Тихо и покойно здесь.

Время пришло весеннее, пожалуй, самое опасное для медведей и лосей. Медведи выползали из зимних берлог, искали пропитание, были тощи, голодны, злы. По лесам рыскали кровожадные волки. Лоси, изодрав ноги в кровь об острую кромку твердого наста, искали укромные места. Но и это не спасало их.

Медведица Зева грелась на солнце. Оно, большое, яркое, острыми лучами пронзало густую хвою таежки, расплавляло снега, баловало теплом ослабевшее за зиму тело медведицы. Она, распластавшись, ползала брюхом по снегу, перевертывалась на спину и, раскинув лапы, с наслаждением елозила по насту. Прилипшая в берлоге земля с трудом отставала от шерсти.

Пестун Фур старательно разрывал еще мертвый смерзшийся муравейник. Он рвал острыми когтями твердую землю, злился и урчал. Но сколько он не бился, ему не удалось раздобыть вкусных муравьиных яиц.

Первые дни своей жизни на воле медвежата жались к матери, не утихая скулили. Но скоро освоились и даже стали признавать своего старшего брата, пытаясь навязать ему дружбу. Теперь им, жившим на материнском молоке, жизнь представлялась такой благостной, лучше не придумаешь. Покинув берлогу, они стали намного подвижнее. Неуемным родился медвежонок Бэр. Он уже проявлял свой характер. Когда Фур, оставив свое безуспешное занятие с муравьями, нежился на солнце, безвольно откинув на стороны лапы, медвежонок налетел на него и, оседлав сверху, затеял возню. Поначалу пестун артачился и силой заставлял неугомонного Бэра оставить его. Но вскоре стал привыкать к брату и сам, не замечая того, вовлекал его в игры. Как-то, не рассчитав свои силы, он сильно ударил меньшого лапой. Медвежонок, отлетев в сторону, кубарем покатился под косогор. Там, забившись под пихтой, уселся на теплой проталине, от обиды скулил как щенок. Ушибленное место болело. Бэр царапал его когтями, и боль становилась сильнее. Детский плач перешел в рев.

Отдыхавшая мать быстро поднялась, резво подскочила к обидчику и так поддела его лапой, что тот долго не мог опомниться. Теперь и Фур орал на всю тайгу. Нестерпимая боль и незаслуженная обида жгли его. Крупные слезы катились из глаз. Силу удара матери он знал давно, но такой оплеухи Фур не помнил. Пестун даже не мог предположить, что из-за малышей в семье мог произойти такой скандал. Между тем мать снова подскочила к нему, показывая желтые клыки. На этот раз все обошлось благополучно – она не тронула Фура. Повелительно рыкнув, медведица приказала успокоиться. Пестун, не взглянув на хныкающего брата, послушно поплелся под разлапистый кедр, где лежали лосиные рога, сточенные мышами.

Тайга насторожилась. На березе замерли синички. Желна Клюэ, долбившая рядом сухое дерево, испуганно сорвалась и скрылась в лесу. Чуть шумевшая тайга, казалась, тоже притихла.

Мо трусливо поглядывала на мать. Она с рождения была послушна и деликатна в обхождении со старшими. Сама игр не навязывала, но с удовольствием принимала их, когда ее приглашали. Особенно ей нравилось барахтаться в обнимку с Бэром. Она была, конечно, слабее брата и всегда оказывалась внизу. Мо не обижалась и, легонько покусывая его, смирно принимало свое поражение. А когда было невыносимо больно, пускала в ход острые когти. Такое обращение брату не нравилось, и он, опрокинув ее, начинал злиться. Разобраться в сложной ситуации помогала мать. В такие минуты она была неумолима. Мо научилась понимать острый взгляд матери. Она была то неподдельно свирепой, то нежной и ласковой.

Бэр, поднявшись на взгорок, занял свое постоянное место по другую сторону кедра, где лежал обиженный старший брат. Опасливо поглядывая на пестуна, медвежонок присмирел. Мо подошла к нему и тоже улеглась рядом, примирительно жарко дыша ему в морду.

К полудню солнце разошлось. От света резало глаза. Подтачивая снега, шумели ручьи. У каждого дерева окружьем, как большие лепехи, расплывались проталины. С южного склона угора уже давно сошел снег. Большая подсыхающая поляна, набирая тепло, парила. Повеселевшие леса вокруг нее стали стройнее, сама Природа была рада весне, солнцу, свету и теплу.

На кедре устроился неугомонный поползень: он то резко взлетал, то подпрыгивая на толстом стволе, вниз головой спускался к комлю. Здесь же, на березе, стоявшей рядом, задорно щебетали синички-гаечки.

Медведица, позевывая, поднялась. В теле чувствовалась слабость. Живот спирало. Она стала тужиться, чтобы освободиться от затвердевшей плотной «пробки», образовавшейся за зиму от отложившихся жировых остатков, которые закупорили прямую кишку. Тело тронули судороги. Чем больше медведица тужилась, тем больше ее корежило. Она испытывала невыносимые муки. Резкая боль раздирала кишечник.

Зева, поднявшись на задние лапы, когтями с остервенением стала рвать кору ели. Злость в ней расходилась и уже не знала предела. Она, не владея собой, ломала подрост, швыряла его налево и направо, ревела на всю округу. Глухое грозное эхо летело над тайгой, замирало ненадолго за дальним болотом.

Медвежата не понимали мать. Прижимаясь к корням кедра, они с недоумением и страхом смотрели на нее, разгневанную, злую. Шерсть на холке матери вздыбилась, крепкие мускулы взбугрились, страшные клыки таили в себе большую беду.

– Крэк-к… крэк-к, – тревожно крикнул старый ворон, разбуженный зверем.

Крэк, сорвавшись с вершины ели, взмыл высоко в небо и, распластав крылья, стал кружить над медвежьим пристанищем.

Зева, оставив на время свое занятие, насторожилась. Она знала, что ворон понапрасну кричать не будет. Может, своим ревом она потревожила лося Хрипа, который в страхе метнулся в самую глушь? Или сторожкие волки выдали себя Крэку?

В эту минуту медведица позабыла о себе. Она посмотрела на медвежат и, увидев их трясущимися, удивилась. Почему они не на дереве? Зева заметила и то, что рядом с малышами не было и пестуна. Тогда она подняла голову и увидела его, затаившегося на вершине разлапистого кедра. Зева сама научила его прятаться в момент опасности. На этот раз она была довольна им.

Теперь Зева, поднявшись на задние лапы, распаляясь в злобе, рвала когтями кору ствола. Пена брызнула у нее изо рта. Малыши по инерции взлетели вверх. Скоро они оказались рядом с Фуром.

Так из года в год в момент опасности старая медведица приучала детей скрываться. Вот и на этот раз первый урок с малышами ей удался. Издав условный сигнал, она, довольная, позвала их обратно. Сообразительный Фур быстро соскользнул на землю. Малыши сидели на кедре ни живы, ни мертвы. Мать снова позвала их. Бэр медленно стал спускаться вниз, а за ним, неумело хватаясь за ствол дерева, неохотно подалась и Мо.

Когда медвежата были уже на земле, подобревшая мать нежно облизала их и, растянувшись на прогретой полянке, позволила насытиться молоком.

В заботах и хлопотах Зева не заметила, как освободилась от мешающей ей «пробки». Желудок очистился от остатков, и она почувствовала большое облегчение. Теперь ей постоянно хотелось есть. Медвежатам молока не хватало и по их жадно горящим глазам, по бесконечной возне она понимала, что они голодны. Большая тощая медведица стала искать выход из создавшегося нелегкого положения.

Зева подошла ближе к болоту, где завалом громоздились полусгнившие деревья. Она стала с остервенением ворочать их, отыскивая сладкие личинки жуков-короедов. Но колодник еще не отошел от зимы, и личинок было ничтожно мало. Медвежат без присмотра она не оставляла ни на минуту. Зева по опыту прошлых лет знала, что ранней весной за ними неотлучно ходит опасность. Обычно медведи-одиночки просыпаются рано. В поисках пищи они рыщут по тайге, сокрушая все на своем пути. В эту пору ничто не может остановить их, не брезгуют и медвежатами.

Зева по возможности всегда не торопила время, оставаясь в берлоге подольше. Но теперь Лось Хрип расстроил ее планы, помешал задержаться в берлоге. Зияющее отверстие под солнцем становилось все больше, талые воды рано выгнали ее из убежища. И медведице приходилось не только искать пропитание, но и быть осторожной вдвойне. Тайга – ее дом, но и она непредсказуема. Опасность ждет ее малышей за каждым деревом, за каждой колодой, у болота, в гари и у реки.