"Мальчики, девочки – ерунда какая-то… Ладно, уж дочитаю".

"Что ж, понятно, почему такие стихи не прошли…"

И, наконец, последнее:

Вот и все.

Других стихов не было. Потому что все другие стихи вошли в его сборник. Понимаете – в его сборник вошли совсем другие стихи.

Те стихи, что вошли в его сборник… они, вероятно, очень идеологически выдержанные… и не субъективные… и, наверное, очень гражданственные, в правильном смысле этого слова… Но я их почему-то совсем не помню! Хотя, когда читала потом в книжке, они мне понравились куда больше, чем вот эти, выброшенные. А ведь не запомнила же! Почему?

И еще.

Почему он ни разу, ни в одном из своих стихотворений – ни в книжке, ни в тех стихах, что были выброшены… – почему он ни разу не упомянул обо мне?!

Уже намечался день свадьбы – а я вдруг от всего отказалась.

Почему я решила от него уйти? – не могу объяснить.

Нет, не от дурацкой ревности к его стихам – мол, любит Поэзию больше, чем меня, и не от зависти – мол, ему повезло, мне нет, и не от сознания его духовного отступничества (тогда, в семьдесят пятом, мне подобные мысли были просто недоступны, да я и не понимала тогда вообще, что это значит: идти на компромисс… хотя, быть может, угадывала?).

Скорее всего, причина была проще и стыднее – я не могла простить ему его независимость, не могла смириться с его абсолютной непричастностью ко мне, к моим бедам и проблемам… с его незаинтересованностью во мне, если уж на то пошло. Да-да-да! Я была ему не интересна! Я казалась ему слишком простой и понятной, до прозрачности… Вот я и решила щелкнуть его по носу… и перестаралась.

Впрочем, возможно, все это – лишь поздние, нынешние мои домыслы, а тогда я и сама не осознавала подлинных мотивов своих поступков. Не могла ничего понять, объяснить… да и не пыталась.

Со мной творилось что-то странное. Одновременно с радостью за него, Валеру, за его успехи, – во мне нарастало глухое, непостижимое раздражение и желание: уйти, убежать, исчезнуть.

Сейчас, вспоминая и взвешивая, я тоже не знаю точных причин и мотивов, но смутно догадываюсь: вероятно, уже тогда во мне было предчувствие, что скоро все кончится, и кончится плохо!.. Быть может, я просто хотела бессознательно уклониться от участия в этом финале, и спасительный (подлый!) женский инстинкт гнал меня: прочь, прочь.

"В чем дело? – пыталась я одернуть саму себя. – Ты его любишь, он хочет жениться, все хорошо, ты жить без него не можешь, и он к тебе привык… это же очевидно… ведь так? ведь так?!.. ну, чего ты?.. ведь все прекрасно… ну, что еще за капризы?!.."

Быть может, я просто перетерпела? Не знаю…

Ждала, ждала, ждала, ждала… – и вот, наконец-то, – на! – получай долгожданное счастье! Глупая, радуйся, строй вполне уж реальные планы, обустраивай семейное гнездышко, думай о будущих детях, ликуй, не умри только от восторга… – а я, идиотка, собираю свои пожитки и объявляю ему об уходе.

(И если бы хоть уходила – к Другому!.. так нет же! Ведь знала, прекрасно знала, на что себя обрекаю: на отвратительное одиночество).

Валера долго не мог поверить в серьезность моих слов, – он смеялся, шутил, "подыгрывал", по-актерски прикидываясь страдающим брошенным мужем ("О-о, жестокая!.."), заламывая руки в притворно-трагической и непритворно-тревожной тоске), но разве не знал он, что я-то… я! я!.. – ведь я никогда не играю – разве не знал?!) – и, наконец, когда все-таки поверил, то испугался, и не смог скрыть свой испуг.

Я чувствовала, что его пугает не столько мой уход, сколько беспричинность и даже абсурдность этого жеста.

А ведь он привык к тому, что для него – всегда все ясно.

И не желал отвыкать.

– Может, я тебя чем-то обидел? – растерянно спрашивал он. – Я тут все суечусь, бегаю, мелькаю… некогда отдышаться… может, в суете что-нибудь не то ляпнул? Ты скажи, объясни… а, Люся?

– Нет, нет, – говорила я, защелкивая замок чемодана. – Ты ни в чем не виноват.

– Тогда – почему? Неужели – не любишь?

– Люблю… кажется, еще люблю.

– Кажется?

– Ох, да люблю же, люблю. Не знаю сама – что случилось.

– Люся! Зачем же так сразу?

– Сама не могу понять… – и я пожала плечами. – Да ты не расстраивайся, пожалуйста… (Господи! – это я кому?.. это я ему?!.. это я ему говорю: не расстраивайся?!..)… не сердись на меня, Валерочка. Когда разберусь во всем, соображу – тогда обязательно приду и попробую тебе объяснить. А сейчас – не могу.

– Лю-у-уся… – вздохнул он, и прошептал с искренней горечью: – Зачем ты меня бросаешь? (И вот тут меня обожгло стыдливой радостью: а ведь это не он – я! я его бросаю!..). Люся, детка, зачем ты уходишь? Это нехорошо… У меня же нет никого, кроме тебя. Кузя не пишет, не заходит, не может меня простить… Мать – умерла. Ты уходишь… а у меня ведь больше и нет никого… Никого! Я так к тебе привязался… я на ниточке… она тонкая, эта ниточка, но привязана к моему сердцу… Пожалуйста – не уходи!

– Я не хотела тебя обижать – так уж вышло, – сказала я тихо. – И не подумай, ради бога, что мой уход – это месть за твои прошлые обиды. Просто – не могу иначе. И не могу объяснить.