– Че-е-етыре!? Откуда столь! Ужас…

– Глянь на отпечатки… Медведица с медвежатами. Пестун с ними.

– Стерва… Заживо проглотит. Прижучим, – прошептал Архипов, опасливо оглядываясь.

Маркелыч хвастовства не переносил. Своим удрученным видом он дал понять напарнику, что разговор окончен. Охотник обошел вокруг избушки, пристально всматриваясь в лес, вернулся в сени и, поставив карабин к двери, взялся наводить порядок.

В сенях приладил на место полку, поднял с пола порожнее ведро, повертел его в руках, напахнуло кислятиной. Охотник все понял. Он вспомнил: последний раз уезжал из тайги больным. Обветренные и обмороженные руки распухли, поднялась температура, тело ломало и корежило, бросало то в жар, то в озноб. Маркелыч боялся, как бы ни слечь больным в избушке, торопился выбраться из тайги. На скорую руку собирал скарб. Но запамятовал, что в ведре осталось мясо.

Архипов матюгался, крыл медведей, на чем свет стоит. Вышвырнув на улицу растерзанный матрац, стал растапливать печь.

Маркелыч вышел на улицу, присмотрев низкорослую березку, стал обламывать мягкие прутья, чтобы сделать голик и подмести пол. Он медленно ломал их, складывая в пучок. И вдруг замер. Спиной охотник почувствовал жгучий посторонний взгляд. Его нервы напряглись, тело передернуло, стало жутко, не по себе. Затылком улавливать чужие глаза он научился на таежных тропах с годами. Это чувство знакомо ему. Сейчас он без сомнения угадывал, что за ним стоит зверь, готовый броситься, растерзать. И в подтверждение его мыслей рядом подозрительно скрипнул снег. Снова наступила тишина, гнетущая, раздирающая сердце…

Охотник, не поворачивая головы, искоса бросил взгляд на избушку. До карабина не меньше десятка сажен. Подумал, что до оружия ему в любом случае не добежать, что, может, это его последняя минута в жизни. Случиться может так, что даже вскрикнуть не успеет. Но, тем не менее, он сейчас хотел, чтобы Архипов задержался в избушке, не вышел на улицу. Выскочит, беспутный, напугается, нашумит, стравит зверю, а сам умоет руки.

«Как быть?» – пронеслось в голове…

Когда снова скрипнул снег, Маркелыч уже не сомневался, что за спиной стоит медведица, сильная, беспощадная. Сгоряча охотник не почувствовал страха, но как огнем обожгло тело, сдавило виски, холодный пот выступил на лбу, горели уши, как в школе, когда учитель совестил за невыполненные уроки.

«Вот оно, шестое чувство!» – подумал он, и будто тяжелая медвежья лапа придавила его к земле.

Не теряя самообладания, охотник осторожно вынул нож из ножен и, как ни в чем не бывало припертый к березе сверлящим звериным взглядом, стал рубить ветки. С каждым медленным и осторожным взмахом подбадривал себя, освобождаясь от предательской дрожи в теле. Незаметно для себя расслабился. Резких движений старался не делать. Осторожно собирая в свободную руку ветки, стал медленно поворачиваться лицом к зверю.

Уже в полуобороте увидел медведицу. Худая и высокая, с длинной шерстью по бокам, она, напружинив тело, приготовилась к прыжку. Удлиненная морда зверя была чуть приподнята, из приоткрытой пасти длинной вожжой свисала тягучая слюна.

Это случилось в считанные минуты. Маркелыч не помнил себя. Все, что творилось вокруг, казалось, происходило вовсе не с ним. Он не чувствовал своего тела и делал все машинально, уже не думая о последствиях. Видно, разум еще руководил им, да охотничий опыт направлял его действия в нужное русло.

Охотник, улучшив момент, выставил вперед нож. Настал момент, которого он ждал и не хотел упустить, зацепился, как утопающий за соломинку.

Маркелыч строго и презрительно глянул в глаза медведице и, не моргая, уставился в ее черные сверкающие зрачки. Скоро он увидел, что гневный и решительный взгляд зверя стал медленно затухать. Медведица вдруг отвела глаза и посмотрела в сторону избушки.

Маркелыч внутренним чутьем понял, что напряжение зверя стало спадать. Переступив с ноги на ногу, она качнула головой.

– Чего уставилась? Не узнала? – как можно увереннее стал говорить охотник, с трудом подбирая слова. – Где оставила ребятишек? Понимаю: забот у тя прибавилось. Советую: не играй с огнем. Загинут они без тебя. Давай – ка шагай, мать, подобру-поздорову. Время еще есть… Ну…

Медведица снова посмотрела на человека. Будто соглашаясь, она опять чуть качнула большой головой.

А он, почувствовав уверенность, расходился:

– Напакостила… Чего ради? Мешал тебе? Который год знаю твою берлогу. От меня не схоронишься. Присматриваю за тобой. Зачем рано поднялась? Потревожил кто? Не валяй дурака, мать. Занимайся своими делами. У тебя забот хоть отбавляй. Дергай, пока не поздно…

Ветер раскачивал деревья. Тайга шумела. Низкие тяжелые тучи темнили небо, и, хотя до конца дня было далеко, на землю опустились сумерки. Пошел снег. Большие мокрые хлопья падали на охотника, на зверя, таяли на глазах, струйками скатывались на землю.

Медведица облизнулась. Уже исподлобья глядела на человека.

– Некогда мне. По делу приехал. Дрова заготовить к осени надо, а то распутица скоро. Не время с тобой тут шашни разводить. Не тяни понапрасну время. Архипов с перепугу попотчует тебя свинцом. Соображай… Мотай, девка, о ребятишках думай. Звери без тебя махом их приберут. Кому от этого польза? Тебе? Не думаю… Нам с тобой судьбой написано в мире и согласии жить. Кому нужна сейчас твоя паршивая шкура? С меня ты тоже много не урвешь. На жевок не хватит.

Бурая шерсть на холке зверя улеглась. Медведица, нерешительно потоптавшись на месте, развернулась и стояла к охотнику уже вполуоборот.

– Я зла на тебя не держу, мать. Сам виноват. Понимаю! Голод не тетка. Только больше так не делай. В другой раз предусмотрительнее буду. Скоро хорошее тепло придет. До черемши как-нибудь дотянешь. Там полегчает. Ну, пора… – открыл охотник рот, не успев договорить. К нему, обогнув медведицу, вприпрыжку бежали два медвежонка, похожие на колобки. Они затормозили в трех метрах, с любопытством стали разглядывать его. Словно из-под земли вырос пестун. Он стоял рядом с матерью.

Смертью дохнуло в лицо охотника. Он ее видел явно и рядом. Его будто парализовало, он не только говорить, но и шевельнуться не мог. Но мгновенная слабость как пришла, так быстро и ушла. Пальцы, сильно сжимая нож, занемели. Маркелыч не чувствовал боли.

Медведица поднялась во весь рост. По свисающему на бок языку покатилась пена. Когти ее медленно расправлялись. Глаза наливались кровью. Она сделала к охотнику шаг… и другой. Маркелыч увидел, как у медведицы колыхнулись две большие груди с черными обсосанными сосками.

Широко разинув клыкастую пасть, медведица с силой харкнула. В охотника полетели зеленые сгустки пены. Один из харчков упал на спину медвежонка. Тот от неожиданности вздрогнув, попятился к матери.

– Вон, сука! – собирая последние силы, глухо закричал охотник, без памяти втиснувшись в березу.

Из трубы избушки густо повалил черный смоляной дым. Его качнуло ветром, расстелило по крыше, а потом, прижимая, понесло к земле. Тайга стала медленно наполняться сизоватой дымкой. В избушке что-то стукнуло, брякнуло.

Медведица насторожилась и, приняв горизонтальное положение, загребла лапой первого попавшегося медвежонка, отшвырнула назад. То же сделала и с другим медвежонком. Описав пятиметровое сальто, они перевернулись в воздухе, шлепнулись на наст, обиженно мяукнули, прыжками помчались в таежку. За ними трусливо засеменил пестун.

Вскоре из зимовья шумно вывалился Архипов. В сенях, подхватив охапку дров, он вернулся и бросил их к печке. Маркелыч слышал, как поленья дробно застучали о пол. Затем Архипов снова появился на улице и, на ходу расстегивая ширинку, шагнул из сеней. Когда Петря приподнял голову – остолбенел. Его глаза стали расширяться. Он хотел что-то крикнуть, да так и остался стоять с покосившемся ртом, застывшей рукой на ширинке. Мотня штанов стала наполняться влагой. Архипов попятился, уронив на притоптанный снег стоявший у стены карабин.

– Ну, падла, еще шаг! – в беспамятстве вскрикнул Маркелыч.