Я смотрела, слушала, улыбалась. Наконец-то он счастлив, – думала я. – Наконец-то.

(А ты – не при чем!.. – тут же мелькала подлая мысль. Но я ее отгоняла).

– …Название у сборника, конечно, придется сменить. "Соло на трубе" – не пройдет. Я думаю назвать – "Солист хора". Как тебе?

– "Солист хора"? Не знаю… Я в поэзии разбираюсь плохо. И потом, я же твои стихи почти не читала.

– Скоро прочтешь! – И он рассмеялся. – Пришлось, конечно, пойти на уступки. В первый раздел сборника заставили вставить так называемый "паровоз"…

– Что это? – не поняла я.

– Ну… для цензуры. Так сказать, идеологически заряженное стихотворение. Обычно ставится в начале книжки.

По идее, оно должно "тащить" за собой всю книгу… вот и называется – паровоз. А по сути – фиговый листок… – И он опять рассмеялся: – Хочу я быть самим собой, но гражданином быть обязан!

(А я вдруг вспомнила: тот бармалаевский бал, тот скандал… и голый король в золотой бумажной короне… беззащитный и смелый… и даже без фигового листка…).

– А как же тот давний случай – ну, когда ты голышом перед ними выступал… неужели простили? – спросила я.

– Ф-фу, об этом никто и не вспоминает, – небрежно отмахнулся Валера. – Кстати, мы с тобой тогда слишком уж всерьез отнеслись к моей пьяной шутке… преувеличили, так сказать, степень ее скандальности. Да-да. Как выяснилось, никого я особенно не оскорбил, не шокировал. Так-то, дорогая Люся! Я ведь на днях сам об этом Бармалаеву напомнил… не с целью извинения, конечно. Просто – хотелось услышать его мнение. А он только хмыкнул – брось, говорит, Валерка, вспоминать эти глупости. Чего, говорит, между нами не бывает? В нашем-то, говорит, писательском кругу… в нашем кругу и не то бывает. Чужих, говорит, в тот раз не было, а свои люди – разве обидятся? Они ж – СВОИ. Шалость, говорит, шалость – и больше ничего. Поэтическая, говорит, вольность. В твоем, говорит, возрасте – все мы шалили. И тут же рассказал, похохатывая, одну занятную историю про себя – как ему медведь в зоопарке пол-пальца откусил… – И Валера засмеялся, вспомнив бармалаевскую историю. – Ну, ладно… это все детали. Главное – книжка будет!.. Конечно, не обошлось без потерь. Пришлось кое-что и выкинуть, – и он вытащил из портфеля пачку отпечатанных машинописных страниц и швырнул на стол. – Вот они, бедные сиротки. Сказали, что это – идеологически ущербно… и не очень гражданственно… отражение, мол, чисто личных обид и комплексов… слишком, вроде бы, субъективно и грубо выражено. Ну и черт с ними…

– С кем – с ними?

– Черт с ними со всеми. Дело в принципе, а это – не принципиально. Можно и пожертвовать пятью-шестью стишками… правда же?

– Конечно, – кивнула я, чтоб ему угодить.

(А ведь раньше в таких делах он со мной никогда не советовался… И ни на какие компромиссы он раньше не шел…).

– Чего ты так на меня смотришь? – нахмурился он вдруг.

– Как я смотрю? – удивилась я. – Ты что, Валера? Я просто радуюсь за тебя.

– Не-ет, ты как-то странно сейчас усмехнулась…

– Да ты что?!

– Я видел, видел – ты усмехнулась… Думаешь – я не искренен?

– Ничего я не думаю! – воскликнула я обиженно. – Не могу я так думать…

– Нет, ты странно на меня смотришь… уж не считаешь ли ты меня ренегатом, коллаборационистом?..

– Кем-кем? Да я даже слов-то таких не знаю! – И я рассмеялась. – Валера, милый, не выдумывай. Честное слово – я очень рада за тебя.

– Правда? Правда? – И он внимательно посмотрел на меня. – Ты считаешь – мне не в чем себя упрекнуть?

– О, господи. Конечно. Странные ты задаешь вопросы…

(Зачем, ну зачем он со мной советуется? Ведь я-то прекрасно знаю, как невысоко ценит он мои слова… Сейчас, много лет спустя, я вспоминаю: он словно не меня, а себя – уговаривал, успокаивал, убеждал…).

Успокоился быстро.

– Ну и славно, – сказал Валера, вздыхая, и радостная улыбка вернулась к нему. – А теперь – еще одно важное дело… Слушай, Люся… как ты отнесёшься к тому, чтобы нам пожениться?

Я даже ойкнула – так это было неожиданно.

– Ты это… серьезно? – испуганно прошептала я.

(Почему, почему, почему я вдруг испугалась?..).

– Разумеется, серьезно, – и он ласково притянул меня к себе. – Я ведь очень к тебе привык, привязался. Да и потом – должен же я когда-то жениться? Ты мне подходишь… в другой раз объясню – почему.

(Так ведь и не объяснил… не пришлось. Ну а сейчас-то я понимаю – чем я ему подходила. Еще бы – преданная собачка, стопроцентная гарантия, объект для вымещения чужих обид и всяких неотреагированных эмоций… сейчас-то я понимаю… да и тогда – догадывалась…).

– Ну, как? – спросил он, заглядывая в мои глаза, а я плотно жмурилась и не дышала. – Что скажешь на такое предложение? Быть может, я буду плохим мужем… а может, и нет. Мне кажется – я меняюсь.

– Да, ты меняешься… ты очень изменился, – быстро согласилась я (а в ушах у меня жарко стучало: почему, почему, ну почему я так испугалась?..).

– Меняюсь – значит, взрослею, умнею. Разве это плохо?

– Нет, это хорошо.

– Ты что, не хочешь стать моей женой?

– Я всегда этого хотела! – быстро сказала я. – Всегда хотела.

– Вот и чудесно! – И он весело мне подмигнул. – Ну, подробности обсудим вечером… а сейчас мне надо бежать! – Он взглянул на часы, вскочил – и умчался куда-то.

Оставшись одна, я долго сидела и пыталась понять, разобраться в той сумятице, что клубилась в моей слабой душе. Ведь, казалось бы, я должна быть счастлива?.. ведь я дождалась, наконец, того, чего так страстно желала все эти месяцы… что же мне мешает? Что? Что?

Я взяла со стола брошенные Валерой листки со стихами.

Их отвергли. "Не очень гражданственно… субъективно…" – вспомнила я его слова. Вернее, не его, а тех, кто эти стихи отверг.

Ну-ка, ну-ка.

Взяла, прочитала.

"Не понятно – о чем это он?" – подумала я.

Ну-ка, дальше.

"Грустное стихотворение… хотя – при чем тут механик и вообще кино?.."

Дальше!