Солнце украдкой выглянуло из-за холма, словно опасаясь спугнуть сладкую дрему, что объяла весь пологий склон и впадающую в него изумрудную долину. Предрассветная дымка парила над землей, заслоняя деревья, мирно журчащую речку, она мягко затмевала обзор, придавая этому месту некую камерность, незаконченность.

Но вот солнечные лучи уже уверенно вспарывают ее нежную, эфемерную сущность, заиндевевшая трава наливается красками, а дерновая хижина, расположившаяся под склоном, отбрасывает свою приземистую тень. Дверь скрипнула, и в дверном проеме показался человек. Его рот свело заразительной зевотой. Он был весь заросшим, как леший, волосы, цвета грязной соломы, падали на лоб, из-за чего само по себе лицо казалось невнятным.

Пошатываясь, человек пересек свой цветочный сад, зашел в деревянный туалет и уперся ладонью в дощатую стенку. Звук разбрызгивающейся струи доносился из выгребной ямы где-то уже совсем близко.

– Надо было глубже рыть тогда, – с досадой подумал он, но далекое тогда казалось таким расплывчатым, его с трудом удавалось вспомнить. Он уже столько лет здесь. И сколько себя помнит, всегда вставал с первыми лучами солнца. Даже чуть раньше. Только непонятно для чего. Хозяйство того не требовало. Скупщики цветов в это время еще спят, а улыбчивый молочник раньше полудня его не навещает. И все же у него было такое чувство, что он может что-то проспать. Например, всю свою жизнь. И пусть она казалась монотонной, пусть он не мог отличить позавчерашний день от того, что был какую-то пару недель ранее, сны он все равно не запоминал и не любил и считал их неким предательством по отношению к настоящей жизни. А настоящая жизнь хороша…

С наслаждением вдохнув полной грудью, он выпустил из ноздрей пар и направился обратно в свою маленькую, но уютную хижину. Надо было одеться, поесть и можно приступать к прополке клумб. У самой двери он задержал взгляд на развилке тесной тропинки, что вела мимо его земельного участка. К слову, он всегда задерживал на ней взгляд. Над развилкой так низко нависали каштаны, что нельзя было отсюда рассмотреть, куда расходятся пути. Это место его необъяснимым образом манило. Туда, что ли, свет падал как-то по-особому. Но в тоже время оно держало его здесь, где он сейчас. Он знал, что дальше, за развилкой, нет ничего такого.

Возможно, именно отсюда, с крыльца его хижины, эта таинственная развилка казалась олицетворением каких-то нереализованных идей или непонятных надежд, но только потому, что отсюда не было видно точно, что за ней кроется. В этом, стало быть, и заключалась вся ее магия. Но оттого не менее интересно было туда смотреть.

Уже было неохотно отвернувшись, ему вдруг почудилось в листьях тех каштанов движение. На развилке показалась мужская фигура, облаченная то ли в дождевик, то ли армейскую накидку. Лицо было скрыто тенью колыхающегося капюшона.

Нахмурившись, человек невольно приблизился к своей калитке, чтобы рассмотреть поближе. Фигура шла неспешно, будто прогуливаясь и наслаждаясь видом окрестностей. Ее черный провал капюшона даже не повернулся в сторону хозяина участка, но тот все равно испытал странное чувство, будто он здесь как на ладони. На него сырой подушкой наваливалась тревога. Человек ощутил безотчетный дискомфорт. Он спрятал глаза и сделал вид, что осматривает дощечку своего штакетника.

Фигура невозмутимо прошла мимо, ни разу не взглянув на единственного на всю округу человека. Тот бросил искоса на нее взгляд, и ему показалось, что воздух вокруг странного незнакомца будто подрагивал. Волновался, как жар от костра в мороз. Протерев глаза, человек пригляделся повнимательнее, но фигура уже растворялась в восходящих лучах солнца, уже нельзя было сказать что… Что… Неважно.

Одинокий садовник уже самозабвенно колупал неровность в одной из балок своего штакетника. Незнакомец у него уже выветривался из головы, впрочем, как и все остальное, что только не относилось к его размеренному укладу жизни. Солнце почти встало. Пора одеться, поесть и можно приступать к прополке клумб.

Обогнув холм, тем самым скрывшись из виду садовника, я с раздражением отбросил капюшон назад. На неестественно бледное лицо упали согревающие лучи солнца. Моя внешность могла бы показаться слишком экзотичной, даже для таких отшельников как тот мужик. Не исключено, что даже бегло увидев меня однажды, он может эту маленькую историю кому-нибудь сболтнуть, просто от скуки. А этот кто-то – кому-нибудь еще… А на следующий день меня уже будут обсуждать за ужином где-нибудь в соседней коммуне. Как это бы парадоксально не звучало, но чем глуше местность, тем дальше и быстрее по ней распространяется слух. Со скоростью бегущего сигнала по миелинизированному[1] нейрону. А именно как воспаленный нерв я воспринимал сейчас все эти Скандинавские земли, что вгрызались своими скалистыми и разветвляющимися, словно дендриты[2], берегами в воды Северно-Ледовитого океана, в сердце которого, где-то там, в тумане вечной стужи, дрейфовал огромный технологичный остров Айсберг. Обитель опасно настроенных ученых. Именно оттуда я неделю назад сбежал, точнее говоря, уплыл. Так, что до сих пор в порах костей потрескивали льдинки. Именно там я обзавелся этими шрамами, нездоровой бледностью и худобой.

Но не по их вине. То было выбором, суровой платой за спасение от нечто куда более худшего, чем все эти отметины. От смерти. Более того, от смерти во имя смерти уже несметного количества других. Точнее, от предотвращения их появления на свет, что в некотором смысле было точно такой же смертью, приговором за то, чего еще эти люди не успели сотворить. И не факт что стали бы. Я спас или, быть может, лишь отсрочил вступление в силу новой идеологии, что не давала бы шанса на рождение потенциальным убийцам и психопатам и которая бы сильно подпортила жизнь уже таким живущим.

Основоположник этой мысли, он же владелец острова и филиалов специализирующихся на производстве нейротехнологий по всему миру, недвусмысленно видел во мне ключ к теневой реализации своей идеи. Со мной он мог бы осуществлять задуманное на краю земли, не дожидаясь одобрений свыше. Все дело было в маленьком приобретенном новообразовании в моем головном мозге. В неприметном и бугристом наросте где-то в районе моторной коры, что опосредовал мне необъяснимую кинетическую связь со всей окружающей материей, включая ту, из которой состоял я сам.

Один из ученых – мистер Оксман, кажется, – благодаря стараниям которого им удалось меня поймать, облачившись в невосприимчивые к моим способностям костюмы, допускал в записях своего дневника смелую мысль, что связь эта проще, чем могло бы показаться на первый взгляд и в то же время от его теории веяло чем-то страшным и по-настоящему безумным.

Не было никакой силы, рассуждал он, которая бы высвобождалась из материи или уж тем более передавалась бы ей от меня. Были лишь правила, которым подчинялось всё, программный код, прописанный для окружения и тех, кто его наполняет. А сам мир стало быть не более чем компьютерная симуляция. И после моего серьезного падения головой на землю произошел сбой в интерактивной[3] связи между мной и воспринимаемым миром. Мои желания и перерастающие в них действия, то есть, запросы на ожидаемые изменения в интерактивной виртуальной реальности перестали выполняться в соответствии с нерушимыми правилами физики, законом сохранения импульса и прочими запретами, что в обычном случае серьезно ограничивали возможности остальных пользователей, то есть, людей. По словам ученого, я стал своего рода стихийным администратором, в права которого входила возможность править и менять окружение под себя, как ему вздумается.