В последнее время хорошо было в берлоге лишь тогда, когда в тайге завывали метели. Однотонно скрипели деревья. Под свист ветра, стон леса медведица словно проваливалась в яму, закрывала глаза, не в силах справиться с дремой. Но она каждым нервом, каждой шерстинкой чувствовала медвежат, беспокойных, нетерпеливых.

Как-то в берлогу сыпанул снег. Вместе со снегом появилось и исчезло большое острое копыто. Это провалился лось-великан. Лишь его быстрая реакция спасла медвежат от неминуемой смерти.

Он, спасаясь от преследования, огромным прыжком перемахнул через кедровую выскорь. Случайно оказавшись на берлоге, лось, как шилом, проткнул острым копытом тонкий, непрочный слой земли, чуть подмерзший под толщей снега. Но в стремительном беге, быстро выдернув застрявшую ногу, качнулся вперед и сделал мощный прыжок. Медведица вскоре услышала, как громко скрипя креплением лыж, чуть в стороне от берлоги пробежал за лосем охотник.

Яркий дневной свет ослепил медведицу. Она встревожилась. Вместе со светом в берлогу ворвался и колючий холод. Слепые медвежата беспокойно завозились. Их спины и мордочки были в снегу. Зашевелился на припечке пестун. Приподняв морду, он сонно посмотрел на мать и, успокоившись, снова прикрыл глаза, блаженно растянулся на мягкой подстилке.

Старая медведица быстро отодвинула малышей в сторону, с силой выдернула из-под себя внушительный клок мха, заткнула им зияющее отверстие. Она знала, что до теплых благодатных дней еще далеко и нельзя открывать берлогу. Но придет то желанное время, когда она незамеченной выйдет из теплого убежища и обязательно расправится со всеми обидчиками, которые не давали ей зимой покоя.

Медведица снова прикрыла глаза. На нее навалился сон, и она уже была во власти блаженства. Долго зевая, в забытьи уронила на подстилку голову…

День за днем шли долгие зимние месяцы. Медвежата подрастали. К апрелю они уже были больше домашнего кота – их гладкая блестящая шерстка менялась, пушилась, обретала свой окрас, медвежий. Они мало-помалу стали понимать мать. Проголодавшись, хныкали, как малые дети. Старая медведица тихим урчанием давала им условные знаки, заставляя искать соски.

Медвежата давно прозрели, но еще плохо ориентировались в темной берлоге. Все делали интуитивно. Отталкивая друг друга от сосков, они спинами упирались в отвесную стену, а то взбирались на припечек, будили пестуна. Тот недовольно ворочался, но под недоброе урчание матери смирнел, забиваясь поглубже в угол.

Старая медведица чувствовала, что жир, накопленный летом для зимовки, у нее на исходе. Если весна затянется, то плохо будет не только ей, но и малышам. По времени она знала, что пора открывать берлогу, но ее еще пугали слабые заморозки по утрам, редкие, но сильные ветры – значит, не пришла пора, когда можно спокойно вздохнуть всей грудью дурманящий, настоянный на хвое воздух. Пугала ее и тайга. Медведи-самцы поднимаются рано. В поисках пищи они, голодные, рыскают по лесу. Ранней весной медведи безжалостны и злы, нет пощады слабым.

С приближением апреля пестун все чаще ворочался на припечке, напоминая матери о воле.

По-настоящему весна разгулялась только в середине апреля. Она разом словно сдвинулась с места, неудержимо понеслась по полям и лесам, расплавляя сильным солнцем метровые снега. Снег темнел, оседая на мерзлую землю. По склонам кедровой пади понеслись ручьи. И чувствительное тепло в берлоге, и неудержимый говор ручьев, и легкий умиротворенный шум леса, и бесперебойное щебетание оживших птиц – все говорило о том, что пришла весна, светлая, бурная. Медведице ничего не стояло выбить сильным толчком лапы плотную смерзшуюся затычку у чела, сделанную ею же самой – соорудила она ее осенью из хвойных концов пихтовых лапок, травы и мха, перемешала с мокрой землей. Морозы скрутили затычку.

Медведицей руководило неуемное желание выбраться наружу, но, вспомнив про малышей, она каждый раз с трудом подавляла в себе это возрастающее чувство. Медвежата посапывали рядом, живые, теплые комочки, придавая ей уверенность и силы. Старая медведица по опыту знала, что чем дольше она отодвинет время в берлоге, тем больше надежды сохранить семейство от лютых врагов. Незаметно в тайгу придут теплые дни, а с ними появится первая сочная зелень. Голодные звери с жадностью набросятся на траву. А пока – берлога ее спасение.

У старой медведицы скоро появятся новые заботы. Но вместе с ними наступит полнокровная лесная жизнь, которую она трепетно ждет, особенно последние дни. Та минута, когда она выберется на свет, всегда была нелегкой. Именно с этого часа ее жизнь приобретет новый смысл, станет нелегкой и опасной. На каждом шагу малышей будет подстерегать опасность. Это медведица хорошо знала.

Маленький, неприметный с первого взгляда ручеек, родившийся в кедровой пади весенним днем, робко пробился через толщу снега и, набирая силу, покатился вниз. Почти в конце пути он отбросил отрукавок, который задержался на берлоге, потянулся к отверстию, оставленному зимой лосем.

На другой день солнце припекло сильнее. Ему старательно помогал подтачивать ноздреватые снега юго-западный ветерок. С бугристых круч, склонов и угоров в низину неудержимо понеслись бурные потоки мутной воды. Но глухую таежку весна еще по-настоящему не тронула. Сюда скупо проникали острые лучи весеннего солнца. Но, тем не менее, схваченные ночными заморозками снега к полудню слабели, и маленький ручеек у медвежьей берлоги набирал силу. Он все настырнее искал себе русло. Переломившись на осклизлой валежене, он ненадолго задержался на берлоге, и бойко зажурчал, спадая вниз.

Старая медведица почувствовала талую воду. Сначала маленькая капелька звонко упала сверху, другая, побольше, задела по носу, обжигая холодом. Вскоре сверху закапало сильнее. Медведица когтями стала рвать смерзшуюся затычку, которая пристала к стенкам чела и плохо поддавалась. Звериная ярость копилась в медведице. Ее потертые, надломленные когти беспощадно срывались с ледяного края чела. Она рычала, хрипела, тянула ком на себя и, уже рассвирепев, с силой толкнула его наружу. Затычка упала в ручей, перегородив ему ход. Вода сильнее заструилась в берлогу.

Яркий свет ослепил глаза медведицы. Она закрыла их и лежала так некоторое время, не шевелясь. Бойкая вода мокрила подстилку. Медвежата боязливо жались к матери. Они совершенно не понимали происходящего. Особенно плохо было маленькой Мо. Она боялась и тряслась, издавая протяжные звуки. Мо теснила брата, плотнее прижималась к матери.

Старая медведица подняла голову – снова перед собой ничего не увидела. Затем пошевелилась и, опершись на передние лапы, попыталась подняться. Но ноги не держали, подкосились, и она, пересиливая себя, успокоив в теле дрожь, опустилась на подстилку. Она была еще слаба. Немного отдохнув, медленно поднялась, опасливо высунула голову из берлоги. Ожившая таежка преобразовалась. Ветром покачивало посвежевшие хвойные лапы. Чуть в стороне, за кедровым выворотнем, устроилась на сушине крикливая желна Клюэ. На разлапистый кедр, цокая, прыгнула испуганная белка. На ветках березы выписывали замысловатые кренделя синички-гаечки. Они беспрестанно щебетали, прихорашивались, роняя яркие перышки на землю. Рядом на стволе той же березы кувыркался неуемный поползень. В кедровой пади задорно насвистывал рябчик. Перед самой берлогой расплылась на солнцепеке, как шаньга, заячья тропа. Сорванные ветром и втаявшие в снег хвоя, шишки, сучья, прошлогодние листья пестрили полянку. Все это старая медведица выхватила обвыкшими к свету глазами. Заметила она и то, что в лесу бурелома стало гораздо больше, чем было осенью. Покореженный ветровалом лес лежал на земле мертвой грудой. Рядом с берлогой стоял одинокий приземистый кедр, ободранной корой сиротливо смотрел на мир. Это могучий великан лось Хрип, видно, в декабре, сбрасывая рога, успокаивал зуд. Припорошенные снегом рога лежали тут же, под кедром. Восемь острых отростков, точно крепкие сучья, были угрожающе направлены на берлогу. Медведица знала их силу, но теперь они мало интересовали ее. Она давным-давно знала Храпа по его хриплому, трескучему реву во время гона. Но и могучий лось-рогач знал ее, Зеву. У корней кедра темнела первая проталинка. Здесь уже приподнялся свежезеленеющий брусничник. Жухлые прошлогодние ягодки, как огоньки рдели на снегу. Дальше лежала желтеющая вершина кедра. Еще осенью она ее обломала, добывая шишки.