Было еще много пугающих и неприятных знамений и страшных происшествий, а в пятнадцать минут девятого, через четверть часа, как закатилось солнце, и упала багровая мгла, на южном берегу Керны запели боевые рога, волынки и полковые флейты, забили барабаны — граф Прицци и Борис Дорс приказали трубить наступление.

Над головами резко и тяжело забил колокол. Зазвонил на колокольне собора Христова Пришествия. Один за другим, оглашая сумрачные улицы и проспекты страшным и глухим, как будто погребальным, звоном, к нему начали присоединяться и другие колокола соборов и церквей по всей Гирте.

— Все, конец — сообщил инженер князю Мунзе, размыкая проводные соединения между орудием и батареей. Огни на кожухах слабо мерцали, мелко пульсировали, принимая наведенное напряжение.

— Выключи его — кивнул князь Мунзе — перегорит.

Инженер пожал плечами, подвинул взад-вперед ползунок ручного управления стабилизатора, но ничего не изменилось. Молча, продемонстрировал гиромагнитный измеритель. Стрелка неровным пульсом, стучала о край шкалы, с силой отскакивала от него, словно пытаясь пробить. Ощущение чего-то неправильного и страшного повисло в замершем, как будто наполненном каким-то тонким, ощутимым скорее умом, чем глазом трепетном и тусклом багровом свете. Внезапно проснувшейся мигренью заломило глаз, воткнутой острой иглой вонзилось в виски.

— Коэффициент близок к семи. Мы в области аномального искажения пространства-времени — кивая на приборы, сухо, как будто нарочно растягивая слова, сообщил стоящий рядом аспирант Университета, которого приставили следить за работой машин — калибровочные преобразователи захлебнутся, если сейчас попытаться их включить — обратился к маркизу Дорсу — все готово. И мы и они заглушены.

— Пятиминутная готовность! — громко объявил полковник Карл Тальпасто ожидающим приказа старшинам и вестовым, бросил быстрый взгляд на площадь, где черные, сухощавые иереи, уже закончили молебен и теперь обходили ряды преклонивших колени бойцов, размашисто совали им в бороды, давали целовать наперсные кресты.

Борис Дорс поднялся с габиона, поднял голову к небу, поморщился, по привычке взялся за меч. Над головами, над площадью, на колокольне собора, оглушительно громко и тяжело бил огромный колокол. Его непривычно короткие и как будто вязкие звуки не давали эха.

Вокруг звучали голоса сержантов, ударяли хрипло и резко, как удары плетей. Полковник Тальпасто отдал команду. Застучали барабаны, заревели рога, запели флейты.

Один за другим тускло загорались обычно такие яркие и ослепительные химические факелы в руках солдат, подожженные от многочисленных жаровен, костров и светильников. Медленно выдвинулись, с грохотом и скрипом покатились по мосту в сторону ворот на противоположном берегу реки осадные щиты. С глухим, неслышимым уже за десять метров хлопком лопнула брошенная вперед склянка, заволакивая, укрывая их затрудняющим входящую стрельбу непроглядным и черным в темноте дымом.

По приказу командира сорвались со своих мест, бросились с Рыночной площади вниз по склону, тому самому, где в дни фестиваля лежали отдыхающие, пьяные горожане и студенты, побежали, спускаясь к лодкам, к воде, матросы и бородатые разбойники Рейна Тинкалы. Подбегая умело прыгали на палубы, припадали на одно колено, в готовности укрыться от летящих из темноты, с противоположного берега, стрел, поднимали свои круглые, расписанные магическими письменами и крестами щиты.

Гребцы налегали на весла, с чавкающим плеском опускали их в маслянистые, необычно густые волны, рывками толкая тяжелые деревянные суда в сторону северного берега реки. Загудели паровые катера. У одного лопнул котел. Судно с шипением окуталось страшным багровым дымом, но второй, приняв на борт десант, на полных парах пошел к противоположному берегу. Со скал, с парапетов, балкончиков и крепостных стен им навстречу летели дымные горящие стрелы и арбалетные болты. Вооруженные самозарядными ружьями со штыками, пистолетами и мушкетами бойцы, следуя инструкции, отжимали затворы, отводили курки, целились, щелкали спусковыми скобами, но ружья оставались немы. Некоторые патроны спонтанно самовозгорались, с металлическим треском разрывали усиленные затворные коробки и стволы, отрывали стрелкам пальцы рук, выбивали глаза и зубы, калечили кисти. На башне Арсенала гнусаво и протяжно завыла механическая центробежная сирена. Над стеной крепости Гамотти ярко вспыхнул и так и замер зажженный огонь семафора. Загорелись, ударили в глаза наступающим и тут же потухли прожектора на надвратных башнях и стенах крепости. Мигнула подсветка фасадов богатых домов и окна оснащенных современными светильниками комнат и кабинетов. Полыхнул проблесковый маяк, глядящий в сторону залива с башни, на горе. Вспыхнули и погасли на проспектах и улицах северной Гирты, электрические фонари.

Что-то страшное происходило на северном берегу. Но наступление началось, и его было уже не остановить.

— Фолькарт! — словно пытаясь перекричать звон колоколов, грохот уключин и снаряжения, провозгласил Рейн Тинкала.

— Фолькарт! — дико и восторженно завыли, закричали его бородатые разбойники, что еще с охоты жаждали этой кровавой сечи, как расплаты за те позор и унижение, которым их подвергли люди графа Прицци. Их ладья с разгону врезалась носом о каменный причал так, что жалобно затрещали расколотые ударом доски, а сам граф едва сумел удержать равновесие. Без брони, с охранным символом нарисованном кровью поперек левого глаза и щеки, в одном незастегнутом под подбородком шлеме, при мече и круглом, украшенным лиловым крестом и магическими рунами по ободу щите, возглавляя своих людей, он первым перепрыгнул на вражеский берег.

Рядом под градом стрел и ударами копий и мечей падали на камни и в воду его дружинники. Над головой трубил рог, оглашал печальным, зовущим о помощи ревом темные, полнящиеся страшной багровой тьмой улицы, пустые кварталы и озаренные зловещим дымным пламенем костров перекрестки и проспекты северной Гирты.

К разбитым воротам и полуразрушенной башне за Инженерным мостом, подвели штурмовые щиты. Подвезли баллоны, протолкнули в туннель длинную трубу и подали по ней зарин.

Выждав расчетное время, Борис Дорс и его дружинники в дыхательных масках под забралами шлемов двинулись на приступ. Им на головы и поднятые щиты летели бутылки со смешанным с маслом керосином, камни и стрелы. Из ворот дыхнуло пламенем и жаром: выстрелила газовая пушка, заряженная, фторогидразиновой смесью. Выворачивая даже в современных доспехах руки и ноги, сминая кирасы, нанося страшные заброневые раны, ударила раскаленная картечь, но это не остановило их. Прорвавшись через обрушенные ворота, бушующее пламя и колючую поволоку, маркиз Дорс и его свита непреклонным стальным клином врезались в баррикады, палисады и ряды защитников северного берега, вставших у них на пути. В багровой, полнящейся факелов, горящих стен, камней, телег и окон мгле завязалась страшная, беспощадная и кровавая битва.

Подгоняемые спешными ритмичными ударами весел, огибая бесформенные, безжизненные и темные, словно какой-то замысловатый мираж, а не строение, громады крепости Гамотти на скале, что прикрывала с моря северные районы города, черными тенями мчались по фосфоресцирующим кроваво-малиновыми тусклыми огнями волнам многочисленные гребные галеасы и рыбацкие ладьи. Несли десант в Сорну и к северо-западным стенам Гирты. Отсюда, с моря, было отчетливо видно, что трепетное багровое сияние излучает то место в море, где еще совсем недавно стоял мясной Обелиск, но сейчас его не было на месте, и уже как будто сама пучина излучала это страшное багрово-малиновое, не дающее теней, поглотившее луну и звезды и только усиливающее сумрак вокруг, наполняющее все небо и землю свечение. Но людям на кораблях сейчас было не до него. Они шли на штурм и, как и любой солдат на войне, знали, что не все переживут эту битву. С берега отчаянно сигналили, но с семафором было что-то не то, либо никто не знал нужного шифра, не мог понять, что им хотят сказать с бастионов с северо-западных городских стен.