– Приказы не обсуждаются, сержант! Исполняйте!

– Но команданте! – возмущенно хлопая себя по вставшему на место брюху, возразил коррехидор.– Клянусь Святой Магдалиной, это невозможно! Обед был слишком плотным…

– Молчать, сволочь! Исполнять!

Сержант что-то хрюкнул испуганно и загремел прочь.

– Тревога! Тревога! Что за черт? – полупьяные драгуны бестолково носились по двору; сталкивались, ругались и очумело оглядывались на врата, словно ожидая, что сейчас там появятся полчища воскресшего Монтесумы38.

Посредине атрио у каменного креста, опершись на посох, стоял отец Игнасио и наблюдал за суматохой. Внимание его серых глаз привлек гонец, заботливо накидывающий хлопковую попону на спину запаленного жеребца.

Священник подошел к нему и окликнул вопросом:

– Что-нибудь случилось, сынок?

Солдат стянул с головы шляпу, вытер загорелое, сырое от пота лицо и хмуро кивнул:

– Там,– он устало махнул на север – видели кого-то… Они напали на русских, сожгли мельницу на Славянке39 и ушли на Восток.

– Кто же это?

Гонец лишь пожал плечами:

– Те, с кем они успели познакомиться поближе, болтать не любят. Они мертвы, падре.

– А ты… не знаешь, сын мой… – сдавленно произнес Игнасио,– кожа на их лицах…

Лоб угрюмого курьера треснул в морщинах:

– Она содрана, как перчатки с рук.

Настоятель понимающе кивнул головой и пошел прочь. Знакомый знобящий холод пробежал по его позвоночнику.

Сразу за стенами Санта-Инез футах в трехстах начинался обрыв, вдоль которого занудливо вверх, к скалистой расщелине, тянулась широкая тропа. Всадники оставили за спиной уровень, на котором росла опунция и крючковатая поросль мескитовых кустов, пересекли караванный путь, отмеченный следами фургонных колес на красном известняке.

Было совсем темно, когда Луис вместе с тремя спутниками миновал взгорье, за которым расстилалась долина.

Спускались в долину осторожно, коней не гнали: древняя тропа была всем незнакома, верно, краснокожие проложили ее во времена совсем уж незапамятные. Днем она превосходно открывала обзор то спереди, то сзади, но сейчас…

Дель Оро порол взглядом фиолетовый сумрак неведомого края, о коем изрядно понаслышался в бесконечной тряске через Новое королевство. Небес в этот час как не было: всматривайся не всматривайся в чернявую пелену —один черт, поверху увидишь лишь громоздящиеся горбы холмов, шеренги притихшего леса да хмурые луга, вспеленутые росистым туманом. Сыч втягивал в себя запахи прокаленной солнцем земли, вслушивался в рокот воды, в сухой шепот деревьев, в потрескивание оседающего под копытом коня камня, и чуял шкурой, чуял каждым хрящиком чье-то великое молчание, ожидающее своего часа.

Признаться, его давно манила Калифорния, особенно когда сокровища ее рек и земель всплывали за бортом россказней пилигримов о таинственной и богатой стране. Нынче его пригвоздило бремя настоящей Калифорнии, и больше всего на свете он хотел бы сейчас очутиться за глинобитными стенами Санта-Инез, возле теплого очага с кружкой доброго тулапая в компании крепких драгун.

Они миновали высоченную и одинокую, как перст, скалу, кою трапперы-гринго окрестили «Shit Foot»40, и пересекли Рио-Мангас в верхнем рукаве реки – там, где вода едва достигала коням до бабок. По левому берегу, следуя вниз за течением, они проехали мимо картофельных и кукурузных посадок, оставили с восточной стороны могучий хребет Сан-Рафел и прямиком врезались в сыристую прохладу леса, что к западу от миссии.

Там, впереди, за притихшими стволами дремали гороховые поля. Всадники притомились: тяжелая еда, долгий путь до миссии, и вновь качка в седле, только теперь ночная, с нервами на пределе… Однако остановок они не делали. Капитан был суров и категоричен. Прошло два дол-гих, томительных часа тряски по тропе вверх и вниз, через взгорья и лощину, звенящую многими бродами.

Луис не разрешил запалить даже факел, когда пробирались лесом… В течение последнего часа все четверо чувствовали чье-то незримое присутствие. Никто из них за всё время от ворот миссии не приметил ни краснокожих, ни чиканос, ни даже конского следа, лишь выдутые ветрами камни и ощущение таящейся угрозы враз отрезвило всех. Нервы натянулись, как тетива лука.

Капитан понимал: нужно как-то разрядить обстановку, и поэтому, когда они въехали в чащу, решил прервать гнетущее молчание:

– Как настроение, Сыч? – он сказал тихо, но так, чтоб его голос был услышан и следующими позади драгунами.

Метис что-то буркнул под нос, скосив настороженный взгляд на Луиса.

– Я понял,– де Аргуэлло ловко поднырнул под очередной веткой,– настроение у тебя на все сто: волки в желудке не воют, впереди славная охота, да и погода —грех жаловаться… Луна – добрая помощница, а, дель Оро?

Сыч ухмыльнулся, думая о своем, и протянул в ответ:

– А всё-таки круто мы въехали в Санта-Инез, дон? Дым и сера! Вы видели, как косились их бабы! А мужики выворачивали глаза, как загнанные жеребцы… Зря, черт возьми, вы не дали мне разделаться с этим доминиканцем…

«Ай, дель Оро… Наглый самец, с тем самым пузырем жестокости и зла за душой, чтобы выжить в диких краях, но маловатым для того, чтобы порвать с бродяжьей жизнью… И всё-таки ты, дурак,– подумал Луис,– псом жил, псом и помрешь.– И тут же удивился: как это Сыч дожил до тридцати лет? Но сам и ответил: – пожалуй, потому, что думать в этих краях надо только о себе. Что этот сукин сын и делает».

– Ладно, что было – то было. Хватит ерошить перья, дель Оро!

Метис с неохотой заткнулся, сунув трубку в рот и, не разжимая челюстей, процедил:

– Как будем действовать, дон?

– Сообща, амиго. У каждого будет шанс первым схватить ЕГО за хвост. Скоро доберемся до гороховых полей и отдохнем.

– Что? – белки волонтера блеснули во тьме.– Ты предлагаешь ЕГО ждать в открытом поле?

– Дыши глубже, Сыч! Именно так, иначе как же я еще смогу высказать этой твари всё, что у меня накипело? ОН же нам задолжал, не так ли?

– ОН всем нам задолжал,– послышались приглушенные голоса сзади.

– Вот видишь, приятель? – Луис хлопнул его по плечу.– Больше жизни! Со мной все согласны? Я просто не узнаю тебя.

– Вы всё шутите, капитан? Веселитесь,– волонтер мрачнел, по его лицу было видно, что он теперь мало по-лагался на рефлекс пальца, нажимающего на спусковой крючок пистолета.

– Как лис в курятнике, а что?

– Да как бы мы не стали теми петухами, сеньор…

Дон де Аргуэлло едва заметно повел плечом, когда эти слова протанцевали в его сознании, а дель Оро вдруг вскинул голову, прислушался. Его белое огромное сомбреро, плывущее в темноте, замерло и, казалось, теперь парило над землей.

Сквозь листву проскользил ветер, сбив полдюйма пепла с конца сигары капитана. И в этом порыве все четверо ощутили магический зов гороховых полей. Они не видели сего жуткого места, но знали, что глаза их точно приклеили к нему, через гибельную темь леса, коя, будто толстая паутина, скрывала далекие поля. Они лежали там, впереди, как языческий алтарь, ожидающий новую жертву.

И вот уже в который раз Луис за последнее время внезапно ощутил на своей спине колючую ладонь страха. Он скрипнул седлом,– конь прял ушами,– пальцы сжали рукоять окропленной святой водой сабли. Лица их вновь целовал ветер, и был в сих поцелуях могильный холод, стягивающий под мундирами кожу, вызывающий в пересохших глотках привкус меди. Свежий аромат леса заглушил прелый запах седел и лошадиного пота. Но этот настой, называющийся в Мексике «бродяжьим пойлом», в сию минуту не пьянил путников ликером дальних странствий. Он приносил хмель жути, сковавшей их плоть.

Фарфан, один из драгун, провел ладонью по лбу. Было душно, но пальцы, холодные и онемевшие, испугали его. Он не узнавал их, они не слушались, они были чужими. Кавалерист зябко поёжился, чувствуя пульсацию в висках, будто невидимый обруч сдавливал голову.