Но она мне снится каждую ночь, честное слово.

Нет, вру. Почти каждую ночь.

Нет, вру. Она снится мне очень часто. Вот вчера, например, мама мне опять приснилась.

– Ну, развел мелодраму… Может, хватит? – проворчал прокурор. – Сколько можно размазывать по тарелке эту сладкую манную кашу?..

– Да он даже сейчас, даже здесь, на Страшном суде, не может сказать ничего всерьез в свое оправдание, – буркнул судья. – Прикидывается младенцем, маменькиным сынком…

– А может, он просто впал в детство? – предположил адвокат. – Может, это старческий маразм, деменция – и мой подзащитный нуждается в снисхождении? Может, следует провести судебно-психиатрическую экспертизу?..

– Да он сам психиатр! – хмыкнул прокурор. – Он тут может хоть Альцгеймера изобразить, хоть Паркинсона… Вот и морочит нам головы, пытаясь разжалобить своими детскими комплексами. Для него нет ничего святого! Он никогда не верил ни в Бога, ни в черта!

– Это неправда, – прошептал я. – Мне кажется, иногда я верю в Бога… но, к сожалению, Он в меня не верит… Мне так кажется…

– Вот видите, – ткнул в меня пальцем судья. – Он даже тут ломает комедию. Для него всё является лишь поводом для насмешки. Он не уважает ни своих родителей, ни Родину, ни своих вождей… У него дома, на кухне, стоит керамический бюст Путина в виде солонки… Разве это не кощунство?

– Ну а разве это не забавно? – смущенно улыбнулся я, и признался, чуть не плача: – Когда-то я очень любил Сталина… честное слово! Правда, это было очень давно. Я был совсем маленький, портрет Сталина висел у меня над кроваткой – и каждый раз перед сном я молился молча, едва шевеля губами: «Милый Сталин, верни мне моего папу… Дорогой Сталин, пожалей меня и мою мамочку…» Конечно, потом, с годами, эта любовь прошла – но ведь не забылась! Первая любовь не забывается!

– Ой, не надо, – отмахнулся судья. – Кончай пудрить нам мозги. Может, ты и Ленина любил?

– Ленина я уважал, – сказал я. – Очень долго уважал. Однажды мне даже довелось с ним встретиться…

– Ну что ты мелешь?! – возмутился судья. – Ты родился, когда Ленин уже много лет лежал в мавзолее… Как ты мог его видеть? В гробу?

– И в гробу видел. И наяву, – сказал я совершенно серьезно. – Это было в мой последний приезд в Москву. Проживал я тогда в Переделкино, в писательском доме творчества, сладко спал под пение соловьев, по утрам завтракал в полупустой столовой, а днем уезжал в столицу, гулял по музеям, по выставкам. Решил как-то посетить мавзолей – но в тот день там почему-то было закрыто. Санитарный день, вероятно. Пройдясь вдоль захоронений в кремлевской стене, я вышел на Никольскую улицу (это рядом с Красной площадью) и решил перекусить там в кафетерии. Сижу, ем куриный суп с лапшой, пью зеленый чай с лимоном, похрустываю печеньем с изюмом… И вдруг вижу – в кафе заходит Ильич!

– Что за бред?.. – прошептал прокурор.

– Вот и я подумал, что брежу… Ильич в своем костюмчике, в галстучке, в жилетке, с загорелой лысиной, рыжеватой бородкой… Ну, вылитый Ленин! Я чуть печеньем не подавился, уставился на него. А он подходит к моему столику, улыбается, спрашивает: «Здесь не занято? Можно присесть?» Я молча киваю, и он садится. Я предлагаю ему печенье, он отказывается: «Диабет… А не хотите ли кофейку?» Я отказываюсь: «Гипертония». Смеемся… «Барышня, мне чашечку кофе», – говорит он официантке. Та молча кивает и через минуту приносит ему кофе. Ильич глотнул кофейку. «Ну и жарища в Москве, не правда ли? – произнес он, глянув на меня с лукавой улыбкой. – А вы, батенька, явно приезжий… Ведь я угадал?» – «Да, я из Сибири, – кивнул я, глядя на него, не мигая. – А вы – правда, Ленин?» – «Совершенно верно, – говорит. – Вот, вышел прогуляться…» – «Из мавзолея вышли?» – «Почему из мавзолея? – И он вдруг звонко захохотал: – Так вы что, всерьез приняли меня за настоящего Ленина? Ну, батенька… уморили! Какой у нас все-таки простодушный, доверчивый народ!» – «Но кто же вы?..» – «Как – кто? – хмыкнул он. – Я Артем Куликов, артист театра Вахтангова, подрабатываю тут, на Красной площади, с другом-фотографом… Да вы что, никогда не видели таких, как я? Там, на площади, два Ильича шарашатся, три Сталина, один Брежнев, один Хрущев… Фотайтесь, с кем хотите!» – «Я бы снялся со Сталиным», – прошептал я. – «Нет проблем! – воскликнул Ильич. – Коба будет только рад. Хотите, познакомлю?» – «Неудобно как-то…» – промямлил я. «Очень даже удобно! Пошли!» – и он потянул меня за собой, и через пять минут я уже фотографировался в обнимку с Кобой и Ильичом.

– Хватит! Хватит! – закричал судья. – Не могу больше слушать эту ахинею!..

– Что же мне вам рассказать? – растерялся я. – Задавайте вопросы, что ли…

– У нас тут не творческий вечер, а Страшный суд, – сказал прокурор. – И это не досужая беседа, не КВН и не Камеди Клаб – а допрос с пристрастием!

– Я понял, понял. Клянусь говорить правду, только правду, ничего кроме правды… – А про себя подумал: «Главное – не проговориться».

– Пусть расскажет о своем, так сказать, литературном творчестве, – предложил адвокат. – Все-таки, он кое-чего добился на писательском поприще…

– Творчество! – брезгливо фыркнул судья. – О каком творчестве можно вести речь? Творец – один, это всевышний Господь Вседержитель. И любые попытки соревноваться с Творцом достойны наказания!

– Да, но великие художники… Рафаэль, Тициан, Суриков… – промямлил адвокат. – Разве их творчество не заслуживает… а Пушкин? А Достоевский? А Чехов?

– Скажите еще – Зощенко или Гоголь! – отмахнулся судья. – Все они – грешники. Все они посягнули на монополию главного Творца, главного Художника!

– Совершенно с вами согласен, – встрял я в эту дискуссию. – Бог – главный художник. Вон какие закаты, какие восходы, какие северные сияния! А морской прибой в Коктебеле! А снегопад в Москве! А белые ночи в Питере! Да что далеко ходить – вон какие морозные узоры бывают на зимних окнах! Красота неописуемая! И кажется – зачем? Какой в этом утилитарный, прикладной смысл? Ради чего? Только ради красоты! Чистое искусство! Искусство ради искусства! Потому что Господь – великий художник, великий дизайнер, великий эстет!

– Замолчи, идиот, – прошипел судья. – Не кощунствуй, придурок. Тебе дай волю, ты всё опошлишь, окарикатуришь… Для чего ты пишешь свои рассказики? Чего добиваешься?

– Я добиваюсь… не знаю… я добиваюсь… ну, это… я добиваюсь прозрачности и чистоты прозы, – сказал я смущенно. – Пишу, не задумываясь. Словно кто-то диктует мне сверху… или сзади… или со стороны…

– Для тебя нет ничего святого!

– Почему же… детей – жалко, – прошептал я. – Деточки же ни в чем же не виноваты же… И вообще – всех жалко. Не хочу никого обижать. Потому иногда и вру – из жалости. Мне всех жалко. Даже ангелов небесных мне жалко, ей-Богу…

– Не поминай имя Божие всуе! Словоблуд!

– Мне и Боженьку жалко – зря он с нами так возится… И вас жалко, ваша честь… Вы так со мной мучаетесь… а могли бы просто… – И я махнул рукой.

– Ишь ты, ангелов пожалел!

– Ну а как же. Я даже придумал рассказ про ангельский митинг. Правда, еще написать не успел. Теперь уж, наверно, и не напишу… Будто ангелы вышли с плакатами: «Рай – наш!» А рядом другой митинг, где падшие ангелы с лозунгами: «Ад – наш!» И тянут меня то в одну, то в другую сторону…

– И это ничтожество смеет говорить о творчестве?! – возмутился прокурор. – За такие кощунственные речи ему бы следовало для начала вырвать язык и отрубить руки!

– Не будем спешить, – возразил адвокат. – Мне мой подзащитный кажется не совсем пропащим… Пусть расскажет о том, как он стал писателем.

– Что ж, попробую вспомнить… – И я задумался, закатил глаза. – Как сейчас помню, это случилось 7 сентября 1946 года, мне было три с лишним годика, я дремал на кроватке в детском саду во время тихого часа… Спать не хотелось – и я стал вдруг придумывать волшебную историю про мальчика, который никогда не спал, вообще никогда, но обманывал маму, рассказывая ей придуманные сны. И вот эти сны стали сбываться! Однажды ему будто приснилось, что он – принц, и его полюбила принцесса, и вот он хочет ее поцеловать, но тут вдруг рыжая девочка Таня, которая спала на соседней кроватке, протянула руку – и пощекотала мне ухо… Я хихикнул: «Ты чего?» – А она: «Ты почему не спишь?» – А я: «Я сочиняю сны…» – А она: «Ты, что ли, сочинитель?» – «Ну да, я писатель и художник!»