от камина и усталость сделали своё дело, и я задремала, явственно увидев паркетный пол в доме графа, а потом услышала музыку и голос графа – он был чем-то недоволен, и его низкий властный голос перекрыл даже дивный полонез, который исполняли музыканты.